Конец ноября 1936 года: формирование первой бригады «Дер Нойе фрайкор» (немецкого добровольческого корпуса) и итальянского добровольческого корпуса, который состоял из четырех дивизий: «Отважная», «Темное пламя», «Черные стрелы» и «Божья воля», и их отправка в Испанию.

2. Ольга, Париж, Французская республика, 26 ноября 1936 года

«Сны о России» перестали ей сниться почти сразу. Дней сколько-то после «перехода» – так она называла то, что произошло с ней в новогоднюю ночь 2010 года, – они к ней приходили: сны, в которых она снова была Ольгой Ремизовой. Снились, заставляя Кайзерину Альбедиль-Николову просыпаться в холодном поту, а потом перестали. Как отрезало. И вот уже почти год они не тревожили ее успокоившуюся наконец душу. Прошлое выцвело и поблекло, став похожим на старые черно-белые фотографии, и отступило прочь. Память осталась, эмоции выдохлись. Однако сегодня… Пожалуй, это был Биариц… Набережная, пляж, океанский прибой… Оркестр. Играли Штрауса-сына… Веранда… Столики под белоснежными, до хруста накрахмаленными скатертями… Ресторан? Хрустальный бокал с шампанским в руке, и курящий сигару Баст напротив… А потом в этот нормальный сон вошел Алик Затуранский в вельветовых обвисших на заднице штанах и фланелевой ковбойке… Алик здесь? Зачем?

Ольга проснулась оттого, что стул под ней вдруг исчез, и она полетела в пропасть. Проснулась. Сердце колотилось в груди, как ополоумевшее, и пот выступил на висках.

«Зачем…?»

Зачем что? Но она и сама не знала, о чем спрашивала. Посидела в постели, хватая ртом воздух, потом встала и, как пьяная – ее попросту качало из стороны в сторону, – пошла искать сигареты. Нашла наконец… Она потом еще и рюмку кальвадоса выпила, чтобы окончательно прийти в себя.

Вернуться, вернуть себе душевное равновесие, снова стать самой собой.

В конце концов, ей это удалось. В голове плыл приятный «кальянный» туман, смягчавший очертания предметов и силу разыгравшихся было чувств, но сердце больше не колотило в грудь, словно узник в двери темницы, и мысли выровнялись, приняв несколько философский, размеренный характер.

«Алик…»

Но ей никак не удавалось понять, зачем во сне появился неблизкий приятель ее студенческих лет. Не любовник, даже не друг… В общем-то никто, и вдруг спустя столько лет… Затуранский… Зату… За… З…

«Зборовский! – вспомнила она, и словно бы холодным ветром дунуло в лицо. – Зборовский… Вот же фокус! Как я могла забыть?! Марэк Зборовский… Нет! Не Марэк, а Марк. Точно Марк, и он здесь чуть ли не с начала тридцатых…»

А сон, выходит, оказался не просто так. Это память дурила, а подстегнуло ее заявление Льва Львовича, которое он сделал несколькими днями раньше в газете «Confession». «Я хотел бы заявить здесь во всеуслышание, что обладаю отменным здоровьем и не склонен к депрессии и суициду…»

Седов ей нравился. Высокий, как и его отец, интересный молодой мужчина, охваченный тем замечательным политическим энтузиазмом, почти безумием, какого ни ей, ни Басту испытать было не дано. Они дети другой эпохи, но это не мешало Ольге искренне восхищаться чужим отчаянным горением и той холодной отвагой, с какой человек противостоял одной из самых мощных разведок мира. Его предупреждали, разумеется, да и сам он прекрасно знал, что Париж и его личное окружение буквально нашпигованы агентами НКВД. Именно поэтому сын Троцкого давно уже спрятал свой архив, как он полагал – в надежном месте, и объявил, что для его преждевременной смерти или неожиданного самоубийства нет и не может быть иного объяснения, кроме заговора НКВД. Все всё знали. Приговор не просто «написали на стене», но распубликовали миллионными тиражами газет, представивших публике материалы московского процесса. Седов, как и его отец, был уже не только обвинен, но и приговорен, раз уж последователей отца расстреливали в СССР по приговору суда. А он, Лев Седов, стал, несмотря ни на что, лидером складывающегося как раз сейчас – и именно благодаря его личным усилиям – нового коммунистического интернационала.

«Смешно».

И в самом деле, смешно. Она, законченная антикоммунистка, помогает вождю коммунистического рабочего движения. Но факт оставался фактом, это она предупредила Седова, что в Москве принято принципиальное решение на его физическое устранение. И фамилию Эфрон назвала она. А вот про Марка Зборовского совершенно забыла, а ведь именно ему и предстояло убить Льва Львовича Седова.

«Черт!»

Она совершенно не помнила, когда и как это случится. Отравлен? Зарезан на операционном столе, как Фрунзе? Этих подробностей она или никогда не знала, или забыла за малостью интереса, и теперь ее информация об агенте НКВД могла оказаться уже не актуальной. Что если Седов умирает как раз сейчас, когда она сподобилась, наконец, припомнить еще одну несущественную деталь новейшей истории Европы? Однако не в ее характере – не в нынешнем ее характере – предаваться бесполезным рефлексиям и даже не попытаться сделать сегодня то, что следовало сделать еще вчера. Она приняла душ, выпила чашку остывшего кофе из термоса, – ну не курить же всухую, – и, приведя себя в божеский вид, то есть нормальный, не вызывающий у всех встречных мужчин желания тут же с ней познакомиться, вышла на улицу. Было около семи утра. Рановато для Кейт, да и для ее дела, возможно, слишком рано, и Ольга зашла в какое-то кафе подальше от собственной квартиры, и там уже перекусила и выпила чашку нормального кофе.

К редакции «Бюллетеня оппозиции», помещавшейся в обычной парижской квартире, Ольга подошла в половине девятого.

– Я хотела бы видеть товарища Седова, – сказала она по-французски мужчине, явно выполнявшему здесь функцию охранника. Впрочем, оружия у него, скорее всего, не было. Парижская полиция очень ревниво относилась к попыткам частных лиц и политических партий обзавестись собственными вооруженными отрядами. Но насколько «репрессии» ажанов оказались эффективными, Ольга, разумеется, не знала. Так что высокий крепкий мужчина с внешностью рабочего-металлиста или докера – но откуда, спрашивается, в Париже докеры? – вполне мог быть и до зубов вооруженным. Только Ольги все это не касалось, она не перестреливаться сюда пришла.

Охранник посмотрел на нее так «задумчиво», что у Ольги возникло даже сомнение, говорит ли он по-французски, но он, как тут же выяснилось, говорил.

– Товарищ Седов еще не приходил, – сказал он, – но вы можете поговорить с товарищем Зборовским.

«С товарищем Зборовским… Как мило. Но почему и нет?»

– Да, разумеется, – улыбнулась она. – Это хорошая мысль.

– Здравствуйте… мадемуазель? – протянул ей руку высокий плотный мужчина с рыжеватыми вьющимися волосами и светлыми глазами.

– Мадам, – усмехнулась в ответ Ольга, – но вы, Мордехай, можете звать меня товарищем.

– Мы знакомы? – удивился он, крепко пожимая ей руку.

– Не думаю, – покачала она головой, с подлинным интересом рассматривая внешность «главного куратора Четвертого Интернационала», – но мне рассказывали о вас польские товарищи.

– А, так вы, наверное, из Западного края! – с явным облегчением воскликнул Зборовский. – А я все думаю, что у вас за акцент.

«Ну, что ж, – усмехнулась она мысленно. – Западенка, так западенка, от меня не убудет».

Акцент она себе придумала сама, подслушав как-то разговор двух проституток в дешевом венском кабаке, а вышло даже лучше, чем ожидала.

– Я действительно родом из… впрочем, не важно, я давно уже оттуда уехала.

«Что скажете на это, пан Зборовский?»

– Мне передали, вы хотите видеть Льва Львовича? – спросил Зборовский, широким жестом оставляя в стороне тему, которую не пожелала поддержать незнакомка. Он даже имени ее не спросил…

«Впрочем, может быть, еще спросит?»

– Да, я должна передать ему очень важное сообщение, – спокойно сообщила Ольга, как бы случайно, заменив французское «message» на испанское «mensaje». Сообщение оно и в Африке сообщение, но произношение намекает, ведь так? – Очень, – подчеркнула Ольга. – Лично. От товарищей из ПОУМ.

– Почему не обычным способом? – сразу же насторожился Зборовский.

– Потому что важное, – повторила Ольга. – И личное.

– Как вас…?

– Ольга, – представилась она, не дав Марку Зборовскому завершить свой вопрос. – Я не русская. Меня послал… Неважно. То есть не нужно. Нужно поговорить с товарищем Седовым.

Как ни странно, ее фраза заставила Зборовского по-настоящему занервничать, но при этом обезоружила, «предложив» волноваться теперь еще и из-за этого.

– Хорошо, – решился он, нервно дернув углом рта. – Он… Товарищ Седов должен появиться в редакции в течение получаса. Вы можете подождать его здесь, в прихожей.

– Спасибо, товарищ Зборовский, – Ольга села на венский стул, сиротливо стоящий в полупустом помещении, и демонстративно достала пачку крепких «Gauloises».

А Седов пришел только через сорок минут, но это, в сущности, и не важно, потому что они все-таки встретились и поговорили. И встреча эта имела, как выяснилось позже, – и, разумеется, далеко не сразу – многие и разнообразные последствия, случайные и не слишком, важные и не очень, но некоторые из них оказались весьма впечатляющими. Безусловно, когда Ольга бросала свой камень, она не знала и не могла знать, к каким результатам приведет ее бросок. Сель-а-ви!

Хроника событий

Декабрь 1936 года: вышел в свет роман Э. М. Ремарка «Три товарища».

5 декабря 1936 года: в СССР принимается новая Конституция, объявляюшая Верховный совет (двухпалатный парламент) высшим органом власти.

5 декабря 1936 года: статус Казахской АССР был повышен до союзной республики, и она была выведена из состава РСФСР под именем Казахской ССР.

9 декабря 1936 года: на пленуме ЦК ВКП(б) заслушивался доклад товарища Вышинского «Об антисоветских троцкистских организациях».

10 декабря 1936 года: развивая наступление против войск «Внутренней Монголии» генерала Л. Шоусиня, китайские части генерала Ф. Цзои взяли город Шарамурэн.

11 декабря 1936 года: отречение короля Эдуарда VIII в Великобритании (12 декабря объявляется о восшествии на престол герцога Йоркского под именем короля Георга VI, Эдуард получает титул герцога Виндзорского).

12 декабря 1936: подписан рапорт Я. Берзина о награждении Р. Зорге и М. Клаузена орденами «Красной Звезды».

3. Олег Ицкович, Париж, Французская республика, 13 декабря 1936 года

Честно говоря, если бы знал, что ее не будет в Париже, поехал бы в Мюнхен к Вильде. Все-таки получилось бы честнее, а так и жену не повидал, и Ольгу не застал. «Кузиной Кисси», как видно, вновь овладела «охота к перемене мест» – заручившись аккредитацией каких-то совершенно невероятных женских журналов, баронесса Альбедиль-Николова вернулась в Испанию. И, как назло, не к санхурхистам, а совсем даже, наоборот – к «лоялистам», куда Басту с ноября месяца путь был – увы – закрыт. Во всяком случае, испытывать судьбу, проверяя нервы республиканской контрразведки на прочность, не стоило. У фон Шаунбурга – с легкой руки какого-то американского сукина сына – сложилась репутация, противоречившая «облико морале» респектабельного консерватора или, не приведи господи, левого либерала. Про него, Шаунбурга, написали, что он фашист, а это в нынешней Испании – диагноз, подразумевающий летальный исход.