1–16 августа 1936 года: Олимпийские игры в Берлине не стали рекордными по числу стран-участниц. Массовый бойкот, объявленный по инициатив, созванной в Париже в июне 1936 года Международной конференции в защиту олимпийских идей, поддержали более двадцати стран. Лишь 31 государство направило своих атлетов в Берлин.

4 августа 1936 года: правительство Греции вводит в стране военное положения с целью предотвращения всеобщей забастовки.

11 августа 1936 года: а Китае гоминьдановские войска во главе с Чан Кайши впервые с 1926 года входят в Гуанчжоу.

26 августа 1936 года: подписан англо-египетский договор, упраздняющий протекторат Великобритании на всей территории, кроме зоны Суэцкого канала и оформляющий союз двух стран сроком на 20 лет.

28 августа 1936 года: правительство Хираля уходит в отставку. Мятежники подошли к Мадриду на расстояние пятидесяти километров. Новым премьером становится левый социалист Ларго Кабальеро.

30 августа 1936 года: высадка передовых частей Особого экспедиционного корпуса Красной Армии в порту Хихон (Испания).

1–8 сентября 1936 года: Лондонская конференция Лиги Наций по «Испанскому вопросу». Закончилась безрезультатно. К режиму «невмешательства» кроме Великобритании присоединились Австралия, Австрия, Британская Индия, Греция, Иран, Италия, Канада и ряд других небольших государств – членов Лиги Наций.

1. Ольга Ремизова / Кайзерина Альбедиль-Николова, Испания, 3 сентября 1936 года

То, что случилось – случилось. Произошло. Но карты могли лечь и иначе…

Комбинаторика, – говорит Степан, – могучий инструмент творения.

«Наверное, он прав… Возможно… Может быть…»

Сколько вариантов предлагает карточная колода? Много, очень много, немыслимо много… Ольга не помнила сколько, хотя кто-то – в ее прежней жизни – ей об этом, кажется, рассказывал. Впрочем, это был взгляд математика, а Кайзерина – или это все-таки была Ольга? – мыслила несколько иначе. В ее представлении количество раскладов зависело и от того, кто ту колоду тасовал.

«А если не карты, а, скажем, кости?»

Шесть кубиков, у каждого из которых шесть граней… А если жизнь? Вся эта колоссальная, невероятной сложности конструкция… На каком уровне не посмотри: атомарном ли, биологическом, не говоря уже о социальном, – везде найдешь такое изобилие возможностей, что куда там рулетке казино!

Кайзерина отвлеклась, задумавшись «о превратностях судьбы», и вздрогнула, когда – почудилось над самым ухом – грянул выстрел.

«Черт!» – но получилось лучше, чем можно было ожидать. Несколько пар внимательных глаз увидели ее «испуг». Увидели и запомнили. А стрелять она отказалась. Винтовку в руки брать даже не захотела.

– Нет, – ответила она на предложение Табиты Рамос. – Оно… Она тяжелая, – Кайзерина прищурилась, рассматривая армейский «энфильд». – И к тому же я журналистка… Нонкомбатант… Вы понимаете?

На нее посмотрели с презрением.

«Буржуазка… трусиха… аристократка гребаная…»

Маленькая женщина, одетая в мешковатые мужские штаны, и с револьвером на поясе тоже прищурилась, рассматривая Кайзерину, «оправдывающуюся» перед Табитой. Сейчас она совсем не походила на ту Герду, с которой Ольга познакомилась в Париже еще в апреле^[2]. Та Герда носила модную шляпку, ходила на высоких каблуках и умело пользовалась косметикой. Тонкие черты суженного к подбородку лица, большие красивые глаза и облик женщины-девочки, едва ли не подростка – изящный, притягательный, полный эротического подтекста. Очень немецкий облик, если знаешь, о чем речь. Берлинский… Как бы намекающий на порок. Но, возможно, и парижский, на порок отнюдь не намекающий, потому что принятое в обществе пороком не является. По определению.

– Испугалась? – спросила Герда, кладя руку на «лейку», висевшую на шее. Сам аппарат болтался чуть ниже небольших грудей, топорщивших оливкового цвета мужскую блузу.

– И не вздумай! – покачала головой Кайзерина, доставая из кармана сигареты. У нее на дорожной юбке накладные карманы, как на офицерском френче, весьма удобная вещь: всегда есть куда положить сигареты и спички. – Будешь?

– Буду, – Герда подошла и спокойно взяла из пачки сигаретку. На красивых губах блуждала улыбка, глаза сияли. – Хороший выйдет снимок, – кивнула она на женщин, стоявших в очереди к огневому рубежу, и закурила.

«Испанские женщины учатся стрелять из винтовки… не снимая каблуков».

– Да, – согласилась Кайзерина. – Хочешь, пристрою в Вене?

– Не надо, – качнула головой маленькая Герда. – Я печатаюсь только в ''Ce Soir".

«В этот вечер, – машинально перевела на русский Ольга. – Простенько и со вкусом…»

Было жарко, пахло солью и горячим песком. Стрельбище – небольшая лужайка с пожелтевшей от зноя травой – находилось почти на берегу моря.

Выстрел. Выстрел. Еще…

«Интересно, – подумала Ольга, медленно, с наслаждением, затягиваясь и наблюдая из-под полуопущенных ресниц, как стреляют испанские дамочки. – Интересно, а как здесь было тогда?»

Мятеж вспыхнул 9 июля. Девятого, а не семнадцатого, как случилось в ее прежней жизни. Но дело не в датах, хотя разница в восемь дней тоже кое о чем говорит, дело в другом. Девятого здесь стреляли. Говорят, в Барселоне были нешуточные бои, и то, что легитимисты город удержали, скорее чудо. Однако задумалась Ольга не об этом. Думала она об Олеге и Степане, которые оба два именно в Барселоне и встретили начало гражданской войны. Впрочем, не так. Если честно, о Степане Ольга вспомнила не сразу, а чуть погодя, потому что думала она на самом деле только об Олеге.

«Олег…»

Самое интересное, что не выгони он ее тогда из Испании, девятого она бы тоже оказалась в Барсе… Но не сложилось: приехала четвертого, уехала шестого. Однако в памяти, в ее странной – «легкой» – памяти, ничего не пропускающей, но многое скрывающей до времени в жемчужных туманах «как бы забвения», в этой вот «девичьей» памяти Ольги-Кайзерины та история начиналась едва ли не на неделю раньше…

* * *

А-а-а… я улетаю… и к вам не вернусь…

Сон приснился по пути из Бургаса в Ираклион, где они должны были пересесть на итальянский пароход, идущий в Мессину. Приснился, оставив странное ощущение в груди и породив еще более странные мысли. Особенно запомнился полет…

А-а-а… я улетаю… и к вам не вернусь… – она выворачивает руль, и «майбах» срывается с полотна шоссе, – устремляясь в свой первый и последний полет… к солнцу, стоящему в зените, в голубизну неба и… в темную синь моря…

Проснулась сама не своя, но потом подышала носом, подумала, выкурила пахитосу и пришла к выводу, что все нормально. Никто ведь ее еще не преследует и не стреляет по «майбаху», да и «майбаха» никакого у нее пока нет. Но обязательно будет и не потому, что ей так хочется «полетать», а потому, что идея хорошая. Богатая идея: красивая машина для красивой женщины… Очень даже!..

«Нас пугают, а мне… не страшно».

И правда – страха не было. Колыхнулось что-то в самом начале и ушло – как… утренний туман. Она даже не удивилась, привыкла потихоньку: за полгода-то как не привыкнуть.

Кейт поднялась на палубу, оставив Вильду досыпать, постояла у ограждения фальшборта, глядя на море и встающее над ним солнце.

«Странно, – думала она, подставляя разгоряченное лицо ветру, выудив из кармана летнего пальто небольшую – всего-то двести граммов – серебряную фляжку. – Добро бы одни ужасы снились…»

Но снилось разное. И, обдумав сновидения еще раз – на трезвую голову, так сказать, – Кейт решила: «не стоит зацикливаться», – и выбросила весь этот бред из своей чудной во всех отношениях головы. Красивой, умной, умеющей целоваться, петь под гитару и сквернословить, очаровывать и испепелять взглядом, и много еще на что способной. Выбросила и забыла, совсем. Как отрезало. И не вспомнила до самой Барселоны, куда прибыла четвертого июля, отправив Вильду из Таранто морем в Геную, а оттуда уже – «рукой подать» – поездом до Мюнхена.

Вильда уехала. Ее и уговаривать не пришлось. «Девушка» загорелась вдруг идеей проявить самостоятельность и, раз уж так получается, – посмотреть заодно, в смысле по дороге, все эти – или пусть только «некоторые из» – замечательные города и городки северной Италии, с весьма увлекательными для читающей публики названиями: Парма, Верона, Брешия или, скажем, Бергамо…

Уехала… А Кайзерина продолжила свой путь в Испанию. И вечером четвертого обнимала уже, сгорая от страсти и изнемогая от нежности, своего «кузена Баста». Потом пришла ночь – жаркая, каталонская, – плывущая огромной ленивой птицей. Ночь бродила в крови хмелем любви, наполняя тела и души желанием, опьяняя, сводя с ума и напоминая двум грешникам в истинно католической стране, что есть настоящий Рай.

– К утренней мессе мы не пойдем, – улыбнулся на ее, весьма поэтическое, описание их «буйства» Себастиан. – Как думаешь, Кисси, обойдутся они без двух еретиков?

Днем – уже пятого – они гуляли по городу вдвоем, а потом и втроем, но и тогда она ни разу не вспомнила о странных снах. Да и с чего бы вдруг? Ей было удивительно хорошо, легко и весело, так зачем углубляться в психоанализ? Смеялись как дети. Степан рассказывал «настоящие» английские анекдоты…

С чего же вы решили, сэр, что ваша жена умерла?

Видите ли, сэр, она и раньше была холодна, но хотя бы не пахла…

«Мило…»

Лошадь рассказывала вам, сэр, что получила степень бакалавра в Оксфордском университете?

Да, сэр.

Не верьте. Она все врет!

«Очень мило…»

– Как, кстати, развивается твой роман с товарищем Рощиным? – неожиданно спросил Баст и посмотрел на Кисси поверх стакана с белым вином. Трезво посмотрел, смягчив серьезность вопроса лишь улыбкой и выбором лексических единиц.

– Развивается… – Кейт пригубила вино. Оно было выше всех похвал, хотя, казалось бы, ей ли, уроженке одного из лучших в мире винодельческих районов, восхищаться чужими достижениями?!

– А именно? – Баст был вполне невозмутим.

– Проклюнулись через месяц и предложили встретиться. Я бросила им горсть вшей и предложила подумать о чем-нибудь другом.

– Ну и? – подался к ней Степан.

– А ничего! – улыбнулась она «рассеянно» и сделала еще глоток. – Куда они денутся после таких откровений? Информация, как мы и договаривались, весьма разнообразная, но о том, кто им ее поставляет и почему, судить трудно. Этакий собирательный образ… – усмехнулась она, «переходя к делу»: – Не коммунист, но антифашист… не военный, но кто-то имеющий серьезные источники в военном министерстве… Не женщина, разумеется… Такой ужас им и в голову не придет. С креативностью-то у господ товарищей не так, чтоб очень. Думаю, сейчас, когда вернусь в Австрию, снова предложат встретиться. Уж больно от меня им жирные куски перепадают.

– Тебе что-то не нравится? – прямо спросил Матвеев, вполне оценивший и иронию, и все прочее. С ним-то Кайзерина всех тонкостей своего отношения к Сталину и компании ни разу, кажется, не обсуждала, вот он и насторожился.

– Не многовато ли мы им дали? В смысле даем? – вопросом на вопрос ответила Кейт и бестрепетно встретила твердый взгляд Степана.

– Да нет, – покачал головой Баст. – Я думаю, в самый раз. Витя ведь почти то же самое англичанам слил, а мы со Степой через Португалию – американцам. Так что паритет соблюден…

– Ну, разве что…

А вот ночью…

– Сны, – сказал Баст, выслушав ее рассказ. – Сны снятся всем. Нет, нет! – остановил он ее. – Я все правильно понял и говорю именно о таких, особых, снах, как у тебя, – он потянулся к прикроватному столику и взял из раскрытого портсигара сигарету. – Мне снится, Степану – только он никому не рассказывает – Витьке Федорчуку…

– Татьяне тоже, – припомнила Кейт один случайный разговор.