«Сны и явь Веры Павловны, каталонская интерпретация… – усмехался Степан. – Дать каждой проститутке по швейной машинке – и вопрос решен. Какое перевоспитание? О чем вы? «Перековка» индивида требует времени, а его у новой власти попросту нет. Разрушить старый мир до основания – не мудрено, даже если он отстреливается. Гораздо труднее то, что «затем». Именно потому здесь, в Барселоне, похоже, пытаются искоренить все, что принадлежит старому миру. Как сейчас, например».

Фасад Рождества, единственная законченная часть собора Святого Семейства, издалека походил на облепленный муравьями кусок сыра. Деловитые черные и темно-синие фигурки взбирались по неровностям барельефов выше и выше: лезли, хватаясь руками за бетонные стебли и листья, наступая ногами на каменные тела мертворожденных младенцев и головы спящих животных, оставляли на скульптурах грязные следы обуви. Выстроив вдоль стены цепочку, начинающуюся от бочки на пароконной повозке, люди передавали из рук в руки какие-то ведра, исчезавшие в распахнутых дверях храма. Работали сосредоточенно, лишь изредка обмениваясь короткими возгласами. Даже издалека чувствовался острый запах керосина и еще чего-то, не менее горючего. Картина отталкивала, пугала и в то же время манила, захватывала.

«Точно обезьяны, лезущие на дерево. Дерево Бога… Так, кажется, называл свой замысел сам Гауди? Или он говорил иначе? Не помню…» – напрягать память по такому незначительному поводу не хотелось, да и звуковой фон очень мешал сосредоточиться на чем-то одном.

Крики людей, взбирающихся на стену, и возгласы из толпы сливались почти в нерасчленимый на отдельные реплики шум. Все говорили одновременно и очень громко, не слушая друг друга, да им это и не было нужно. Лозунги перемежались проклятьями и самой низкой божбой, какую, пожалуй, можно услышать только здесь – в каталонской столице. Городе безбожников и сквернословов.

Матвеев смотрел на происходящее особенным взглядом, такой обычно называют обращенным в себя, отстраненным, что зачастую выдает человека, глубоко погруженного в собственные мысли. Он смотрел и не обращал внимания на мелкие детали, на множащиеся признаки близящегося финала.

«Что мы имеем в сухом остатке первых шести недель гражданской войны?»

Вывод очевиден – победить в Испании могут только сами испанцы. И то, если устанут от войны. Эскалация конфликта, с привлечением сил европейских государств и Советского Союза не даст решающего преимущества ни одной из сторон, потому что у весов всего лишь две чаши. И чем больше будет прибывать в Испанию частей РККА, тем больше пошлют сюда «добровольцев» Италия и Германия.

«Как быстро наполнится бассейн, в который из двух труб втекает одновременно?..»

Похоже на задачку из школьного курса арифметики, но в данном случае речь может идти лишь о высшей математике, поскольку расклад сил в самой Испании отнюдь не прост и совсем не очевиден, даже если иметь в виду один только Народный фронт. Коммунисты сами по себе – без подпитки Коминтерна – здесь слабы, хотя за ними и маячит тень товарища Сталина. Более влиятельны социалисты и анархисты, сумевшие под шумок подмять под себя значительную часть профсоюзного движения. И если всего этого недостаточно, добавьте сюда крестьянство, как совершенно отдельную и практически неуправляемую – никем и никак – силу. Между прочим, совсем как в России. Но в России в свое время нашлась партия, способная подчинить своим интересам, железом и кровью подчинить, «все оттенки красного». А здесь, в Испании, такой силы нет. Лидер – однозначный лидер – среди левых так и не определился, ни в плане организационном, ни тем более – личностном. Кто бы ни пыжился, тщась представить себя «царем горы», а скорее, учитывая нынешнюю терминологию – «локомотивом революционных перемен», ничего у него не получится. Не по Хуанам сомбреро, так сказать.

Да, и церковь со счетов сбрасывать не стоит. Антиклерикальной позиции левых – иногда просто самоубийственно неумной – противостоит многовековая католическая традиция, объединяющая националистов и многих из тех, кто пока колеблется в выборе стороны конфликта. А с политикой, проводимой местными властями по отношению к церкви и ее служителям, стоит ожидать массового притока в армию Санхурхо, Молы и Франко немалого количества добровольцев. Это ведь Испания и католицизм, а не Россия и православие, притом ощипанное самими же самодержцами российскими…

«Н-да, заварили товарищи революционеры кашу…»

Мысль не случайная и отнюдь не проходная, поскольку один вариант истории Матвееву был известен, и ничего хорошего левым он не принес. А что следовало ожидать от нынешнего поворота дел?

Разумеется, приход регулярных частей Красной Армии изменил соотношение сил, резко накренив чашу весов в пользу сторонников республики. Но это только начало, а что потом? Да, пожалуй, охота на троцкистов и прочих не выдрессированных левых начнется здесь гораздо раньше, чем в известной Степану истории, и скорее всего – будет более кровавой и не такой завуалированной. Только в итоге что? Ранний раскол Народного фронта, противостояние внутри антифашистского лагеря, быстро переходящее в вооруженную фазу: война всех против всех, отягощенная фактической иностранной интервенцией. А как еще назвать высадку советских войск в портах севера страны? Интернациональной помощью?

«Не смешно».

Но и националисты ворон не считают. Олег твердо сказал, что ни немцы, ни итальянцы «своих» не сдадут.

Что же делать? Не в смысле Чернышевского, а в самом прямом смысле слова. Им, попаданцам хреновым – что делать? Вероятно, пока имело смысл продолжать «гнуть свою линию», то есть затягивать как можно дольше возню вокруг Испании, вовлекая в орбиту конфликта новые страны. Похоже, это как раз тот случай, – пусть и звучит парадоксально, – когда ужас без конца послужит интересам мира гораздо лучше, чем ужасный и скорый конец. Притом любой конец: тот или этот.

А в результате – если получится, разумеется – могла бы возникнуть патовая ситуация, выход из которой возможен только в случае начала большой европейской войны. И не важно, с чьей подачи это произойдет. Виновника все равно назначат победители.

«И значит, стоит постараться, чтобы в рядах победителей оказалась и наша «чудная» компания. Почему бы и нет?»

Тем временем, «суета» вокруг собора Святого Семейства вплотную приблизилась к развязке. Назревал, так сказать, катарсис, и было в нем, следует отметить, нечто древнегреческое.

«Геростраты, мать их!»

Вот на небольшом свободном пятачке перед дверями храма начала расти гора книг, альбомов, бумаг, свернутых в рулоны чертежей. Вот из раскрывшейся папки вылетели на мостовую беззащитно-белые листы с какими-то рисунками, эскизами. Вот, пыхтя и надрываясь, трое мужчин тащат нечто странное, угловатое…

«Да это же макет! – с отвращением понял Степан. – Макет…»

Тщательно выполненная из дерева и картона модель будущего собора. Модель мечты в масштабе один к пятидесяти… или к семидесяти… но сейчас это было неважно.

Резкий хлопок вспыхнувшего горючего вырвал Степана из задумчивости, близкой к состоянию прострации. Сваленные в кучу бумаги и макеты весело пылали, пламя уже поднималось до уровня витражных окон собора, и стены его, объятые огнем, казались плотью от плоти всепожирающей стихии – настолько линии фасада гармонично сочетались с прихотливыми изгибами языков пламени.

Разгорающийся пожар привел в неистовство толпу на улице. Многоголосый гомон перешел в торжествующий рев победившего человеческий разум исполинского животного. Масса существ – в принадлежности их к людскому роду у Степана вдруг возникли серьезные сомнения – сплотилась и, начала превращаться в одно целое. Воплощение чего-то древнего и безжалостного. Из толпы – в монстра, вызывающего не просто безотчетный страх перед неуправляемой силой, но повергающего в ужас одним только допущением наличия у него подобия разума и воли. Злой воли, исковерканного разума…

«Так вот он какой – Зверь из Бездны… – откуда-то из глубины сознания Матвеева появилась мысль, изрядно удивившая его самого. То ли Гринвуд вдруг «ожил», то ли память предков совершенно некстати проснулась. – Предвестник наступления царства Антихриста. Или сам Антихрист. Враждебный всему людскому в человеках. И власть ему будет дана на сорок два месяца… Впрочем, кто ж теперь знает! Тьфу ты! Чертовщина какая-то!» – Степан сплюнул на мостовую и помотал головой, будто таким образом можно было стряхнуть чужие мысли, пришедшие непрошенными.

«Какой Зверь, какой Апокалипсис? Что за причуды? У убежденного агностика, попавшего в тело безбожника-сибарита?»

Матвеев продолжал удивляться неожиданному взбрыку сознания, выдавшему на-гора из закромов памяти четко сформированный образ с явной библейской подоплекой. Похоже, все от того, что революционное безумие сродни религиозному и весьма заразно.

«А разновидность такого помешательства, – назидательным тоном, словно учитель перед классом, констатировал Степан, – густо замешанная на анархизме и агрессивном антиклерикализме, еще и способствует регрессу личности, милостивые государи. Да-с, ускоряет его, и вот полюбуйтесь. Всего несколько месяцев, и извольте: вместо человеческого общества – толпа приматов. Точно как сейчас. Даже не прайд, и уж тем более не племя, а так… аморфная масса. Гигантская амеба, руководствующаяся примитивными рефлексами и простейшими потребностями. Смертельно опасная, в том числе и для себя… Вот так-то! А то звери всякие непотребные мерещатся, конец света…»

Бетон, впрочем, как и гранит с базальтом, практически не горят, в отличие от бумаги, картона и дерева. Выгоревший керосин оставил лишь длинные языки подпалин на стенах собора, придав незаконченному шедевру великого архитектора вид полуразрушенного людьми и войной здания.

«Руины дома Бога… Он здесь больше не живет…»

Обуянное страстью к разрушению, многоголовое чудовище – толпа – прогнало его прочь. И так – практически везде, где у власти оказались анархисты. Теперь и священники, и просто правоверные католики предпочитают бежать в те области, где обосновались сторонники националистов – санхурхисты.

Анархисты, санхурхисты… – день открытых дверей в зоопарке размером с немаленькую европейскую страну. Теперь, когда генерал Франко Баамонде лишь один из многих вождей контрреволюционного мятежа, и ему не скоро грозит стать каудильо, в Испании, по-видимому, уже не будет франкистов. Изящный ход, обошедшийся лишь в стоимость нескольких телеграмм и пары часов телефонных переговоров. Посоветовать редакции родной газеты как можно скорее взять интервью у некоего опального испанского военачальника, живущего в Лиссабоне, и, по возможности, помочь ему с перелетом на родину на борту надежного, как холландовское ружье, «Быстрого Дракона»^[8]. Если какой-то маркиз де Тена^[9] смог организовать подобное, то неужели британские джентльмены хуже испанских? И ведь чуть не опоздали, не ведая о переносе сроков начала мятежа…

В результате, генерал Хосе Санхурхо-и-Саканель, маркиз Рифский, благополучно пересек 10 июля 1936 года границу Испанской республики и вступил в командование силами мятежников. Почти сразу после взлета, в небе над Эшторилом^[10] у него внезапно закружилась голова и перед глазами возникла картина горящих среди сосен обломков маленького самолета и мертвого тела в парадном мундире командующего Гражданской гвардии. Лишь добрый глоток рома из походной фляжки помог избавиться от наваждения и странной, щемящей боли в груди.

Напряженный шепот, внезапно возникший за спиной, заставил Степана вздрогнуть. Мужской голос говорил по-немецки: «Господь всеблагой, вразуми несчастных, ибо не ведают, что творят. Дай им хоть каплю разума, а нам – хоть толику терпения. Не оставь нас милостью своей, Господи!»