Видела… Купалась голая при луне – Герда тоже едва не соблазнилась, но революционная сознательность ее удержала – пила горькую с руководством ФАИ в отеле «Риц», превратившемся в штаб анархистов, и в отеле «Колумб». Провела почти целый день, общаясь с социалистами, как ей показалось куда более вменяемыми, чем анархисты, но слишком пресными, правильными. В общем, на отсутствие разнообразия грех жаловаться. Коммунисты-сталинисты, поумовцы-троцкисты, какие-то заумные левые христиане… В Барселоне – жарко, накурено, как в кабаке, и шумно. По ночам стреляют. В Каталонии неспокойно, и в столице провинции каждый день по центральным улицам кортежи грузовиков везут на кладбище погибших. Кайзерина посетила одну церемонию, постояла, послушала речи на малопонятном ей языке и решила, что следующий визит нанесет к Святому Семейству. Она так и поступила, и не разочаровалась.

А вообще, если не считать «войны и мора», жить в Барселоне неплохо. Еды пока хватает, вина – хоть залейся, и масса брутального вида мужиков, и некоторые из них, например, тот же Хемингуэй или Гарсиа Оливер, таковыми не только числятся… Впрочем, они интересовали Ольгу лишь в качестве статистов. Короля играет свита, красивую женщину – правильные мужчины. Но был правильным или не был, кабальеро командующий каталонской милицией Оливер: смуглый и кинематографически-мужественно (даже шрам на лице имелся!) красивый, все равно этот испанский мачо успел смертельно надоесть и Кайзерине, и Ольге. Надоели его приставания, утомляли громогласные разглагольствования, из которых выходило, что воюют, по сути, одни анархисты, а коммунисты им только мешают. Возможно и так, но это не повод для назойливости; Ольга была рада покинуть Барселону, пусть даже и с Хемингуэем. В конце концов, Эрнест много интереснее бравого анархиста и воспитан куда лучше: единожды получив по рукам, в постель «австриячки» больше не лез. Угомонился, переключившись на кого-то еще. Лишь изредка – под пьяное настроение – раздевал ее яростным взглядом. Но молча и издалека, а это и не преступление вовсе, а так – баловство инстинкта.

– Поедем, – согласилась Кайзерина, чуть морщась от запаха сгоревшего пороха. – Почему бы и нет? Я здесь уже все видела…

И они уехали.

Анархисты выделили троих вооруженных бойцов и два огромных роскошных автомобиля, наверняка реквизировали у местных каталонских буржуев. И уже на следующий день они всей компанией – Герда и Капа, Кайзерина и Эрнест, и трое русских (Кольцов, Кармен и простоватый, но с опасным выражением глаз дяденька, изображающий из себя журналиста) выехали в Мадрид.

Хроника событий

6 сентября 1936 года: в СССР учреждено почетное звание «Народный артист СССР». Первыми его удостоились К. С. Станиславский, В. И. Немирович-Данченко, В. И. Москвин, И. М. Качалов и другие известные театральные деятели и актеры.

10 сентября 1936 года: германский министр пропаганды Йозеф Геббельс обвиняет Чехословакию в подготовке агрессии и потворствованию распространению коммунизма в Европе на основании того, что она разместила на своей территории подразделения ВВС СССР.

15 сентября 1936 года: республиканскими войсками, при поддержке частей Красной Армии освобожден город Овьедо.

15 сентября 1936 года: Декрет испанского правительства о создании Народной армии и интернациональных бригад в ее составе.

18 сентября 1936 года: разрозненные части немецких «специалистов-добровольцев» в Испании объединены в легион «Кондор».

21–25 сентября 1936 года: первый Московский процесс («Процесс шестнадцати»).

2. Степан Матвеев / Майкл Гринвуд, Барселона, 21 сентября 1936 года

Толпа напирала на Степана со всех сторон. Рабочие спецовки и синие «моно», кое-где разбавленные военной формой, передвигались хаотично, но как-то неумолимо вытесняли хорошо одетого иностранца, отжимая к обочине, подобно живому организму, отторгая неудачный имплант, словно чувствуя его инаковость и, пусть нейтральную, но чужеродность. Даже скромный, почти пролетарский по британским, естественно, меркам костюм не спасал Матвеева от косых взглядов, «случайных» тычков локтями и как бы невзначай оттоптанных ног.

«И кой черт дернул меня пойти полюбоваться на этот модернистский долгострой именно сегодня? Народу – будто вся Барселона собралась на одной улице. Что тут у них, – очередной революционный карнавал?» – думал Степан, уворачиваясь от явно специально нацеленного ему в бок опасно выставленного локтя какого-то, особенно «неуклюжего» человека в вельветовых бриджах и кожаной куртке, с выбивающимся из-под воротника красно-черным – в цветах анархистов – шейным платком. Тот словно не замечал ничего, высоко задрав голову и, как и большинство людей, составлявших толпу, запрудившую и без того неширокую улицу Марина смотрел в направлении собора Святого Семейства.

«А потому что сегодня один из немногих дней, когда я предоставлен сам себе. Будь моя воля, хрен бы я здесь остался…»

Отправив еще в середине июля сообщение о результатах работы по выяснению истинной личности и направлений деятельности немецкого «журналиста» Себастьяна фон Шаунбурга сэру Энтони в Лондон, Матвеев ожидал скорого возвращения домой. Нет, не в редакцию «Дэйли мейл», а в имение неподалеку от Питлохри. К холмам, поросшим вереском, к безмятежным зеркалам озер. К леди Фионе, по которой он безумно скучал и часто видел во сне. Как мальчишка, влюбленный по уши. Да и к собственному виски вернуться не мешало бы. Однако человек лишь предполагает… располагает обычно не он.

Одновременно с телеграммой из редакции, с категорическим предложением стать специальным корреспондентом в Барселоне, пришло и зашифрованное распоряжение из «службы»: «Вам надлежит продолжить работу по выявлению контактов установленной и предполагаемой немецкой агентуры в Каталонии. Особенно следует обратить внимание на немцев и австрийцев, прибывающих в Барселону под видом социалистов, коммунистов и анархистов». И еще две страницы подробных инструкций, легендированных подходов к «полезным контактам», схем экстренной связи.

И вот уже два месяца Майкл Мэтью Гринвуд спал не более пяти часов в день, питался чем придется – и не по ограниченности в средствах, а потому, что в стране, одна часть населения которой воюет с другой, как-то внезапно возник дефицит всего. От мужских сорочек, до обычного молока и хлеба. «Хвост» в бакалейную лавку, вытянувшийся на три квартала, и патрули милиции для поддержания порядка, выявления спекулянтов и торговцев местами в очередях, на некоторое время стали для Матвеева символами испанской революции.

Передвигаться по городу приходилось чаще пешком. Переполненные и нерегулярные трамваи превратились из городского транспорта в потенциально опасный аттракцион – если не потеряешь время в ожидании, так помнут ребра в непрекращающейся давке. Все без исключения частные автомобили реквизированы для обеспечения деятельности плодящихся, как грибы после дождя, революционных комитетов, разнообразных Советов и просто «для нужд трудящихся». Выкрашенные в цвета флага анархистов авто распугивали прохожих громкими сигналами, раскатывая по городу без всякой видимой цели.

Возвращаясь поздним вечером, а нередко и ранним утром в гостиницу и поднимаясь пешком по темной лестнице, – включать лифт в четырехэтажном здании считали уже излишней роскошью, – Степан буквально не чувствовал ног. Голова разрывалась на части от избытка информации, полученной за день… а ведь ее еще предстояло осмыслить!

Редкие дни отдыха простого журналиста Гринвуда – «или шпиона? А хрен его знает, больно уж тонка грань» – отличались от будней чуть большим количеством времени, отведенного на утренний сон. Наскоро позавтракав чем послали бог и новая власть, Степан уходил бродить по улицам. Неторопливо прогуливаясь, он исследовал город почти на ощупь, в поисках источника того, что сделало столицу Каталонии «оазисом» анархизма. Бродил, искал, но так и не мог найти.

«Причина, лежащая на поверхности: солнышко печет, тараканы в головах перегреваются. А чем еще объяснить, что сразу же после поражения мятежников в Каталонии местное правительство Народного фронта практически без боя уступило власть кучке вооруженных наглецов во главе с Гарсия Оливером и Дуррути? Они сформировали параллельный центр власти, подмяли под себя остатки Женералитата, то есть правительства Каталонии. И все это – практически без боя. Дурдом!»

За два месяца напряженной работы Матвеев смог, пусть немного, но разобраться в бурлении различных субстанций как внутри федерации анархистов, так и вокруг нее. Унитаристы, во главе с признанными лидерами всего анархистского движения – теми, кто захватывал власть в Барселоне, выражали готовность пойти на тесный союз с любыми антифашистскими силами. Другая группа в руководстве ФАИ рассматривала Гражданскую войну исключительно как удачный повод вооружиться и подготовить полномасштабный захват власти во всей Испании. Идея анархо-коммунизма не давала покоя многим, рассматривавшим коммунистов и социалистов лишь как помеху на пути реализации великой бакунинской идеи.

Основные объекты работы Матвеева тоже не сильно маскировались – во всяком случае, на взгляд наблюдателя с не загаженными пропагандистской трескотней мозгами. Откровенные уголовники и провокаторы, агенты разнообразных разведок, вплоть до румынской и мексиканской – «они как зуд в простате. Так, кажется, Штирлиц говорил?» – вились вокруг анархистской верхушки, словно осы вокруг подгнившего арбуза.

В результате, революционная Барселона, выстояв в тяжелых трехдневных уличных боях против немалых сил мятежных националистов, впала в непрекращающуюся эйфорию. Город «расцвел» черно-красным: анархистскими флагами – траурными полотнищами, свисающими с многочисленных балконов, росписью стен «обобществленных» магазинов и ресторанов, где продавцы и официанты вдруг резко перестали брать чаевые. Город превратился в вечный праздник… Праздник с привкусом безумия. Песни над разрушенными до фундамента храмами; уличные танцы на брусчатке с едва подсохшими пятнами крови; сумасшедшинка в глазах дерзких чистильщиков обуви, склонившихся над своими ящиками… черно-красными ящиками… Торжество в палитре ночного кошмара открыло иное, незнакомое Матвееву лицо Барселоны.

«Нехорошее… лицо? Скорее, морду!»

Удивительные приметы новой реальности настораживали, иногда – откровенно пугали, и лишь изредка – веселили. Как тот лозунг на фасаде дома на Рамблас, совсем рядом со зданием Женералитата. Никакого пафоса и революционного порыва. Лаконично и предельно просто. Почти по-русски.

«Visca F.A.I.! Fascistas-maricones!»^[7]

Впервые наткнувшись на этот пропагандистский шедевр, Степан хохотал до слез и долго не мог успокоиться. Представить себе, как подобный лозунг – применительно, конечно, к историческому контексту – выглядел бы где-нибудь в России времен Гражданской войны, он не смог. Слишком уж подобные речевые обороты пропитаны духом глубинной народной культуры и противоречат выхолощенному большевиками искусству пропаганды.

«Разве что в конце восьмидесятых, – вспомнил он, – когда гайки немного отпустили, такое стало возможно. Тогда мои студенты… второкурсники, кажется, вышли на демонстрацию с лозунгом «Вставим первомайскую клизму гидре империализма!» На парткоме еще потом разбирали, кого-то даже из комсомола хотели исключить. Но все равно – не то! И не цепляет так, как это безыскусное… Да… А анархисты, соответственно, – д'Артаньяны».

И долго еще, припоминая увиденную надпись, Матвеев ехидно хихикал. Ничто более так сильно не повеселило его в «освобожденной» Барселоне. Даже большие, напечатанные в три краски, плакаты с призывом к жрицам любви, всегда в достатке имевшимся в этом многоязычном, шумном и совсем недавно, веселом городе, – бросить свое постыдное ремесло и заняться трудом, достойным уважения.