– Я рада, что тебе нравится; но, ради бога, не говори так при других девочках! – быстро сказала Фанни, мечтая, чтобы Полли носила серьги, как и все остальные.

– Почему? – спросила «деревенская мышь у городской мыши», не понимая, что плохого в том, что ей нравятся красивые вещи и она говорит об этом вслух.

– Потому что они смеются надо всем, что им кажется хоть чуть-чуть странным, и мне это неприятно.

Фанни не сказала «деревенщина», но явно имела это в виду, и Полли отчего-то почувствовала себя неловко. Поэтому она расправила маленький черный шелковый фартучек и решила по возможности не упоминать собственный дом.

– Я очень плохо себя чувствую. Мама говорит, что пока ты здесь, мне не нужно ходить в школу постоянно, разве что два или три раза в неделю, чтобы заниматься музыкой и французским. Ты тоже можешь ходить со мной, если хочешь, так сказал папа. Давай учиться вместе, это так весело! – воскликнула Фанни, весьма удивив свою подругу своей неожиданной любовью к школе.

– Мне страшно, – смутилась Полли. – Наверное, все девочки одеваются так же нарядно и такие же умные, как ты.

– Боже, милая Полли! Не беспокойся ни о чем. Я приведу тебя в нормальный вид, и ты никому не покажешься странной.

– А я странная? – спросила Полли, пораженная этим словом и надеясь, что под ним не подразумевается ничего совсем уж дурного.

– Ты милая и, знаешь, стала гораздо красивее, чем прошлым летом, только, понимаешь, ты воспитана не так, как мы, поэтому и ведешь себя немного по-другому, – начала оправдываться Фанни и вдруг поняла, что объяснить это ей почему-то очень трудно.

– Насколько по-другому? – снова спросила Полли, потому что ей хотелось понять все тонкости.

– Ну, для начала, – ты одета как маленькая девочка.

– Но я и есть маленькая девочка, как мне еще одеваться? – Полли озадаченно оглядела в зеркале простое голубое платье из мериносовой шерсти^[1], крепкие ботинки и коротко остриженные волосы.

– Тебе уже четырнадцать, а в этом возрасте мы уже не маленькие девочки, а юные леди, – пояснила Фанни, с удовольствием разглядывая свою пышную прическу с челкой и длинным локоном, выпущенным сзади, красно-черный костюм с широким поясом, пышной юбкой, яркими пуговицами, кружевами, розочками и бог знает чем еще. На шее у нее красовался медальон, уши украшали серьги, с пояса свисали часы на цепочке, а руки, которым не помешало бы близкое знакомство с мылом и водой, были унизаны кольцами.

Полли посмотрела на подругу и подумала, что странной выглядела как раз Фанни. Но девушка жила в тихом провинциальном городке и очень мало знала о городской моде. Ее, конечно, впечатлила окружающая элегантность, потому что раньше она не бывала у Фанни дома – они познакомились, когда та навещала подругу в родном городке Полли. Но девочка не стала смущаться, а просто рассмеялась и весело сказала:

– Мама предпочитает одевать меня просто, и, знаешь, я с ней согласна. Я бы не смогла одеваться как ты. Фанни, ты никогда не забываешь поправить все эти неудобные подъюбники, когда садишься?

Не успела Фанни ответить, как внизу раздался крик.

– Это Мод, она весь день сегодня капризничает, – пояснила Фанни, и тут дверь распахнулась и в комнату влетела плачущая девочка лет шести-семи. Увидев Полли, она замолчала, минуту смотрела на гостью, а потом снова заревела и уткнулась лицом Фанни в колени.

– Том надо мной смеется! Пусть он пелестанет!

– И что ты такого ему сказала? – Фанни встряхнула девочку-херувимчика. – Не кричи так, ты напугаешь Полли!

– Я плосто сказала, что мы вчела кушали на плазднике холоженое! А он смеется!

– Мороженое, детка! – И Фанни громко засмеялась, последовав не слишком достойному примеру Тома.

– Все лавно! Мое было холодное, и я его подоглела на заслонке, и оно стало вкусное, но Уилли Блисс плолила его на мою Габлиэль! – И Мод снова разревелась из-за своей неудачи.

– Ты сегодня прямо маленький злой медвежонок. Иди лучше к Кэти. – Фанни оттолкнула сестру.

– Кэти меня не лавзлекает, а меня нужно лавзлекать, потому что я каплизная! Мама так говолит! – всхлипнула Мод, очевидно, воображая, что капризы – это такая интересная болезнь.

– Ну тогда иди обедать, это тебя развлечет, – Фанни встала и принялась прихорашиваться, словно чистящая перышки птичка.

Полли очень надеялась, что «ужасного мальчишки» за столом не будет, но он сидел за столом и таращился на нее на протяжении всего обеда.

Мистер Шоу, крайне деловой на вид джентльмен, спросил:

– Как дела, милая? Надеюсь, тебе у нас понравится, – а затем, казалось, совсем забыл о ней.

Миссис Шоу, бледная нервная женщина, любезно поздоровалась с юной гостьей и неустанно угощала ее. Мадам Шоу, тихая старая леди во внушительном чепце, при виде Полли воскликнула:

– Господи, как же ты похожа на мать! Такая чудесная женщина! Как она поживает? – И смотрела на девочку поверх очков так пристально, что под перекрестными взглядами мадам и Тома бедная Полли совсем потеряла аппетит. Фанни трещала, как сорока, а Мод ерзала на стуле, пока Том не пригрозил посадить ее под крышку для блюда. Это вызвало такой взрыв рыданий, что терпеливой Кэти пришлось в конце концов увести плачущую девочку. Обед для всех прошел не слишком приятно, и Полли была очень рада, когда он наконец закончился. Все занялись своими делами. Фанни, исполнив долг хозяйки, отправилась к портнихе, предоставив Полли самой себе.

Девушка с удовольствием провела несколько минут в большой гостиной в полном одиночестве. Осмотрев все красивые вещицы вокруг, она принялась расхаживать по мягкому цветастому ковру, что-то напевая себе под нос. Дневной свет угасал, и комнату освещали только отблески пламени в камине. Мадам медленно вошла в комнату и села в кресло.

– Какая красивая старая песня. Спой еще раз, дорогая. Я так давно ее не слышала.

Полли не любила петь перед незнакомыми людьми, потому что музыке изредка учила ее мама, когда не была занята. Но то, чему ее учили всегда, – это уважать старость, поэтому, не имея причины отказаться, она немедленно села к роялю.

– Как же приятно тебя слушать. Спой еще, милая, – мягко попросила мадам, когда Полли закончила исполнение.

Довольная похвалой, Полли запела чистым голоском, который обычно сразу покорял сердца слушателей. Она очень любила старые песни, в особенности шотландские, которые всем нравились. Она спела «Светловолосого паренька», «Джека О’Хейзлдина», «Там, среди вереска» и «Берксов из Аберфельди». У нее получалось все лучше и лучше, и когда она закончила песней «За здравие короля Карла», вся гостиная звенела от веселой музыки.

– Ух ты, какая веселая песня! Сыграй еще раз! – закричал Том, и его рыжая голова появилась из-за спинки стула, за которым он прятался.

Полли испугалась – она-то думала, что ее никто не слышит, кроме старой леди, дремлющей у огня.

– Я больше не могу петь, я устала, – ответила она и подошла к мадам.

Рыжая голова, испуганная ледяным тоном Полли, стремительно исчезла. Старая леди посмотрела на девушку добрым взглядом и, протянув руки, заключила ее в объятия, от чего Полли даже забыла об огромном чепце и доверчиво улыбнулась. Она видела, что ее безыскусная музыка порадовала слушательницу, и радовалась этому сама.

– Не смущайся, что я все время смотрю на тебя, дорогая, – мадам нежно ущипнула розовую щечку, – мои старые глаза так давно не видели маленьких девочек. Мне просто приятно на тебя смотреть.

Полли показалось, что эти слова странные, и она не удержалась:

– А как же Фанни и Мод? Разве они не маленькие девочки?

– Господи, нет, конечно. Разве же это девочки?! Фанни уже года два как воображает из себя юную девицу, а Мод – просто испорченный ребенок. Твоя мать – очень разумная женщина, дитя мое.

«Какая странная старая леди!» – подумала Полли про себя.

– Да, мэм, – вслух почтительно ответила девушка и отвела взгляд на огонь.

– Ты ведь понимаешь, что я имею в виду? – спросила мадам, все еще держа ее за подбородок.

– Нет, мэм, не совсем.

– Я тебе объясню, моя милая. В мое время дети четырнадцати-пятнадцати лет не одевались как дамы по последней моде и не ходили на вечеринки, похожие на вечеринки для взрослых, не вели праздную, легкомысленную жизнь и не пресыщались жизнью к двадцати годам. Мы оставались детьми лет до восемнадцати или около того, работали и учились, одевались и играли, как дети, почитали своих родителей. И, представляется мне, наша жизнь была куда насыщеннее, чем сейчас.

Старая леди, казалось, совсем забыла о Полли, хотя продолжала держать ее за руку. Она обращалась к выцветшему портрету на стене, изображавшему пожилого джентльмена со старомодной прической в гофрированной рубашке.

– Это ваш отец, мадам?

– Да, милая, мой почтенный отец. Я отглаживала рюши его рубашки до самой его смерти. И первые свои деньги я заработала, когда он назначил пять долларов в качестве приза той из своих шести дочерей, которая лучше всех заштопает его шелковые чулки.

– Как вы, должно быть, этим гордились! – воскликнула заинтересованная Полли.

– Да. Мы все учились готовить, печь хлеб и носили скромные ситцевые платьица, оставались веселыми и добрыми, как котята. Мы выросли и дождались внуков, а я прожила дольше всех. Мне скоро исполнится семьдесят, а я еще полна сил. А вот младшая Шоу в сорок лет уже совсем измучена.

– Именно так воспитывают и меня, поэтому Фан зовет меня старомодной. Расскажите мне еще о своем papa, пожалуйста, это так интересно!

– О моем отце? Мы никогда не называли его papa на французский манер. Думаю, назови его кто-то из братьев предком, как сейчас делают мальчишки, отец бы лишил его наследства.

При этих словах мадам повысила голос и многозначительно кивнула, но тихий храп из угла, казалось, убедил ее в том, что выстрел пропал вхолостую.

Не успела она продолжить, как вбежала Фанни с радостной вестью. Клара Берд сегодня вечером пригласила их обеих в театр и заедет за ними в семь часов. Полли так разволновалась от этого внезапного погружения в пучину порока, что заметалась по дому, как бьющийся в стекло мотылек, и пришла в себя только перед огромным зеленым занавесом в ярко освещенном театре.

Старый мистер Берд сидел с одной стороны, Фанни – с другой, они оставили ее в покое, за что она была им очень благодарна. Ее внимание было настолько поглощено происходящим, что она не смогла бы ни с кем говорить.

Полли почти не бывала в театре. Те несколько пьес, что она видела, были старыми добрыми сказками, поставленными для юных зрителей: живыми, яркими и полными безобидной чепухи, которая вызывает у детей невинный смех. Но в этот вечер она увидела один из тех новых спектаклей, которые в последнее время вошли в моду. Они не сходили с афиш и шли сотни раз, будоража и смущая публику всем, на что способны французская изобретательность и американская расточительность. Не столь важно, как назывался спектакль. Он был великолепный, вульгарный и очень модный, все им восхищались и считали необходимым его посмотреть.

Сначала Полли показалось, что она попала в волшебную страну и видит сверкающих созданий, которые танцуют и поют в мире света и красоты. Но вскоре она прислушалась к песням и диалогам, и ее иллюзия быстро рассеялась. Прекрасные духи исполняли негритянские песни, говорили на самом ужасном жаргоне и позорили старомодных милых фей, которых она хорошо знала и любила.