– Может, горячая форма растопила снег и утонула? – предположила Фанни, зарываясь в сугроб.

– Думаю, конфеты уклали сталые кошки, – сказала Мод, которая даже не заревела, вопреки обыкновению.

– Ворота не заперты. Наверное, их взял какой-нибудь нищий. Надеюсь, это пойдет ему на пользу, – добавила Полли.

– Если бы Том мог выбраться, я бы подумала, что это он стащил. Но он же не крыса, чтобы выбраться через окошко погреба, – безутешно вздыхая, сказала Фанни, начиная думать, что эта двойная потеря – наказание за ее обман.

– Давайте выпустим Тома и все ему расскажем, – предложила Полли.

– Он начнет орать. Лучше откроем дверь и ляжем спать, пусть вылезает, когда ему заблагорассудится. Гадкий мальчишка! Если бы он не донимал нас, мы бы отлично провели время.

Отперев погреб, девушки объявили невидимому пленнику, что он свободен, и ушли очень расстроенные. На лестнице они вдруг остановились, как будто увидели привидение. Через перила перевесился Том, хмурый, но торжествующий, с конфетой в каждой руке.

– Хотите попробовать? – спросил он.

– Как же он выбрался?! – воскликнула Фанни, которая от удивления чуть с лестницы не свалилась.

– Люк для угля! – ответил призрачный голос из мрака наверху.

– Господи. Он открыл крышку, вылез на улицу, украл конфеты и через окно в сарае забрался в дом, пока мы его искали.

– Наши конфеты украли кошки! – передразнил их Том.

И тут Полли села на ступеньку и принялась хохотать.

– Оставь Мод кусочек, пожалуйста. Мы с Фан даже думать о них не можем. А тебя затошнит, если ты все съешь, – крикнула Полли, немного придя в себя.

– Моди, иди в постель и не забудь заглянуть под подушку перед сном, – ответствовал им оракул. Исполнив ликующее соло на кастрюле, Том захлопнул дверь своей комнаты.

Девочки легли в постель. Мод спокойно дремала, обнимая липкий сверток, найденный там, где нечасто найдешь конфеты из патоки. Полли очень устала и вскоре заснула, а Фанни лежала без сна дольше обычного, думая о своих бедах. У нее болела голова, а досада, которая всегда следует за приступом гнева, не давала ей спокойно уснуть. А розовое личико на соседней подушке под маленьким ночным чепцом было таким умиротворенным…

Свет был выключен, но Фанни увидела, как фигура в сером халате прокралась мимо двери и вскоре вернулась.

– Кто там? – воскликнула она так громко, что Полли проснулась.

– Это я, дорогая, – мягко ответила бабушка, – у бедняги Тома ужасно разболелись зубы, и я спустилась поискать для него лекарство. Он просил меня не говорить тебе, но я не могу найти бутылку и не хочу беспокоить маму.

– Она у меня в шкафу. Поделом старине Тому за все его проделки, – довольно сказала Фанни.

– Думаю, он надолго запомнит наши конфеты, – рассмеялась Полли, и обе уснули, оставив Тома наедине с зубной болью и нежными заботами бабушки.

Глава 3
Беды Полли

Полли вскоре поняла, что оказалась в новом мире, мире, где манеры и традиции настолько отличались от простых обычаев родного дома, что она чувствовала себя пришельцем в чужой земле и часто жалела, что вообще приехала. Во-первых, ей нечем было заняться, кроме безделья, сплетен, чтения романов, прогулок по улицам и примерки нарядов. Через неделю она чувствовала себя так, как чувствовал бы себя здоровый человек, который попытался бы жить на одних сладостях. Фанни такая жизнь нравилась, потому что она привыкла к ней и не знала ничего лучшего, но Полли постоянно ощущала себя лесной птичкой, запертой в позолоченной клетке. При этом ее очень впечатляла окружающая роскошь, ей нравились чудесные вещицы, она хотела бы иметь такие же и не понимала, почему Шоу не счастливы. Ей не хватало мудрости понять, в чем проблема, она не пыталась решить, какой уклад жизни правильнее, просто чувствовала, какой ей нравится больше. Но это казалось ей еще одним проявлением ее «старомодности».

С подругами Фанни она не нашла общего языка. Пожалуй, она их боялась: они казались ей намного старше и умнее, даже те, кто был моложе годами. Девочки обсуждали темы, о которых она ничего не знала, а когда Фанни пыталась ей что-то объяснить, Полли делалось неинтересно, она смущалась, а кое-что ее и вовсе шокировало. Девочки наконец оставили ее в покое. Вежливо здоровались при встрече, но, очевидно, полагали слишком «странной» для своего круга. Она попробовала утешиться в компании Мод, потому что малышка ей нравилась, а с собственными младшими сестрами Полли очень дружила. Но мисс Мод была совершенно поглощена своими собственными делами, поскольку она также принадлежала к определенному «кругу». Для малышей пяти-шести лет устраивались отдельные мюзиклы, вечеринки, приемы и прогулки, как и для взрослых. Их маленькие жизни состояли из подражания модным глупостям, для которых они вообще-то были слишком малы. У Мод была даже собственная крошечная визитница, и она наносила визиты, «как мама и Фан». Как у взрослой леди, у нее была коробка изящных перчаток, шкатулочка с драгоценностями, шляпные булавки, роскошный, как у парижской куклы, гардероб, и горничная-француженка. Поначалу Полли с ней плохо ладила, потому что Мод вела себя не как ребенок и часто делала Полли замечания по поводу манер и выражений, хотя манеры маленькой мадемуазель были далеки от совершенства. Порой, когда Мод чувствовала себя дурно или у нее был «сложный» период, потому что она страдала «нелвами», прямо как мама, она шла к Полли «лазвлекаться», потому что ее спокойствие и терпение успокаивали юную леди лучше всех остальных. Полли очень нравились эти моменты, она рассказывала Мод сказки, играла с ней или гуляла, медленно и уверенно завоевывая детское сердце и освобождая дом от власти маленького «тирана».

Том вскоре перестал пялиться на Полли и поначалу вообще не обращал на нее особого внимания, поскольку, по его мнению, «девчонки не стоили того, чтобы о них думать», а учитывая, как вели себя девушки, которых он знал, Полли склонна была с ним согласиться. Он время от времени поддразнивал ее, чтобы посмотреть на реакцию, и причинял Полли много душевных страданий, поскольку она никогда не знала, что он задумает в следующий раз. Он выпрыгивал на нее из-за дверей, свистел ей вслед в темном коридоре, хватал ее за ноги, когда она поднималась по лестнице, пугал ее пронзительным свистом прямо в ухо или внезапно дергал за волосы. Когда же приходили гости и все собирались за обеденным столом, он впивался в бедняжку взглядом и смотрел своими круглыми глазами, пока окончательно не смущал ее.

Полли умоляла его не донимать ее, но он отвечал, что делает это для ее же блага, что она слишком застенчива и нуждается в хорошей закалке. Напрасно она протестовала, говоря, что не хочет быть похожей на других девочек в этом отношении. Он смеялся ей в ответ, ерошил ладонью свою рыжую шевелюру и смотрел на нее, пока она не убегала в смятении.

Полли Том скорее нравился. Вскоре она поняла, что его все совсем забросили и предоставили самому себе. Она часто задавалась вопросом, почему мать была с ним неласкова, в отличие от дочерей, почему отец вовсе не обращал внимания на единственного сына, разве что порой делал ему выговоры. Фанни считала его занудой и стыдилась его и не пыталась научить ничему хорошему. С Мод они жили как кошка с собакой. Разве что бабушка хорошо относилась к бедняге Тому, и Полли не раз замечала, как он оказывал мадам какие-то мелкие услуги и, казалось, очень стыдился, когда об этом узнают. Он вел себя крайне непочтительно, называл ее «старушенцией» и говорил, что «не надо над ним кудахтать», но, если у него что-то случалось, он прямиком бежал к «старушенции» и очень радовался ее «кудахтанью». Полли это нравилось, и ей часто хотелось ему об этом сказать, но она молчала, потому что у нее было чувство, что похвала будет истолкована неверно.

Бабушка тоже была совершенно заброшена, и, возможно, именно поэтому они с Томом находили общий язык. Она вела себя еще старомоднее, чем Полли, но никто не обращал на это внимания, потому что дни ее считались сочтенными. Все, что от нее требовалось, – не мешать другим и прилично одеваться, выходя на люди. Бабушка вела тихую уединенную жизнь в своих собственных комнатах, полных старой мебели, картин, книг и реликвий прошлого, никому, кроме нее самой, не интересных. Сын каждый вечер заходил к ней, был очень добр и следил, чтобы она не нуждалась ни в чем, что можно купить за деньги. Но он был занятым человеком и так стремился разбогатеть, что никак не мог насладиться тем, чем уже обладал. Мадам никогда не жаловалась, ни во что не вмешивалась и ничего не предлагала, только постоянно грустила. Во взгляде ее поблекших глаз светилась тоска, как будто ей не хватало чего-то, что не купишь за деньги. Именно поэтому она так тянулась к детям, стремясь приласкать их и побаловать, как умеют только бабушки. Полли чувствовала это, и, поскольку очень скучала по дому и маминой ласке, она не скрывала радости, когда доброе старое лицо озарялось светом при виде нее. Девушка часто навещала уединенную комнату, где так редко бывали дети, если не считать тени маленьких сыновей и дочерей, которые никогда не взрослеют в любящем материнском сердце. Полли хотела бы, чтобы внуки были добрее к бабушке, но не чувствовала себя вправе говорить им об этом. Все, что ей оставалось, – уделять старушке больше внимания, как будто она была ее родной бабушкой.

Еще Полли очень скучала без физических нагрузок. Ей предлагалось только наряжаться и каждый день около часа фланировать по определенным улицам, разговаривать, стоя в дверях, или выезжать в красивой карете, и ничего более Фан не хотела.

Подруга была так поражена, когда Полли однажды предложила ей пробежаться по аллее, что девушка больше не посмела предлагать ей подобное. Дома Полли бегала и ездила верхом, каталась на коньках и прыгала через скакалку, сгребала сено, работала в саду. Неудивительно, что она скучала по чему-то более веселому, чем ежедневная прогулка со стайкой легкомысленных девушек в туфельках на высоких каблуках и таких костюмах, что порой Полли было стыдно идти рядом. Иногда, когда Фанни была поглощена каким-нибудь романом, гостями или примеркой шляпки, Полли потихоньку убегала из дома и быстрым шагом гуляла по немодной стороне парка, где няни выгуливали младенцев, или ходила смотреть на катающихся с горки ребятишек, мечтая так же промчаться, как бывало дома. Она никогда не уходила далеко и всегда возвращалась румяная и веселая.

Однажды днем, как раз перед ужином, Полли так устала от безделья, что убежала из дома, чтобы пройтись. День был пасмурный, но к вечеру из-за облаков выглянуло солнце. Было холодно, но безветренно, и Полли бежала по гладкой, засыпанной снегом аллее, напевая себе под нос и стараясь не тосковать по дому. Люди катались на санках, и ей очень хотелось присоединиться к ним. На вершину холма поднимались с салазками девочки, настоящие маленькие девочки, в теплых капорах и пальто, резиновых сапожках и варежках, и Полли потянуло к ним, несмотря на страх перед Фан.

– Я хочу скатиться, но тут так круто, – сказала одна из «обычных девочек», как величала их Мод.

– Если ты дашь мне санки и сядешь мне на колени, я тебя прокачу, – предложила Полли.

Девочки внимательно рассмотрели ее, остались довольны и приняли предложение. Полли огляделась, проверяя, чтобы ни один «модный» взор не заметил ее падения, и, убедившись, что находится в безопасности, обхватила свой маленький груз и понеслась вниз по склону, всем телом ощущая восторг от стремительного движения, который превращает катание с горок в самое любимое занятие всех здравомыслящих детей. Одну за другой она прокатила вниз всех девочек и затащила каждую обратно наверх, так что они стали считать ее ангелом, спустившимся с небес специально для их удовольствия. Полли как раз заканчивала восхитительный одиночный спуск, когда вдруг услышала знакомый свист. Не успела она слезть с санок, как перед ней вырос Том, смотревший с таким изумлением, как будто каталась она как минимум на слоне.