Молодой лейтенант вернулся на свое место, закутавшись в меха, сжимая в руках еще дымящуюся чашку. Шкуры, несомненно, прибыли оттуда, из Ньюфаундленда или из Акадии, раздираемой распрями королей Европы. Волна, превзошедшая по высоте своих сестер, тряхнула ставню, к счастью, не распахнув ее. Жан не смог сдержать дрожь.

– Ничего, – успокоил его маркиз. – Я пережил и более жестокие шквалы.

Он поднял чашку, словно собираясь произнести тост. Его длинная, тонкая рука, усыпанная возрастными пятнами, покачивалась в свете свечей, как бы напоминая, что он вполне жив. Жан повторил его жест и сделал глоток. Кофе на этот раз оказался более крепким, маркиз умел его дозировать лучше него. Однако молодой человек начал привыкать ко вкусу напитка. Когда ему стало интересно узнать продолжение истории, начатой хозяином, он слегка подтолкнул рассказ:

– А каким было море во время вашей экспедиции на Ньюфаундленд? Как здесь?

Из полумрака раздался смех.

– О нет, мой юный воин. Погода была намного хуже.

Маркиз наклонился вперед, и на сей раз нижняя часть его лица оказалась в золотом ореоле пламени. Гримаса, исказившая губы, казалась откровеннее и напористее. Такова его манера улыбаться?

– Когда мы покидали Порт-Ройал, стояла хорошая погода. Мы с Мари, Клеманом и Габриэлем погрузились на шхуну под английским флагом, которая раз в месяц обеспечивала сообщение между континентом и островом. Другими пассажирами на борту были в основном ремесленники и члены их семей, фермеры и бродяги, отправлявшиеся к родственникам, собиравшимся обосноваться на Ньюфаундленде. С ними прибыло около тридцати солдат, разумеется «красных мундиров». Небо было белесым, но ясным, океан едва шумел, воздух, оживленный свежим дыханием, тянул нас на север. Я, правда, не помню, чем все это обернулось. Плохо следил за ходом событий. Клод Жандрон вручил мне перед отъездом мизерную сумму, и я успел потратить ее на бутылки превосходного бордо и плохого рома. Не успел Порт-Ройал скрыться на горизонте, как я нашел укромный уголок в каюте, где принялся методично напиваться. Лишь бы забыть, что я вообще направляюсь на Ньюфаундленд, а также потому, что в то время мне – такому, каким я был, – все труднее было обходиться без алкоголя.

Маркиз покрутил чашку в руках, позволяя грохоту океана за окном заполнить тишину. Продолжил же уже более медленным тоном, как будто воспоминания возвращались к нему издалека:

– Думаю… в какой-то момент, в разгар своего депрессивного состояния, я, вероятно, заметил, что корабль раскачивается сильнее, чем обычно. Крен швырнул меня о стену, как пушечное ядро, ускользнувшее от артиллеристов. Я почти уверен, что ненадолго пришел в сознание, когда вода хлынула на нижнюю палубу. Помню жидкий холод, рефлекс выживания. Я пытался выбраться из каюты, пока не утонул… Затем мой разум блуждал среди кошмаров, которые, вероятно, отражали хаос стихий вокруг нас. Должен предупредить вас: я не слишком надежный рассказчик. У меня мало воспоминаний о той ночи.

– Как же вы выбрались? – спросил Жан, свернувшись калачиком в меховой шкуре.

Маркиз допил кофе:

– Я проснулся.

В его глазах заплясал веселый огонек. Лейтенант потерял дар речи. Маркиз услужливо продолжал:

– Я проснулся окончательно, но не в уютной постели и гостеприимном доме. Нет, я могу вас уверить без тени лжи, что это было одно из худших моих пробуждений в жизни, а их я знавал немало. Я промок, замерз, мое тело было покрыто ушибами, а рот полон песка – песка пепельного цвета, принявшего меня там, на западном побережье Ньюфаундленда. Потому что я наконец-то оказался в Ньюфаундленде.

Пламя свечей, искаженное ветром, проникавшим под драпировку, создавало на стенах чудовищные тени, гигантские формы, напоминавшие молодому лейтенанту невероятных диких зверей из другого мира по ту сторону океана, с того острова, карта которого висела у маркиза на стене там, где обычно помещают портрет былой любви. В голосе Жюстиньена проявилось новое чувство, почти нежность, наверняка ностальгия:

– Это восхитительное место, знаете ли, Ньюфаундленд, где переплетаются легенды и мифы, прежде всего о беотуках, первых обитателях острова. И о микмаках, которые оттеснили тех вглубь лесов, потому что сами микмаки были изгнаны с континента англичанами. Теми, которых привезли из-за океана рыбаки, прибывшие из разных уголков Европы: баски, ирландцы, бретонцы… Я еще не верил в легенды, лейтенант, когда высадился или, вернее, был выброшен на берег пепельного цвета…

4

Ньюфаундленд, апрель 1754 года

На зубах Жюстиньена застыл песок. Песчинки заскрипели, едва он пошевелил челюстью. Он лежал на сыром пляже, мягкий грунт которого проседал под его весом. Прибой лизал ботинки. Одежда, пропитанная морской водой, прилипла к коже, словно холодный панцирь. Все тело молодого человека представляло собой один большой синяк. Он с трудом открыл веки. Светло-серое небо ослепило его на несколько секунд. Казалось, небосвод шатко балансирует над насыщенно свинцовым побережьем и переменчиво-сизым океаном. Затем в поле зрения Жюстиньена появились две босые ноги. Юные стопы с прилипшим к коже песком, несколькими царапинами и уже толстой ороговевшей кожей. Габриэль? Нет, слишком худые ножки. Маленькая рука потянулась вниз, чтобы поднять ракушку. Жюстиньену показалось, что сквозь туман он сумел разглядеть овал лица и несколько светлых прядей. Де Салер закашлял. Девушка сомкнула руку на ракушке и убежала с криком:

– There’s one alive!^[19]

Потерпевшие кораблекрушение собрались вокруг большого костра посреди пляжа. Протягивая руки к теплу, Жюстиньен наблюдал за выжившими. Их было так мало, не набралось и дюжины, тогда как в Порт-Ройале на борт взошла почти сотня душ. Среди них был только один матрос, марсовой^[20] в шерстяной фуражке и с двумя серебряными кольцами в ухе. По странной иронии судьбы небольшой отряд, собранный Жандроном, оказался в полном составе. Насколько Жюстиньен понял, костер разожгла путешественница Мари. Ботаник Венёр тщетно пытался подбодрить Габриэля, пребывавшего в прострации; взгляд его больших бесцветных глаз был устремлен на пламя. Выжили также лесной бегун, жевавший табак, наверняка пропитавшийся солью, английский офицер с бритой головой, потерявший парик, в мундире с прорванным рукавом, и, наконец, высокий бледный человек в строгой коричневой одежде с белым отложным воротником. Пресвитерианский пастор, один из реформатских служителей, наследников первых пуритан, прибывших в Новый Свет, чтобы нести эту жестокую и варварскую религию, которую им было запрещено исповедовать в старой Европе. Жюстиньен вспомнил встречу с ним на корабле. Пастор отправился в путь со своей семьей: женщиной с осунувшимся лицом, двумя мальчиками и светловолосой дочерью, той самой, которая первой заметила, что молодой дворянин жив. Все они были облачены в одинаково строгую коричневую одежду, родители своим видом демонстрировали постоянное неодобрение, мальчики выглядели серьезными и высокомерными, а девочка нервной и замкнутой. Священник прибыл евангелизировать редких туземцев, избежавших болезней и пуль поселенцев. Во время кораблекрушения он потерял шляпу, и его влажные, слишком тонкие волосы прилипли к угловатому черепу. Лесной бегун с ворчанием представился:

– Франсуа. Я из Бобассена.

Жюстиньен видел его на борту в Порт-Ройале. Тогда траппер, одетый в шапку и толстый тулуп, казался человеком массивного телосложения. Теперь эти шкуры сушились в дыму костра. Объем его тела, даже без этой толщины, по-прежнему оставался внушительным, мышцы перекатывались под защитным слоем жира. Однако молодому дворянину зверолов все равно напоминал одного из тех людей без кожи, которых он видел на анатомических гравюрах в Париже. Траппер оторвал от своей жвачки еще один кусочек, прожевал его с открытым ртом и сплюнул под ноги пуританину, который в ответ взглянул на него с укором.

Ботинок зверолова оставил вмятину в пепельно-сером песке, и оттуда вылез зеленый краб. Франсуа попытался раздавить его каблуком, но промахнулся и едва не подавился комком жевательного табака. Сидящая рядом с пастором белокурая девушка вздрогнула и еще ниже опустила голову. Волосы она заправила под строгий белый чепец. Из щепок и веревки она делала распятие. Чуть в стороне вокруг трупов собирались морские птицы.

– Прекрати, – приказал пастор юной девушке, глядя на нее.

– Это для мамы, – ответила она, не отрывая глаз от своей работы. – Чтобы поставить на ее могилке.

– Твоей матери нет среди тел, – возразил отец. – И твоих братьев тоже. Нужно сохранять веру.

Девушка пожала плечами, но не прервала своего занятия. У них с отцом были одинаково хрупкие, костлявые фигуры, бледная кожа на лице, покрасневшая от холода, и белобрысые волосы, придававшие им унылый вид. Только глаза у них оказались разные. У девушки – мутно-серого цвета, а у пастора – коричневые с желтой каймой.

Горящие обломки корабля давали столько же дыма, сколько и тепла. Жюстиньен закашлялся, его нос и носовые пазухи были раздражены, в горле появился привкус древесного угля. В стороне две крачки дрались из-за глазного яблока мертвеца.

– Их, наверное, следует похоронить, – заметил марсовой.

Все вокруг костра поняли, о ком он говорит.

– Есть дела поважнее, – ответила Мари, сохраняя спокойствие. – Найти что-нибудь поесть, что-нибудь выпить. Укрытие на ночь.

Она поднялась с ружьем в руке. Песок пятнами прилип к ее еще влажным юбкам. Мари была единственной среди выживших, кто не утратил своего великолепия. Она казалась более жесткой, закаленной ветрами. Жюстиньен рефлекторно отпрянул на несколько дюймов, рискуя отдалиться от огня. Она не обратила на это никакого внимания, возможно, даже не заметила его. Протянув руку пастору, представилась:

– Мари.

Священник, смутившись, взял ее за руку.

– Эфраим Жессю, миссионер. Моя дочь – Пенитанс^[21].

– Пенни, – тихим голоском прошептала девочка-подросток.

– Пенни, – повторила путешественница серьезным тоном.

– Есть идеи, где мы находимся? – спросил в сторону ботаник Венёр.

– На западном побережье, – ответила Мари, – самом холодном на Ньюфаундленде. Зима здесь длится дольше, чем в других местах.

– А как нам добраться до цивилизации? – скривился матрос.

– Если мы пойдем вдоль побережья на север, то в конечном итоге доберемся до Французского берега. Там рано или поздно мы наткнемся на лагерь ньюфаундлендцев. Но я не знаю, как далеко отсюда до Пуэнт-Риш, несколько лье или… больше… Другой вариант…

Английский офицер поднял голову:

– А что, есть другой вариант?

– Мы можем пройти через лес, – вмешался зверолов. – Мы двинемся вглубь суши, пересечем горы, чтобы добраться до противоположной стороны острова. Большинство деревень расположено именно там.

– Это более рискованный путь. Менее надежный, – вновь взяла слово Мари. – Мы рискуем заблудиться. Мы не знаем местности.

Франсуа усмехнулся:

– Все леса в этой чертовой стране выглядят одинаково. По крайней мере, под деревьями мы найдем на что поохотиться. А если повезет, ручей или реку. Но, может быть, дорогая путешественница, – прибавил он с явной насмешкой, – вы недостаточно опытны, несмотря на ваш грозный вид…

И, завершая свою тираду, он оторвал новый кусок своей жвачки. Мари не удосужилась ответить. Лишь стряхнула с юбки песок.

– Скоро наступит ночь, – заметила она. – Нам следует организоваться, достать всё, что сможем, из обломков…

– Минутку, – проворчал лесной бегун. – Кто назначил тебя лидером, полукровка?

Он перестал жевать. Коричневая слюна стекала с уголков его губ. Они с Мари молча поедали друг друга глазами.

– Довольно! – внезапно взорвался ботаник, едва не стряхнув с себя прильнувшего к нему Габриэля.

Венёр обнял подростка за плечи, прижал его к себе и продолжил: