Очередной гость ворвался в комнату, производя много шума своим длинным грязным замшевым пальто, неровная бахрома которого развевалась во все стороны. Он запыхался, он бежал. В руке держал фетровую шляпу, которая, как и пальто, видала лучшие дни. В отличие от прожившего слишком долгую жизнь тряпья, облаченный в него человек был молод, явно моложе Жюстиньена. Каштановые локоны, выбивавшиеся из-под кожаной завязки, обрамляли подвижное лицо, выражавшее в эту минуту явную растерянность. Молодой человек встал рядом с Жюстиньеном, будто не до конца понимая, что делать со своим худощавым телом, и сдвинул очки с затемненными линзами на чуть длинноватый нос. На мгновение, на какую-то секунду Жюстиньену показалось, будто вошедший кинул пристальный взгляд на путешественницу и слегка поджал губы. Но это произошло так быстро, что молодому дворянину вполне могло привидеться.

– Простите меня за опоздание, месье, – заявил вновь прибывший, обращаясь к Жандрону, а следом разразился сбивчивой тирадой, в которой упомянул о порвавшейся веревке в доках, о стаде сбежавших хряков и процессии, выходившей из церкви… Жюстиньен не мог избавиться от ощущения, что он уже где-то это видел. В таверне? Жандрон заставил молодого человека замолчать прежде, чем тот успел дойти до конца своей истории.

– Не стоит продолжать, Венёр^[17], – строго сказал он.

Коммерсант обвел взглядом небольшое собрание и продолжил:

– Теперь, когда мы все в сборе… То, что я вам скажу, конечно, должно остаться строго между нами. И вы все хорошо знаете, как я могу наказать.

Новоприбывший кивнул. Внезапно Жюстиньен вспомнил это имя. Венёр. Клеман Венёр. Нищий ботаник, который время от времени нанимался помощником к единственному аптекарю или немногим врачам в Порт-Ройале. Венёр несколько лет назад прибился к экспедиции на Крайний Север, в те самые края снега и льда. Его глаза так и не оправились от того путешествия, от того белого и яркого света, отсюда и темные очки. С тех пор его окружала темная аура проклятия и невезения.

Итак, ботаник кивнул. Удовлетворенный Жандрон продолжил:

– Чуть меньше года назад Орельен д’Оберни, картограф из Ренна, прибыл с небольшой командой в условиях строжайшей секретности на Французский берег, в Ньюфаундленд. Его целью было начертить точные контуры берегов острова, чего англичанам пока сделать не удалось. Но экспедиция просто исчезла. В последний раз д’Оберни и его людей видела группа жителей Ньюфаундленда недалеко от залива Нотр-Дам, когда они двигались на север.

Французский берег, частью которого был залив Нотр-Дам, был единственным побережьем, единственным участком пляжа на всем острове Ньюфаундленд, где за французскими моряками еще сохранялось право высаживаться во время сезона ловли трески. Они установили на пляже временные лабазы, длинные деревянные склады, где гравийщики^[18] месяцами солили и потрошили рыбу с нечеловеческой скоростью. Это был один из самых сложных промыслов на земном шаре, одна из худших профессий, связанных с морем, и об этом знал даже Жюстиньен, но не только потому, что этой треской кормилась значительная часть его родного региона. А еще и потому, что эта работа воплощала одно из его представлений об аде. «Что угодно, только не стать гравийщиком», – поклялся он себе в Париже, пока томился в долговой тюрьме. Тресковым каторжникам пришлось сжечь за собой лабазы, не оставив ничего, что могло бы хотя бы отдаленно служить военной базой. Рыболовство сделало Ньюфаундленд одной из самых желанных территорий Нового Света, и этот вопрос был предметом переговоров. И хотя мозг молодого дворянина по-прежнему напоминал паклю, он быстро сообразил, что его положение, каким бы трудным оно ни казалось, вот-вот станет еще хуже.

Жандрон продолжил:

– Три недели назад группа трапперов заметила, как из леса выходит мальчик. Он был обессилен, весь покрыт рваными ранами и синяками. Это наш друг Габриэль, что присутствует здесь.

Движением подбородка он указал на подростка в пледе, но тот не отреагировал.

– Пока что нам удалось выудить из него лишь бессвязную речь, из которой можно понять, что все, кроме него, в экспедиции погибли, без дальнейших подробностей.

– Англичане? – осторожно предположил Венёр.

– Я этого не знаю, – признался Жандрон. – Это, конечно, вероятнее всего. Но «красные мундиры», похоже, ничего не знают об экспедиции д’Оберни. Или им удается гораздо лучше, чем обычно, изображать безразличие.

Венёр поправил очки на носу:

– Простите за вопрос, но что мы здесь делаем? Я хочу сказать, что никто из нас, я полагаю, не картограф. Я плохо представляю, как мы сможем заменить этого д’Оберни.

– И я не буду от вас этого требовать, – успокоил его Жандрон.

– Тогда что? Если только вы не хотите подробно изучить флору и фауну острова, я не представляю, чем могу вам помочь.

Не удостоив его взглядом, путешественница заметила:

– Если бы ты позволил нашему хозяину высказаться, Венёр, то уже получил бы ответы.

В этом вопросе Жюстиньен с ней согласился. Ко всему прочему, его горло становилось все суше, а ноги слабели. Он с радостью предпочел бы упасть на пол, нежели стоять и слушать рассказы о мертвом картографе.

– Спасибо, – сказал Жандрон путешественнице и со вздохом добавил: – Что касается причины вашего присутствия здесь… Оказывается, д’Оберни имел поддержку при дворе. И эти господа из Парижа дали мне понять, что в моих интересах и особенно в интересах моего бизнеса начать расследование его трагической участи. Так что в ближайшее время вы отправитесь в Ньюфаундленд и проведете там расследование.

– Расследование? Я? – удивленно воскликнул Жюстиньен.

Все, кроме Габриэля, тут же обратили на него внимание. Он упрекнул себя за эту невольную реплику и сказал, запинаясь:

– Я не хочу… не хочу показаться грубым, но, боюсь, вы, возможно… переоцениваете мои способности…

Во рту Жюстиньена почти не осталось слюны. Он облизнул губы шершавым языком. Жандрон скривил рот в усмешке:

– Сколько уже… поколений насчитывает ваш благородный род? А, неважно, – добавил он, прежде чем Жюстиньен успел ответить. – Я пошлю туда аристократа на поиски их драгоценного географа. Я не вижу лучшего способа, чтобы успокоить Париж. Все равно у меня больше никого под рукой нет.

Он наклонился вперед, недобро глядя на молодого дворянина:

– Позвольте мне внести ясность между нами: у меня нет чувства преданности французской короне, и меня не волнует, найдет ли кто-нибудь из вас этого идиота-ученого, мертвым или живым. Но мне нужно доказать, что я сделал всё, что мог. И в этих бессмысленных поисках каждому из вас отведена своя роль.

Жандрон обратился к ботанику:

– Вы, Венёр, обеспечите им прикрытие. Официально вы отправляетесь изучать фауну и флору Ньюфаундленда, как вы любезно предложили. На сей раз я получил разрешение от англичан. Не спрашивайте, сколько мне это стоило, и нет, я не рассчитываю, что Франция возместит мне эти расходы. Ах да, Венёр… Прежде чем вы начнете возражать, напоминаю вам: после того, что вы учудили сегодня, у вас нет ни малейшего шанса присоединиться к настоящей научной экспедиции.

Последний аргумент, должно быть, произвел впечатление, поскольку ботаник воздержался от ответа. Наступило довольно долгое молчание, тишину нарушал только шум дождя. Затем Жандрон откинулся на спинку стула и рукой указал на путешественницу – той рукой, на которой не было одного пальца.

– Задача присутствующей здесь Мари – не дать вам умереть, если это возможно, но, прежде всего, не позволить вам развязать англо-французскую войну. И, наконец, вы возьмете с собой мальчишку. Возможно, там к нему вернется разум. В любом случае игра стоит свеч.

Мальчишка, о котором шла речь, вряд ли испытывал большее желание вернуться в Ньюфаундленд, нежели Жюстиньен стремился туда. Но, по крайней мере, он, в отличие от молодого дворянина, явно еще не понимал, что с ним произойдет. Он принялся раскачиваться взад и вперед на пятках. Жюстиньен отметил, что подросток был бос, а его лодыжки покрыты рубцами, как будто кто-то или что-то пыталось его удержать.

Путешественница Мари поднесла треуголку ко лбу. Очевидно, она сочла разговор оконченным, по крайней мере в той части, которая касалась лично ее. Венёр сухо обсудил свое вознаграждение за это приключение. С каждым его движением бахрома замшевого пальто развевалась, словно крылья какого-то неуклюжего мотылька. Жюстиньену, вероятно, тоже следовало начать переговоры. Однако он по-прежнему воспринимал происходящее спутанно, а слова, которыми обменивались Жандрон и ботаник, терялись в невнятном бормотании. И в то же время звук дождя становился более явным и дурманящим. Казалось, мелкие капли за окном превратились в сплошной поток, способный поглотить вселенную, Старый и Новый Свет, побережья Ньюфаундленда и Нижней Бретани, оставив лишь несколько островов, фрагментов скал и осколков дикой природы посреди мира, ставшего единым огромным океаном.

Жюстиньен погрузился в свои мысли. Дождь, несомненно, шел и там, в Ньюфаундленде, омывая побелевшие кости географа, чей скелет уже обглодали падальщики. Вялый фатализм одолел молодого дворянина. В сущности, это казалось ему следующим логичным и неизбежным шагом на пути его падения. Покинуть город, оставить людей и уйти вглубь лесов, чтобы заблудиться там. Чтобы превратиться в бледную тень, подобно уроженцам Ньюфаундленда – беотукам, которые, по слухам, умеют быть неуловимыми, как кошмары, преследующие подростка с огромными глазами. Там, если повезет, Жюстиньен завершит то, что заставил его сделать отец, – пересечет океан. И окончательно исчезнет с лица земного шара. И мир забудет его имя.

Нижняя Бретань, март 1793 года

Ставня ударилась о каменную стену башни. От резкого штормового порыва окно вновь распахнулось. Ветер и мокрый снег ворвались в комнату в форме полумесяца. Жан Вердье бросился к развевающейся шторе, которая издавала хлопающие звуки, напоминающие аплодисменты в театре. В борьбе с ветром закрыл окно, заметив, что стекло треснуло. Промерзнув насквозь, вновь завернул драпировку. Страдая от холода, Жан потер плечи и подкинул в печь дров. Затем наполнил кофеварку водой.

– Можно? – спросил он маркиза, который без слов позволил ему хлопотать.

Оставаясь в полумраке, Жюстиньен жестом велел ему продолжать. Жан поставил разогревать воду. При этом с трудом скрыл зевок.

– Вы устали? – спросил маркиз.

«Неужели он сам этого не видит?» – подумал растерянный Жан.

– Устал, – произнес он вслух. – И голоден тоже. К тому же мне холодно.

Маркиз указал тростью на морской сундук у стены:

– Там меха. Для остальных…

Затем бросил Жану сверток, обернутый тканью. Молодой лейтенант поймал его в воздухе. Внутри оказалось морское печенье, сухое, но съедобное. От одного вида этого угощения у Жана потекла слюна. Он принялся упорно грызть одну галету, пока та наконец не поддалась.

– Обмакните печенье в кофе, – посоветовал маркиз. – Так легче будет жевать.

Жан бросил на него рассеянный взгляд и продолжил терзать свой паек, глухой и слепой к остальному миру. Он поднял голову только после того, как проглотил первое печенье. Словно выйдя из транса, спросил:

– А мои люди? У вас есть галеты и для них? Если нет, я отнесу им эти.

– Ваши люди уже спят, – заверил маркиз с ноткой веселья в голосе. – А вам нужно поесть, чтобы не провалиться в сон. Ешьте, лейтенант.

Жан колебался и доел порцию с такой жадностью, насколько позволяла сухость пайка. К тому времени, как он закончил, вода в кофеварке уже закипела. Он налил кофе, принес меха, приготовил две чашки… Было нечто нелепое в этой сцене, в спокойной домашней обстановке, здесь, в этой башне на краю земли, посреди хаоса.