…Нет больше поселка Лесной–20, одного из многих в огромной череде мертвых городов и поселков, которые по разным причинам покинули люди.

Но где-то в зеленых недрах бескрайней тайги все еще обитает существо, которому сошедшая с ума от одиночества старуха дала ласковое имя Барсик.

Бабушкина внучка

В детстве я очень любила слушать бабушкины истории. Как ни была она занята, на меня у нее время и силы всегда находились: и пирогов вкусных напечь, и очередную байку поведать. Хотя были многие из них страшными, не очень-то похожими на обычные сказки, я всегда слушала, затаив дыхание, замирая от восторга.

Бабушка жила в крошечном соседнем городке, и мы с мамой приезжали к ней в гости на каникулы. То были светлые, счастливые годы. Когда мне было десять лет, бабушка умерла. Поездки, конечно, прекратились; с той поры в городке, который так любила, я больше не бывала. А девять лет назад не стало и мамы, так что я осталась на свете совсем одна. Отца никогда не знала, так уж вышло, а муж…

Вот мы и подобрались к тому, почему я вдруг вспомнила про бабушку, которую не видела тридцать лет, и приехала в ее дом, куда не наведывалась так давно.

Сознавать, что тебя предали, трудно. А если предательство совершил обожаемый муж, которого ты с восемнадцати лет любила без памяти, всю себя ему посвящая, так это особенно тяжело. Невыносимо.

Знаю, что вы скажете: глупая, сама виновата. Верно, так и есть. Вся моя жизнь вращалась вокруг Кости: как встретила его на первом курсе института, так и пропала, голову потеряла. На собственную карьеру забила, сказала себе, что Костик – гений, а я середнячок, меня вряд ли что-то особенно успешное ожидает. Поэтому поддерживала его начинания, подрабатывала по необходимости, если денег не хватало, обеспечивала уют, не пилила и не упрекала, готовила и убирала. Детей мы не завели, Костик все время повторял: рано, он не готов.

А теперь, по прошествии двух десятков лет, Костя стал Константином Петровичем, владельцем собственной компании. Я же превратилась в скучную ограниченную домохозяйку, надоевшую ему до зубной боли. Никакой благодарности ко мне муж не испытывал, а ребенка ему, видимо, родит юная красавица Лена, она в его компании маркетологом работает.

Что еще сказать? Я классическая, хрестоматийная сорокалетняя дура, которую заменили более молодой моделью, утилизировали и выбросили за ненадобностью, как рваный башмак. Документы наши так хитро составлены, мною так глупо и доверчиво подписаны, что и большой загородный дом, и городская квартира, и машины – все досталось Костику. Он вот уже полгода счастливо живет с новой женой, а я заливаю беду слезами и вином, скрывшись от всего и всех.

Поймите меня правильно, я не бездомная, есть, где жить: вернулась в мамину квартиру. Друзей, подруг, родственников – никого. Родные, как я и сказала, умерли, а подруг давно растеряла: мне было некогда ими заниматься, я обихаживала мужа.

Вот такой расклад. Сегодня утром я проснулась и поняла, что скоро, наверное, помру. А что еще остается? Деньги, которые мне были брошены с барского стола, почти закончились, работы нет, опыта и полезных навыков тоже, помочь некому: одна как перст.

Часы показывали шесть сорок пять. Я завернулась в одеяло: не было сил не только встать с кровати, но даже перебороть мысль, что лучше всего было бы заснуть и не проснуться. Закрыла глаза, и тут из мрака, окружавшего меня, выплыла мысль о бабушке, о милом городке, о старом доме, где мне всегда были рады. О доброй бабушкиной улыбке и ее безусловной любви.

Я внезапно поняла: мне нужно вернуться туда – в уютный дом, в городок, куда я всегда приезжала с огромным желанием. Это встряхнет меня, придаст уверенности, возможно, я придумаю, как жить дальше. Находила же Скарлетт О'Хара силы для новых сражений с жизнью в своей родной Таре! Конечно, я не великолепная Скарлетт, но попробовать-то явно стоит.

И вот я в доме, стою посреди комнаты. Бабушка и мама смотрят на меня с фотографий, улыбаются печально, но вроде бы и ободряюще.

Сейчас мысль вернуться уже не казалась мне столь удачной. Хотя дом словно ждал меня: крепкой, добротной постройке нипочем были минувшие годы. Внутри оказалось сухо, никакой плесени; аккуратно, тихо, чисто, даже пыли почти нет.

Но что я буду здесь делать, в городишке этом, чем займусь? Тоска грозила накатить с утроенной силой, и я решила задавить ее в зародыше, занявшись уборкой.

Мыла и чистила несколько часов, а завершив домашние дела, взяла сумку, деньги и отправилась в магазин, чтобы купить еды. Есть ужасно хотелось, и я сочла, что это неплохой знак. В последние месяцы аппетита у меня не было совершенно, я не чувствовала вкуса еды, не получала удовольствия, просто закидывала пищу в себя, как в топку, чтобы поддержать силы.

Возвращаясь обратно, я увидела стоявшую возле дома старушку. Подойдя ближе, узнала соседку, бабу Глашу. Сколько ей? На вид лет сто, но глаза ясные, взгляд острый. Я вспомнила, что в детстве побаивалась ее крутого нрава.

– Никак вернулась, соседка? – произнесла она. – Тебя и не узнать.

Я поздоровалась.

– А мужик твой где же? Детки? Или не нажила?

Я не рассчитывала, что мне придется отвечать на бестактные вопросы, и коротко ответила, что приехала одна.

– Так мужик-то был у тебя, я слыхала, – не отставала бабка.

Откуда, интересно, она могла «слыхать», если ни я, ни мама не появлялись тут десятилетиями? Вправду земля слухами полнится.

– Если вам так интересно знать, мы с мужем в разводе. Детей у меня нет.

– Не нажила, значит, деток. Ну погости, поживи, – с какой-то странной интонацией протянула соседка. – Мать-то твоя носу не казала сколько лет.

– Мама умерла, – отрывисто произнесла я.

В глазах бабы Глаши что-то промелькнуло.

– Бабка померла, мать померла, у тебя дочери нету. Прервется род поганый. И слава богу.

Это было так неожиданно, столько прозвучало в ее голосе злорадства, торжества и ликования, что я, повернувшись, чтобы уйти в дом, остановилась и взяла старуху за плечо.

– Что это значит? Как понимать ваши слова?

Баба Глаша уставилась не меня из-под низко надвинутого на глаза платка.

– Так и понимай, чего ж непонятного?

Ей, похоже, уже не хотелось продолжать, поняла, что сболтнула лишнего, но я не намерена была отступать и держала ее крепко.

– Ведьма она была! Бабка твоя! Или не знала?

Я была буквально ошеломлена этими словами, поэтому разжала пальцы. Старуха, почувствовав свободу, засеменила прочь, бормоча себе под нос.

Войдя в дом, я разулась, повесила на вешалку пальто, отнесла пакеты на кухню, разобрала их – и все это время в голове у меня крутились слова соседки. Они словно приоткрыли некую завесу в моем мозгу; начав размышлять над ними, я принялась вспоминать странности, сопровождавшие все мое детство.

Например, соседские ребятишки со мной не играли. Вернее, местные не желали водиться, поэтому дружила я только с Катей, которая тоже приезжала на каникулы, как и я.

Или вспомнилось, как порой люди косились и перешептывались, увидев нас с мамой и бабушкой.

К бабушке вечно приходили люди – знакомые и незнакомые. Говорили о чем-то с нею за закрытыми дверями, иногда плакали. Мама однажды обронила: «Наша бабушка помогает людям, когда никто и ничто помочь не может».

А еще на ум пришли истории, рассказанные бабушкой, – жутковатые, таинственные. Были они выдуманными, фантастичными или…

Я думала, что давно позабыла их, но сейчас бабушкины рассказы стали не просто всплывать в памяти – я словно наяву слышала ее глуховатый, напевный голос.

– Жили в нашей деревне Колька, Дёма и Петя, которого все Сычом звали. Шебутные были парни, подшутить любили над людьми, и не всегда шутки их добрые были. Сыч у них за главного, а те двое слушались. Как-то собрались они в соседнюю деревню. У отца Колькиного, он председатель колхоза нашего был, машину взяли и отправились. Нетрезвые были, еще и с собой выпивку прихватили. Для них – обычное дело.

И вот едут они по дороге, а дорога все не кончится никак. Думают, заплутали, что ли? Да как заплутаешь, коли дорога знакомая, ездили чуть не каждую неделю! И на прошлой неделе тоже. Славно развлеклись! Слухи ходили, что им не впервой было так развлекаться. Двух подружек затащили силком в поле, одна, правда, вырвалась, убежала, а вторая-то не смогла. Пришла ко мне позже. Родителям не сумела сказать: позор такой. Сама виновата, скажут, как теперь замуж выходить? А мне ничего, мне обо всем сказать можно. Да… Так вот, отвлеклась я немного. Едут наши добры молодцы, а дорога все длиннее делается, конца и края ей не видать. Вдобавок и места узнать не могут! Откуда взялся непроходимый черный лес по правую руку, а по левую – пустошь без конца и края? Леший, что ли, морочит?

Еще, как назло, стемнело прямо на глазах, свинцовое небо навалилось. А в довершение всего мотор чихнул два раза и все, встала машина. Не едет дальше. Вот напасть, подумали парни. Вылезли, озираются. Теперь вроде как место известное: дерево приметное, огромное, на краю поля растет, а на противоположной стороне лес хвойный, ельник, сколько раз мимо проезжали!

Глядь – из леса выходит к ним старичок. Маленький, седенький, сморщенный, как трухлявый гриб. Дескать, заблудились, ребятки? В темноте вам дороги не найти, а коли и машина сломана, то как будете чинить ночью? Позвал их старичок за собой: деревня, говорит, моя совсем рядом.

Делать нечего, послушались парни. Прошли тропинкой через лес – вот и деревня. Огоньки в окнах, тишина. Дёма еще подумал, странно это: чего же собаки не брешут? И коровы не мычат, и голосов человеческих не слыхать. Идут – в каждом окне лица. Следят за парнями жители диковиной деревни, смотрят пристально. А под ногами так и хлюпает: дорога мокрая, как после ливня, хотя погода засушливая, недели три дождей не было.

Привел их старик в дом. Они ему – поесть бы чего, отец, а тот отвечает, что еды в доме нет никакой, питье только. И дает каждому по большой кружке. Выпили, что ж. И спать легли. Спали крепко, а поутру ушли. Старика в доме не было, в деревне все такая же тишина, жители по-прежнему в окна глядят, взглядами гостей провожают.

Парням и страшно, и непонятно, и хочется уйти отсюда скорее. Боялись, не получится, но ничего, обошлось, зря пугались. Пришли к машине. Завелась, родимая. Они назад, домой поехали. Но с той поры болеть стали. И странная хворь такая, у всех одинаковая: есть не могут, спать не могут, шум в ушах, дышать тяжело, будто давит на грудь. Кому ни скажут про деревню, все в голос твердят, мол, нету такой деревни, вы же сами тутошние, неужто не знаете? За ельником только болото громадное, темная топь, куда никто никогда не суется. Поговаривают, Лихо там болотное обитает. Не могли вы там переночевать, спьяну, небось, попутали! Так и мучились те парни.

– Бабушка, а ты про это откуда знаешь? – спросила я тогда у бабушки.

Она губами пожевала, посмотрела на меня внимательно и говорит:

– Ко мне прибегли, все трое. Раньше смеялись надо мной, а прижало – сразу явились. Спаси, помоги! Умоляли снять проклятье, дескать, жизни никакой нету. Только что я могу сделать против болотного Лиха, против магии древней, водяной? Не спаслись они. Все трое так и померли от воды. Сыч утонул в озере. Колька в колодец упал. А Дёма и вовсе захлебнулся чаем. Не в то горло попало, знаешь, как говорят?

В те далекие годы я поверила бабушке и, как выяснилось, забыла ее рассказ. А сейчас сидела и думала: чья на самом деле была магия? Точно ли болотное Лихо смерть тем парням наколдовало? И не связаны ли их смерти с судьбой несчастной девушки, над которой они надругались? С тем, как иной раз, по слухам, поступала эта троица и с другими девушками?