Болва промолчал. В глубине души он все эти годы считал Мистину своим врагом, но разбирать, кто перед кем первым провинился, не тянуло.

– Свенельдичу, конечно, руки бы укоротить нехудо, – с беспокойством заговорил Блискун, пока князь и гриди молчали, задумавшись. – Но лучше бы без побоища на весь город.

Впервые они с Истотой оказались допущены в столь тесный круг близ князя, и сразу попали на такое дело! Ни за какое серебро они не ввязались бы в подобное, но на кону стола жизнь родных братьев.

– Кабы его так сковырнуть, чтобы без шума, – добавил Сегейр Жатва, русин лет сорока, с острыми волчьими глазами, небольшой рыжеватой бородкой и толстым от нескольких переломов носом. – Чтобы вступаться никто не захотел.

Он-то с трудом скрывал ликование, что благодаря исчезновению Игморовой братии занял в дружине одно из самых почетных мест и удостоился полного доверия.

– Долго думать некогда, – сказал Истота. – Раз уж такое дело, что вам в одной берлоге не жить… как бы Свенельдич сам не надумал лучников на крышу какую посадить.

– Думаешь, может? – Это не приходило Святославу в голову.

– Да встрешный бес знает, что он может! – с досадой ответил Истота. – Его мыслей даже его нос ломаный не ведает, поди!

– Вот если бы он к тебе лучников подослал, а мы бы их на той крыше взяли… – начал Сегейр.

– Вздумай он на тебя умышлять, от него даже княгиня отвернется, – подхватил Вемунд.

«Но как его к этому подтолкнуть?» Все замолчали, глядя в огонь и ожидая, что витающая совсем рядом мысль проявится и даст ухватить себя за хвост.

– Если бы… – начал Святослав, имея в виду «если бы он это сделал».

– Если бы… – одновременно начал Болва, собираясь сказать: «Если бы это сделал за него кто-то другой».

Поглядев друг на друга, они замолчали.

– Рассудим так! – вставил в тишине Вемунд. – Допустим, однажды ты, конунг, поедешь куда-нибудь, а на твоем пути обнаружится засада… А мы, твои люди, заметим ее вовремя…

– И эти люди скажут, что их послал Мистина… – продолжил Болва.

– А он скажет, что впервые их видит, – насмешливо закончила Речица. – Пойдет с этим к присяге и будет прав.

– Тогда князь присудит им божий суд! – сказал Блискун.

– Свенельдич потребует поля! – возразил Болва. – Скажет, он не баба, чтобы нести горячее железо. И я не знаю, где мы найдем такого удальца, чтобы точно мог его одолеть.

Все опять замолчали. Устроить ложную засаду можно, но как привязать ее к Мистине, чтобы поверили даже его сторонники, даже Эльга?

– Там должен быть кто-то из его людей, – сказал Вемунд. – В той засаде.

– Перекупить? – Болва глянул на него.

– Можно начать и с этого. Но если мы неудачно выберем человека, он с нашим серебром пойдет к господину. И все дело закончится, не начавшись.

– А если этот человек не будет знать, зачем он там? – предложила Речица.

Она оживленно водила глазами с одного собеседника на другого, явно увлеченная замыслом.

– Зачем лезет на крышу с луком в руках на пути князя? – насмешливо ответил ей Вемунд.

– Он может просто оказаться рядом.

– Разве что мертвым, – сказал Сегейр. – Чтобы не мог отвечать на вопросы. Но всем и так будет ясно, кто это устроил.

Князь помолчал, собирая все эти мысли в кучу и прикидывая, выйдет ли связать концы. Все тоже молчали, не мешая ему думать. Осторожно переглядывались, осмысливая: мы правда говорим об этом? О том, чтобы покончить с Мстиславом Свенельдичем, который уже лет двадцать пять имеет в Киеве власть и влияние, мало уступающие княжеским? Концы пока не вязались, и Святослав подавил вздох. Хитрые замыслы – это было не для него. Чтобы думать, у него имелась мать, Асмунд, Вуефаст… Хрольв, Ивор, Тормар… Но сейчас на них рассчитывать нельзя. Они связаны с Мистиной родством, или выгодами, или былыми сражениями. Они не станут помогать рыть ему яму с кольями на дне. Это только его дело, и опереться он может на немногих. Но на кону – жизнь Игмора, которой он не может пожертвовать ни в коем случае.

Святослав еще раз оглядел лица, озаренные костром. Знакомые лица, верные люди, но накатывала тоска оттого, что он привык так близко от себя видеть другие лица, и ему их остро не хватало.

– Ин ладно, – Святослав вздохнул, – утро вечера удалее.

Все зашевелились, поднялись, стали укладываться спать – прямо на земле, на охапках травы и веток, укрываясь плащами. Когда Святослав уже улегся, привычно завернувшись в плащ, вдруг кто-то опустился рядом и подергал за край.

– Я хочу лечь с тобой, – шепнул ему многозначительный женский голос. – Иначе я замерзну.

– Ну, полезай. – Святослав откинул край плаща.

Глава 6

На третий день после отъезда Святослава в Вышгород к Фастрид на двор явился Вальга. Жил он со своим отцом, Асмундом, вместе с ним чуть не каждый день бывал на княжьем дворе Олеговой горы и служил Торлейву верным источником новостей оттуда. Зная, что сейчас Святослава нет в городе и новостям неоткуда взяться, Торлейв не заподозрил за Вальгой ничего сверх желания проведать мать, но старшему брату удалось его удивить.

– Я к тебе послом от княгини молодой, Прияславы, – объявил тот, усмехаясь. – Чего ты так напугался?

Вальга заметил, как Торлейв переменился в лице, а тот мысленно выбранил себя. При упоминании этого имени особенно важно не выдать тех чувств, которое оно высекает из сердца, как огниво высекает из кремня целый дождь пламенных искр. О Прияне он думал постоянно. В голову лезло: Святослава нет в Киеве, уж не случай ли это лишний раз с ней повидаться? Но на княжьем дворе его и без Святослава увидит сотня глаз, и даже если он запасется предлогом… каким-нибудь поручением от Эльги… Но стыдно тревожить Эльгу своим сердечным вздором. К старшей княгине Торлейв ездил каждый день, и хотя она держалась, не плача и не сокрушаясь, вид у нее стал больной и погасший. Стыдно в такое время мечтать о свидании с замужней женщиной, да еще княгиней, но и избавиться от соблазна этих мыслей не удавалось.

Но если Прияна сама прислала к нему… Взметнулась жаркая волна радости, смешанной с тревогой, и Торлейв изо всех сил старался напустить на себя безразличие, чтобы спокойно спросить:

– Что она… здорова?

– Здорова. Просит одолжить ей твоего Агнера.

– Агнера? – Не этого Торлейв ожидал услышать. – Прияславе? Зачем он ей сдался?

– Этого она мне не докладывала. Только сказала, чтоб нынче к закату он был на Олеговой могиле.

– Ты не шутишь?

– Ты меня слишком высоко ценишь. Таких шуток мне самому не придумать. Если шутит, то она.

Агнер, когда братья вышли на крыльцо хозяйской избы и вызвали его из конюшни, оторвав от важного совещания с конюхом Касаем, ничуть не удивился.

– Я знал, что понадоблюсь госпоже. Мне являлся во сне… кое-кто. Велел помочь ей.

– Но чего она от тебя хочет? Это ты тоже знаешь?

– Знаю, хабиби. Перед закатом мы с тобой поедем на землю мертвых. А ты, хабиби, – обратился Агнер к Вальге, – передай госпоже, что все будет устроено по ее желанию. Пусть только она привезет своего петуха. У нас нет черного…

Агнер появился в Киеве всего год назад и к Торлейву нанялся просто телохранителем, но, благодаря его опыту и знаниям после двадцати лет странствий, Торлейв вскоре стал смотреть на него как на еще одного воспитателя. В двадцать два года мужчина в воспитателях обычно не нуждается, но если рядом с тобой есть мудрый человек, поучиться у него стоит в любом возрасте.

Первые сумерки застали Торлейва, Агнера и Илисара на обширном киевском жальнике близ Святой горы. Самая высокая насыпь находилась неподалеку от Эльгиного двора: без малого сорок лет назад Олега Вещего погребли вблизи святилища, а новый княжий двор стоял там недавно, всего лет восемь. На вершину могилы вели три удобных тропинки с вырезанными в земле ступеньками, а на ровной площадке чернело широкое пятно старого кострища, окруженное бревнами: каждую весну в первый день Зеленой Пятницы^[6], когда чествуют дедов, княжеская семья приходила сюда с угощением для основателя рода. Поблизости же стояли уступающие ей по высоте могилы других родичей: жены Олега-старшего – Браниславы, его дочери Венцеславы и младшего сына, Рагнара. Тут же был похоронен его зять, Предслав моравский, и его дочь Ростислава. Они, как христиане, не хотели высокой могилы, и те были устроены вровень с землей, лишь с камнем в головах с высеченным крестом.

Сначала Торлейв заехал на Эльгин двор, справился о ее здоровье и по праву любимого племянника велел челяди принести на Олегову могилу дров. К тому времени как сумерки сгустились и на дороге показались три всадника, огонь на вершине уже ярко пылал, указывая им путь. Привлеченные огнем в неурочное время, человек двадцать из Эльгиной челяди и хирдманов сидели на земле под ее тыном и выжидали, что тут затевается.

Завидев всадников, Торлейв спустился с верхней площадки. Одним из них, как он и думал, оказалась Прияслава, еще двое были Хавлот и другой зять Хрольва – Гневан. Торлейв пошел Прияне навстречу и помог спуститься с седла, Гневан принял повод.

– Агнер здесь? – спросила она, поздоровавшись.

– Да, ждет тебя. Я уже ревную, – вполголоса сказал Торлейв ей на ухо и добавил вслух: – Черного петуха вы привезли? Агнер сказал, что нужен черный петух.

– И он совершенно прав. Петух у Хавлота.

– Чувствую себя полным невежей.

– Ты нам тоже пригодишься. – Прияна незаметно для гридей пожала Торлейву руку и направилась к могиле.

Это пожатие он понял как ответ на свою «ревность» и пошел за Прияной, радуясь, что во тьме можно просто отвернуться, чтобы скрыть довольную ухмылку. На душе повеселело и стало куда светлее, чем обычно бывает, когда собираешься ночью на могильную ворожбу.

Вид у Прияны был странный: уверенный и обеспокоенный одновременно. Меньше всего ее волновало, что подумает дружина и челядь, видя, как молодая княгиня в отсутствие мужа на ночь глядя ездит куда-то во тьму, чтобы сидеть на могиле в обществе двоюродного деверя и его телохранителей. И черного петуха.

Хавлоту княгиня велела оставаться при лошадях, возле Илисара с тремя конями. Гневан шел за ней, держа лукошко с петухом и еще какой-то большой короб неся на плече. Подобрав подол, Прияна ловко взобралась по довольно крутой тропе на верхнюю площадку, к огню. Агнер, сидевший на земле со скрещенными ногами, встал и почтительно ей поклонился. Для этого выхода он заново расчесал длинные густые волосы, заплел в них несколько косичек, на косы в бороде надел серебряные бусины и нарядился в полосатый шелковый кафтан, привезенный из сарацинских стран, так что вид имел самый торжественный. Торлейв уже не раз замечал: Агнер относится к Прияне с уважением даже большим, чем могла бы вызвать ее красота и высокое положение.

«Молодая госпожа принадлежит к тем женщинам, чья любовь дарует мужчине мудрость, – сказал он Торлейву, пока они сюда собирались. – Если ей угодно будет отличить тебя – оно того стоит, несмотря на риск».

«Как это – любовь дарует мудрость? – не понял Торлейв. – Я слышал, от любви человек чаще глупеет, чем мудреет. По моему опыту, так оно и есть… Но даже Один говорил: мол, от страсти мой разум мутился»…

«Ты ему больше верь! – ответил Агнер, будто не величайшего из богов они обсуждали, а болтуна соседа. – А сам он как раздобыл мед поэзии? Пробрался в гору, провел три ночи с великаншей и выпил три чаши меда, верно? На самом деле мудрость таилась в самой той великанше, Гуннлёд. Переспав с ней, Один получил мастерство стихосложения. А мед – это для простаков».

В подобных делах Агнеру следовало верить. Так или иначе, Торлейв был очень не прочь проверить, не поумнеет ли он, проведя с Прияной хоть одну ночь… А если не поумнеет – ну и ладно.