Мальчик кинулся к валунам, те ещё источали тепло, он огляделся и выбрал два камня, которые стояли очень близко друг к другу. Сперва Васятка приладил меж них свой мешок с драгоценными корешками, за него он сильно переживал, протиснулся рядом, охватив руками тёплый валун, прижался к нему сам и своим телом придавил мешок.

А этот, в балахоне, бесновался, ходил кругами, вздымал руки к грозовому небу, и словно под его чарами налетел вихрь, гром гремел так, что казалось будто скалы трещат. Дождь хлынул широкой рекой, и Васятка крепче ухватился за валун, опасаясь, что сейчас его и вовсе смоет с гряды.

Стихия бушевала, повинуясь чьей-то злой воле, Васятка уже еле дышал от усталости, из последних сил цепляясь за кусточки травы возле валунов. Он прижимал собой к земле мешок и бормотал молитву, но чуял, что силы скоро покинут его, и тогда… Этот, в намокшем страшном балахоне доберётся до него!

И тут чёрное небо над Васяткой разверзлось молниями. Они сверкали так, что всё кругом освещалось синим, мертвенным светом, Васятка закричал от страха, когда одна ударила совсем рядом с ним. Мальчик понял – это конец, и тут же что-то вспыхнуло прямо у него в голове, нутро ожгло огнём, и Васятка упал, из последних сил обхватив валун и прижавши к нему свой мешок. Мир для него пропал во тьме…

Глава 7.

Открыв глаза, Василёк увидел, что нет никакой грозы, и всё вокруг залил солнечный свет. Голове было мягко, а телу тепло, Василёк зажмурился от солнца и снова открыл глаза. Над ним склонилось улыбающееся лицо матушки… Она гладила его по волосам, голова мальчика лежала у неё на коленях.

– Матушка! – обрадовался Василёк, – Матушка!

Мальчик поднял руки и обнял её, прижался и закрыл глаза, опасаясь, что вот сейчас это чу́дное виденье исчезнет. Солнце заливало гряду, они сидели на полянке, окружённые валунами, которые спасли сегодня Васятку. Только… вот спасли ли?

– Матушка! Что же, я никак помер? – спросил Васятка, и прижал к лицу матушкину ладонь, – Коли так, дак это и хорошо, я истосковался по тебе! Только вот… бабушка Устинья загорюет по мне… жалко её, хворая она…

– Рано тебе помирать, Василёк, – ласково сказала матушка и поцеловала его в лоб, – Сколько ещё тебе сделать надобно, сколь пути одолеть! Ничего не страшись, сынок, Бог с тобою, и мои молитвы!

– Так значит, это я сплю, – с огорчением проговорил мальчик, да что, и в самом деле всё похоже на сон, вот и рубаха у него была сухая, когда на самом деле он промок до нитки, – Матушка, побудь тогда побольше! Устал я, шибко устал, и этого боюсь, который в балахоне. Как мне выбраться отсюда? Эти камни меня защитили, да он грозу призвал, страшную, от которой нет защиты.

– Это не камни тебя защитили, а сам ты себе стену незримую от него выстроил, – сказала матушка, приглаживая Васяткины волосы, – Силу ты взял такую, какой никто в роду нашем не имал! Сила великая, да сам ты покуда мал, да есть рядом с тобою ангелы, научат тебя, как добро защитить и силу эту во благо пользовать. Ты их слушай! А что зло тебя страшится, так потому оно и пришло сюда, где корень заповедный растёт, надеясь сгубить тебя. Да не выйдет ничего, не бойся. Корень во благо пойдёт, как я тебя научила, а скоро и сам ты изведаешь, сам всё увидишь, где сила твоя нужна.

– Матушка, а ты приходи ко мне чаще, – попросил Васятка, на глаза навернулись слёзы, – Шибко я скучаю, душа так болит, что наружу просится.

– Как позовёшь меня по надобности, так и приду. Да только ты о мне не тоскуй, а то и мне тут тяжко, тоска твоя камнем на сердце ложится. Как пойдёшь обратно, зеркальце моё с собой прихвати, в него всё тебе будет видать – и добро покажется, и зло.

– Какое зеркальце? – только и успел спросить Васятка, а тут же залилась вершина гряды светом, словно рекой солнечной затопило, и пропало тут же всё виденье Васяткино, от которого душа согрелась.

Васятка огляделся. Гроза сгинула, рассыпались по небу чёрные тучи, мокрая после дождя трава меж валунов блестела от капель воды. Тут и там на траве и земле, на камнях видел Васятка чёрные опалины от молний, они были глубокие, обугленные, словно раны. Тот, в балахоне, лежал по-за камнями, опрокинувшись навзничь.

Васятка вскочил на ноги, подобрал свой мешок и подивился – и его рубаха, и старый отцов мешок, всё было сухим, тёплым. А рядом, прямо на том месте, где только что лежал сам Васятка, он увидел небольшое зеркальце. Сперва он подумал, что это молния попала в камень и оплавила его, но взяв зеркальце в руки, понял – оно серебряное. Может и оплавился от молнии самородок какой, да только откуда же по краю диковинный узор, веточки да листочки, тонкая работа…

Нет, не оплавок это от молнии, заповедное то зеркальце, как матушка сказала! Подхватился Васятка, зеркальце матушкино обернул тряпицей, в которой бабушка Устинья ему хлеб дала, сунул за пазуху поглубже, мешок на спину поскорее приладил. Спешить надобно, покуда этот, чёрный, не очухался да снова не принялся творить зло!

А тот лежал, словно бездыханный, балахон его намок и покрыл его вовсе, ни лица, ни рук не видать. Васятка припомнил, матушка сказала –сам он себя оградить может, а раз так…

Вскинул руки Васятка, в небо глянул, словно позвал кого, откуда что бралось, он и не ведал, а только слова сами с губ полетели, словно белые птахи:

– Охраните, оберегите, стеной нерушимой меня оградите! До дома родного доведите! Черного зла не знаю, силы чёрной к себе не допускаю!

Огляделся Васятка, поклонился до земли, благодарность воздал всем и вся, кто был здесь и помог ему от зла ухорониться. Без страха шагнул он за валуны, туда, где лежал незнакомец в балахоне.

Васятка ужо до начала тропы дошёл, которая вниз вела, и хотел было начать спускаться с гряды, туда, к подлеску, когда тот, кто хотел его погибели, зашевелился.

Васятка остановился и смотрел, как заметался среди камней мокрый грязный балахон. Этот искал его, шарил руками вокруг камней и не находил. Рычал, плевался и сходил злобными ругательствами, но всё тщетно. Тогда человек выбежал к тропе, и стоя в пяти локтях от мальчика, не мог его углядеть, закричал:

– Где ты?! Покажись! Не бойся, я не обижу! Я тебе золота дам, вот…, – из рваных рукавов балахона посыпались монеты, заскакали по камням, забивались в расщелины.

Васятка покачал головой и порадовался, правду матушка сказала – не видит его этот, кто бы он ни был. Не слушая криков этого в балахоне, мальчик стал осторожно спускаться по скользкой мокрой тропе, стараясь не обваливать камни и не шуметь. Словно помогая ему зашумел ветер, засвистал меж камней странными звуками, загудел. Заговорили с ветром и вершины елей, там, в лесу, заскрипели стволы, и под эти звуки Васятка добрался до подлеска.

Вот тот валун большой, возле которого он и встретил этого незнакомца, но в этот раз на счастье мальчика там никого не было. Кинулся Васятка бежать по тропе, и дивился, что здесь сухо всё было – лес стоял в ожидании осенних ливней, мягко шурша облетала листва с берёз, редких среди елей, и с багрового осинового подлеска. Не было здесь никакой грозы, не метались страшные молнии, не плавили всё, что попало им на пути…

Бежал Васятка, ног под собой не чуя, мешок болтался на спине, а рукой он бережно придерживался за грудь, там за пазухой, в тряпице, таилось заветное зеркальце.

Вечер ложился на село, нагоняя серое небо от горизонта, холодом тянуло от каменной гряды, и Васятка зябко поёжился. Вон уже видны оконца в домах, мерцающие тусклыми огоньками.

Вот и родная Васяткина изба, которая стояла у самой околицы, на крюке над крыльцом висел масляный фонарь, видать бабушка Устинья повесила, ждала парнишку. Васятка шибче припустил с пригорка, припозднился он, раньше обещался вернуться, а уж стемнело.

– Бабушка, – позвал Васятка, взбежав на крыльцо и отворив дверь, – Это я, я дома!

Устинья стояла на коленях перед образами и истово молилась. Тусклый огонёк лампадки мерцал в сумерках, тени прыгали по стенам, и казалось, что лики святых оживают, смотрят на людей.

– Василёк! – Устинья кинулась к мальчику, обняла, стала глядеть в лицо, – Ты цел? Ох, внучек, а я уж и сама помирать собралась тут без тебя! Ведь третьёго дня ты на гряду ушёл! Я уж и сама ходила, да ноги старые не идут, только до ручья дошла! Гордеева просила, он с мужиками ходил, искали тебя, да не нашли! Ох, Василёчек, солнышко ты моё…

– Бабушка, что ты! Как третьёго дня, когда я утром только и ушёл, – Васятка скинул мешок на лавку и обнял бабушку, – Ты не плачь, вернулся я, и корень чудный добыл! Теперь здоровье тебе поправим!

Немногим позже умытый Васятка в чистой рубахе сидел за столом, ел наваристую затируху и рассказывал бабушке про то, как матушка во сне его надоумила, и как нашёл он чудный корень там, где она ему указала.

Сами же три корешка, похожие на фигурки маленьких человечков, лежали теперь на чистой тряпице, отмытые от земли. Устинья поглядывала на них и на Васятку, качая головой.

– Антип тебя тоже искать ходил, когда Гордеев мужиков ко гряде-то повёл. Да только не отыскали тебя, Гордеев запереживал очень, а вот Антип ко мне пришёл, улыбается, да и говорит: «Не тужи, матушка, вернётся наш Василёк». Будто знал, что жив ты и невредим! А только ты как знаешь, но теперь я тебя одного никуда не отпущу, только под приглядом, так и знай!

– Что же, бабушка, и рыбалить не пустишь? – наевшись, Васятка прилёг на лавку, глаза слипались от усталости, – Поди ж не пропаду, большой уж я! Лучше ты из корня настой готовь, а я покуда посплю…

Только и поспел договорить, как тут же и заснул парнишка, кулачок под щёку сунул. Укрыла его Устинья рогожкой, поверх шаль свою шерстяную устлала, потеплее ему, пусть согреется. Тяжела ей доля досталась, да вот только мальчишке и того тяжелее…

Глава 8.

Вышел Васятка во двор с широкой лопатой, снегу нонче выпало вели́ко, старое гумно за околицей чуть не по самую крышу завалило. Соломенная кровля гумна оделась пышной шапкой, и словно большая гора возвышалась посреди поля, только чуть виделось брёвен, потемневшие от времени стены ещё не целиком утонули в снегу.

Поправив рукавицы, Васятка взялся за лопату и принялся расчищать двор, негромко напевая себе под нос. Между делом он раздумывал о всяком. Как пришла зима, нежданно и разом, снегопад не прекращается уже почти неделю, как-то даже не верится, что так мало времени прошло с его возвращения с гряды… Тот человек в балахоне не выходил из головы, Васятка всё раздумывал, кто же он таков, и зачем ему Царь-корень занадобился? Уж не для благого дела, это понятно!

Сперва Васятка шибко опасался того, что тот позарится на его корешки, которые он для бабушки Устиньи добыл, и заявится к ним на двор. Ему даже снилось это, будто выходит он на крыльцо утром, а там – этот стоит, трясёт рваными рукавами, и сыплются оттуда вовсе не золотые монеты, как на гряде было, а какие-то гнилые ошмётки.

Вскрикивал Васятка во сне, просыпался, пугал Устинью, которая тут же к нему кидалась, успокоить, приголубить мальчишку. Но никто к ним на двор не явился, а когда бабушка Устинья мешок вытрясать стала, с которым Васятка на гряду ходил, выпали оттуда три небольших золотых самородка, и один, чуть побольше, серебряный. Старый Васяткин кафтан, порядком измазанный и порванный об камни, когда парнишка поспешно спускался с гряды по скользкой тропе, тоже оказался с подарками.

Когда стала Устинья его чинить да вычищать, выпали из прорех камушки самоцветные, синие да зелёные, с переливами. Подивилась Устинья, камушки собрала – малая горсточка набралась, да только уж шибко красиво сверкают – видать немалых денег стоят. Показала Устинья это добро Васятке, а тот и обрадовался, и загрустил, сказал только:

– Видать, это нам от матушки подарок. Эх, кабы вот нам эдакое богатство раньше кто дал, когда матушка жива была… так поди и её бы вылечили тогда от хвори-то.

Устинья собралась в город поехать, эдакое богатство в избе держать – только на беду себе. Быстро прознается, а там и лихих людей приманит. А какие из них с Васяткой-то охранники! Ну вот, уговорилась с урядником Гордеевым, когда тот собрался в управу ехать, чтобы с ним и отправится.