А в общем, насчет трех жен Горюнов не слишком лукавил. Это две его мусульманские жены, обе приобретенные в конспиративных целях, и одна вполне официальная, зарегистрированная, реальная, ждущая сейчас дома в Москве – Александра. Одна из двух мусульманских жен покоится на курдском кладбище в горах Кандиль на базе РПК^[4]. Зарифа. Она охраняла Петра и она же закрыла его собой от пуль в турецком Мардине, когда их обстреляли местные полицейские. Вторая – журналистка Олеся Меркулова, получившая статус жены Горюнова на пару дней в прошлом году для ее же безопасности во время поездки по Сирии, уже, наверное, забыла об условном бракосочетании. Абдулбари сам выправлял документы об их браке.

Сириец не сомневался, что Горюнов мусульманин. Тот цитировал Коран как настоящий хафиз. Абдулбари держал его за богослова и очень удивился бы, узнай, что в Москве Горюнов носит православный крест и мусульманство принял, только чтобы избежать разоблачения в обществе игиловцев.

– Погоди-погоди, уже три жены? – Абдулбари выглядел расстроенным. – Сколько у тебя зарплата, если ты можешь себе позволить сразу трех? Да и в России у вас ведь не принято многоженство. Или они у тебя в разных странах проживают? Я вот до сих пор за свою с ее отцом не расплатился.

– Твоя жена согласилась на отсрочку? – удивился Горюнов, заруливая на площадку перед школой. Он припарковался около разбитой осколками пальмы, все равно зеленевшей, даже с расколотым стволом. Петр достал из бардачка несколько сигаретных пачек и распихал по карманам. – Наверное, любит тебя.

– Напрасно сомневаешься, – Абдулбари потянулся на заднее сиденье за своим автоматом. – Сколько тебя знаю, ты источаешь скепсис по любому поводу.

– Источать можно яд, – поправил его Горюнов. – И кстати, с точки зрения ислама выкуп отцу за невесту это уже не махр, а безобразие. Унижение невесты, которую фактически продают.

– Ты это объясни моему тестю, – вздохнул Абдулбари. – Слушай, ну что ты ищешь? Сказал бы мне, я бы помог с поисками. А то, гляжу, сколько времени торчишь тут… Ладно-ладно. Не надо на меня так смотреть! Ты как Ремненог.

– Это из мифологии? – припомнил Горюнов и усмехнулся, догадавшись, на что намекает язвительный Абдулбари.

Ремненог – это некий старичок, вернее гуль – оборотень. Злой дух, прикидывающийся беспомощным стариком, просящим донести его до воды, но едва стоит его посадить к себе на закорки, как он вцепится в тебя мертвой хваткой, вытянет все соки, пока наивный добрый человек не упадет замертво.

– Кто на ком паразитирует – это большой вопрос, – намекнул Горюнов. – И ты мог бы не тратить свое бесценное время на поездки со мной.

Абдулбари сплюнул, вылезая из машины. Если бы не война, если бы не помощь, от которой сирийцы зависят, разве допустили бы они, чтобы чужие разведчики и контрразведчики лазили по их территории.

Пока сириец прикуривал во дворе, Горюнов успел зайти внутрь и сразу же увидел эти черные, антрацитовые глаза, глядящие через прорезь никаба. Он теперь не стал торопиться, уже ошибался несколько раз. С одной очень похожей девушкой провозился целый день, довел ее до истерики, но в итоге понял, что все напрасно. То была не она.

Пакистан, осень 2018 года

Иван Алексеевич Арефьев на лужайке бывшего английского клуба в Исламабаде играл в крикет. Уже прошло время полуденного джума-намаза. Октябрьский день раскалился за тридцать градусов.

Дурацкий крикет стоял у Арефьева поперек горла. Этот вид спорта – наследие англичан и чуть ли не единственная возможность встречаться со своим агентом без соглядатаев, на газоне, в отдалении от песочного административного здания клуба.

Нур Бугти служит в исламабадском территориальном полицейском управлении. Он чиновник довольно высокого ранга по местным меркам, а поскольку коррумпированность у местных зашкаливает, то не так уж сложно было заполучить его в агенты. Деньги полицейскому нужны. Очень нужны. Молодая жена, трое маленьких детей.

Его и подлавливать ни на чем не пришлось. Он, встретив Арефьева, чуть ли не сам кинулся к нему в объятья в Исламабадской мэрии на приеме, посвященном пятидесятилетию столицы. Там же присутствовал и посол Киргизской Республики, с которым местный мэр обсуждал взаимные договоренности, чтобы сделать Бишкек и Исламабад городами побратимами. Они настолько увлеклись обсуждениями, что не заметили, как Бугти подошел к сотруднику российского посольства.

Нур завел светский разговор и вдруг с визитной карточкой подсунул записку с указанием времени и адреса, где он хочет встретиться с Арефьевым.

Записка эта вызвала бурю эмоций у резидента, когда Арефьев ему доложил о странном подходе полицейского.

– Этого нам только и не хватало! Инициативник? Почему он подошел именно к тебе? Там было еще пятеро дипломатов. Не похоже на совпадение. Подставой попахивает.

Однако с агентурой на тот момент были проблемы, и Арефьев решился рискнуть.

И вот уже почти восемь лет он пожинал щедрые плоды своего тогдашнего риска. Уже и сам стал резидентом, но когда приезжал в Москву в отпуск и встречался с бывшим шефом, тот каждый раз вспоминал вербовку Нура. «Везунчик ты, Арефьев! К тебе агент сам обратился, предложил услуги, да еще и за эти годы карьеру в полиции сделал нам на радость».

Нур посещал крикетный клуб как и многие чиновники Исламабада. Клуб считался элитным заведением, а крикет, как и поло, был в стране чрезвычайно популярным спортом и среди чиновников, да и у рядовых пакистанцев. Но не все могли себе позволить ходить в закрытый клуб.

Арефьев присел в плетеное кресло на лужайке перед крикетной площадкой. Его команда уже собралась за исключением Нура.

– Как всегда наш бэтсмен опаздывает. Ловит воришек и террористов, – засмеялся зам министра Исламабада по строительству. – Ну хоть боулер на месте.

Шутку его никто не поддержал. Особенно после летнего теракта в Мастунге, где погибли сто двадцать восемь человек и сто пятьдесят тяжело ранены. В Белуджистане более всего неспокойно, впрочем, как и в Хайбер-Пахтунхве. Арефьев за ситуацией в приграничных с Афганистаном и Ираном районах наблюдал внимательно и уже давно. Там шуруют боевики «Аль-Каиды», ИГ и «Талибана», вспыхивают очаги гражданской войны. Белуджи воду мутят. Самое неприятное, что смертниками становятся дети.

Арефьев лет девять назад, еще будучи замом резидента, узнал о школе мальчишек-смертников в одном из лагерей талибов в долине Сват. Ему шепнул об этом один из агентов, у которого талибы похитили семилетнего сына двоюродного брата, и мальчик попал в этот самый лагерь. Он смог бежать и вернулся домой. Родители прятали его в подвале, настолько мальчишка был напуган, да и семья опасалась, что талибы бросятся на поиски и силой попытаются его вернуть или просто-напросто ликвидировать, а в придачу всю семью.

Агент вдруг попросил помощи у Арефьева. В полицию обращаться родители не решались, опасаясь налететь на коррумпированных чиновников. Агент предлагал безумный план – спрятать семью в российском посольстве, а то и помочь вывезти их за границу. Арефьев в то время уже начал сотрудничать с Нуром, и тот назвал фамилию полицейского, к которому стоит обратиться. Напрямую на самого Нура выводить другого агента Арефьев не стал, во избежание недоразумений.

С этого начали раскручивать в местной полиции дело о детской школе террористов-смертников.

Пацанам так там промыли мозги, безо всяких наркотиков, что когда детей вернули домой, они кидались на родителей с желанием их убить. Пришлось проводить реабилитацию ребят с помощью психиатров. Часть мальчишек талибы похищали, часть покупали у родителей в нищих семьях. Но какими бы путями они туда не попадали, несколько сот ребят готовились стать смертниками, ребят посообразительнее подготавливали для работы информаторами, боевиками. Самому младшему исполнилось шесть лет.

В Афгане шурави тоже сталкивались с подростками-муджахединами, но даже тогда мальчишки просто воевали, а не становились смертниками, во всяком случае, не так массово. Терроризм совершенствуется, и вербовщики достигли виртуозного мастерства в подмене святых понятий – борьбы за родину и веры в Аллаха. Двинувшиеся за фальшивыми огнями, какие иногда возникают на болотах и ведут в холодную гнилую топь, мальчишки гибли, не понимая, что творят. Кто-то получал деньги, кто-то выгоду и славу, а разорванные пластитом детские тела соскребали с асфальта в пакет и бросали в морге. Если и находились близкие, они, как правило, отказывались хоронить сына-террориста.

Сейчас Арефьева беспокоило, что в Пакистане орудовали боевики из Узбекистана и число их перевалило за четыре тысячи. Они сосредоточились в Зоне племен^[5], вытесненные хорошо действующими узбекскими спецслужбами. Вместе с семьями они представляли опасность не только для правительства Пакистана, но и в конечном счете для Узбекистана, так как могли вернуться с нехорошими намерениями или, используя дружеские или родственные связи, оставшиеся на родине, агитировать на террористическую борьбу своих друзей и близких. А сколько узбеков работает в России? И сколькие из них окажутся в родстве с теми самыми ребятами, сбившимися в антиправительственные банды в Пакистане?

Амплуа боулера, игрока, подающего мяч, досталось Арефьеву, когда Нур ввел его в свою компанию, весьма ценную в плане полезных знакомств, а главное, удобную для контакта с агентом. В коротких перерывах можно переброситься парой слов. На довольно большом поле их никто не услышит и не прослушает. Тем более, Арефьева знали тут как специалиста посольства России по экономическим вопросам. Если и подозревали в работе на спецслужбы, то на крикетном поле подозрения сходили на нет. Играет человек, кидает мяч, сделанный из пробки и обтянутый кожей, хорошо кидает. В конце концов, разведчики тоже люди, могут они когда-нибудь расслабиться и не думать о работе.

Центр не слишком одобрял проведение контактов в такой обстановке, но справедливо рассудил, что резиденту там, в Исламабаде, виднее. Арефьев прикинул, что посторонних в клуб не пускают, а постоянный состав их команды не подразумевает внедрения представителей пакистанской контрразведки. Если только в команду соперников.

Появился Нур, как и все пакистанцы, несмотря на жару одетый в белую рубашку с длинными рукавами и даже в легкий бежевый джемпер с эмблемой полиции на груди. Он торопливо надевал защиту на ноги. Надо успеть сыграть до следующего намаза.

Молятся в Пакистане усердно. Однако молитвенное усердие не слишком помогало пакистанцам в жизни. Стоило отъехать чуть от Исламабада и можно было увидеть такую нищету, что, казалось, Аллах навсегда ушел из этих мест и даже следов узких ступней не оставил в серой пыли. А в городе хоть и чисто, но ощущение, что и тут как-то все неладно, в ожидании террористической атаки – везде блокпосты, военные с автоматами, полицейские с бамбуковой тростью.

Удалось переговорить с Нуром накоротке, пока отошли к столикам в тени стены, заросшей каперсником. Они пили кока-колу, которую в Пакистане поглощают в огромных количествах, хотя Арефьев предпочитал всем местным напиткам коктейль из древесной картошки, которую еще называют саподилла.

Нур икал от газировки и смущенно прикрывал блестевшее от пота лицо, темнокожее, словно изображенное на старой медной чеканке, только глаза у полицейского удивительно светлые, почти голубые.

– Вы, наверное, хотели разузнать о тех трех девушках, которых задержали на днях наши пограничники? – догадливо спросил он.

– Ты как всегда прозорлив, – похвалил Арефьев, отирая лицо белоснежным полотенцем. – А главное, осведомлен. Это же в Карачи.

– Их задержали в Кветте. Они с восемью детьми перешли границу с Ираном. Они же ваши гражданки. Вы можете официально с ними увидеться. У вас ведь Генконсульство в Карачи, если я не ошибаюсь.