– Позволь нам самим решать, что и как делать, – не слишком церемонился Арефьев. У них давно сложились такие отношения. Нур вежливо на «вы», а резидент чуть снисходительно, однако не гнушался и лести, хотя считал, что с пакистанца довольно и тех немалых денег, которые он получает. – Нам необходимо, чтобы нашелся в тюрьме человек, способный, как бы выразиться… – Арефьев призадумался.

– Разговорить их, – подсказал Нур, и его глазки, чуть затененные пушистыми веерными ресницами, заблестели. – Ну вы же сами понимаете, как это сложно.

Арефьев долгим взглядом посмотрел на полицейского.

– Нет, ну в самом деле, уважаемый Иван, – как следует имя он произнести не мог, и звучало это примерно как «Ивэн». – Вы же знаете, что наши управления имеют полномочия только в своих провинциях. К тому же тюремные порядки… Тысяч триста рупий меня бы устроили.

Резидент покачал головой, поражаясь неумеренности Нура.

– Любит ваш брат дурить иностранцев. Почти сто тысяч рублей вообще-то немалая сумма. Мы ограничены в средствах.

– Мне же лучше, нет проблем, – вздохнул Нур. – Пойдемте, нас зовут.

Они вернулись к игре. Но несколько раз удалось перекинуться парой слов вдали от других игроков.

– И все же за что такие деньги? – недоумевал Арефьев, безуспешно пытаясь сбить цену. – Должен быть разумный подход. Ты же понимаешь, если мы откажемся от этой затеи, ты потеряешь все. Не получишь ни двести пятьдесят, ни двести тысяч.

– Ну так что ж? – самодовольно улыбнулся полицейский. – Мне меньше проблем. Все-таки риск попасться. А я ведь рискую, очень рискую. Надо будет задействовать третьих лиц, а это дополнительный риск.

Он пошел отбивать бросок, закинув биту на плечо. Через несколько минут игроки прервались на намаз и ланч. Об этом договаривались загодя. Так же как и о продолжении матча в другие дни. Один игровой день мог занять около шести часов с ограниченными оверами.

Арефьев оставил полицейского в одиночестве с его подсчетами и с Аллахом на время молитвы. Со всех мечетей Исламабада разносился азан, усиленный многочисленными мегафонами.

Вернувшиеся после молитвы игроки команд пошли в здание клуба на ланч. Тут был организованно подобие шведского стола, но еда, в основном, подавалась местная, привычная пакистанцам. На блюдах дымились овощи сабзи и чавал. Риса вообще тут едят много. Пироги и халим с чечевицей. Подали много видов мяса – и ягненок, и курица. В клуб ходили богатые чиновники, а обычные пакистанцы такого щедрого стола не видели. Разве что иногда едят курицу, пересушенную, пережаренную нещадно и острую невероятно – приготовленную так, чтобы избежать отравления.

За столом Нур заметно загрустил, не замечая со стороны Арефьева поползновений продолжить беседу. В итоге он подвинулся к резиденту и шепнул:

– Хорошо. Двести пятьдесят.

Арефьев призадумался. Он знал, что красная цена – тысяч сто пятьдесят. Однако если у агента возникнет чувство неудовлетворенности, а оно наложится на особый пакистанский норов, то привести это может к крайне неприятным для Арефьева последствиям. Резидент кивнул в ответ на пристальный вопрошающий взгляд.

Они снова сошлись, чтобы переговорить во время небольшой паузы, когда игроки утоляли жажду. Небо над Исламабадом затягивало тучами, но это не гарантировало дождь, а только усиление жары.

– А что вы от них хотите? – приступил к делу Нур и снова принялся икать от сильно газированной колы.

– Вытрясти всю их подноготную. Любыми способами. Пообещать им заплатить за информацию или даже освободить, устроить побег. Все что угодно. Нам их скоро забирать в Россию, не хочется получить кота в мешке. Кто они и что? Попали в Иран из Сирии или Ирака? Любые детали, фамилии, прозвища… Короче, выпотрошить их основательно.

– Вы всерьез насчет побега? Это же другие суммы…

– Стоп-стоп. Никаких побегов, ни в коем случае. Нам надо их заполучить в Россию в целости и сохранности. Просто слишком долго ждать, пока все процедуры, дипломатические и юридические, будут улажены. А нам надо понимать, что получим на выходе.

– То есть сулить золотые горы? Ну-ну, – улыбнулся Нур. – Это мы можем.

– А ты что всерьез насчет побега? – заинтересовался вдруг Арефьев.

Нур пожал плечами, что могло означать только одно – все зависит от суммы вознаграждения.

– Сколько времени понадобится?

– Неделя как минимум. Я оставлю знак около Клуба.

После того, как Нур наносил парольный знак, он делал закладку в свой шкафчик раздевалки. За членами клуба были закреплены эти шкафчики. Ключи имели только хозяева. Не дублировались ключи даже для администрации клуба. Эта традиция осталась со времен англичан в Пакистане. Нечего администрации копаться в шкафчиках джентльменов!

Но никто не предполагал, что хозяин шкафчика, владеющий им пока является действующим членом клуба и платит взносы, в здравом уме сделает дубликат ключа и передаст его другому члену. У Арефьева имелся ключ от шкафчика полицейского. Делать закладку в свой шкафчик резидент не позволял.

«Кто знает, вдруг кому из местных сотрудников службы наружного наблюдения придет в голову светлая мысль обшманать мой шкафчик, – здраво рассудил Арефьев. – Уж они найдут способ открыть замок так, что я не замечу. А может, и того хуже, таиться не станут. Хотя тут вмешаются владельцы клуба – они обеспечивают безопасность и конфиденциальность членов сего заведения. Если с помощью отмычки, еще куда ни шло – конфиденциальность не пострадает, во всяком случае, хозяин шкафчика не догадается о негласной проверочке. Тогда владельцы клуба попотеют, помнутся, но решат, что иностранца можно и потрясти слегка. Ведь вряд ли русский дипломат хранит в шкафчике что-нибудь ценное».

Пакистан, неподалеку от Карачи, тюрьма «Гаддани»

Единственное, что устраивало Айну, да и Захию с Хатимой – это строгие религиозные правила, соблюдающиеся в тюрьме. Намазы проходили регулярно и таких, как эти три фанатичные женщины, тут хватало. Пакистанцы в принципе набожные.

Условия ужасные в камере – жара, вонь, скученность. Ковры и матрасы на полу. Детей выпускали играть во двор, они не очень понимали, где находятся, играли и бегали. Хотя сильно испугались, когда их задержала полиция. Младший сын Захии и вовсе перестал разговаривать. Он и сейчас сидел в стороне от других детей под натянутым между двумя кустами платком.

Хатима беспокоила Айну больше всего. Ее моральное состояние. Бездетная Хатима находилась во дворе, приглядывая за детьми подруг. Бледная, черный хиджаб оттенял ее бледность. В тюрьме не разрешали носить никаб, да здесь к тому же одни женщины. Соблюдалось это строго. Мужчины-охранники если и были, то за внешним периметром. Айна прикидывала варианты побега.

Как старшая группы она несла ответственность перед «Вилаятом Хорасан», филиалом ИГ в Афганистане, куда женщины стремились попасть из иракского Мосула. Цель так близка и так далека – между Афганистаном и Пакистаном огромный Ношак, семь с половиной тысяч метров над уровнем моря. Надо было из Ирана перебираться напрямик в Афган. Но она следовала инструкциям, полученным от мужа Айны, а они, как видно, устарели.

Он планировал уйти в Афганистан еще два месяца назад. Им выправили надежные документы. Кто именно сделал паспорта, она не знала. Муж никогда не посвящал ее в свои дела. Хотя Айна все же видела, как в снятый для них дом в Эрбиле приходил мужчина, похожий на турка. Она слышала, что сотрудники их спецслужб помогали легализоваться бойцам ИГ, взамен вербуя их, или способствовали тем, кто уже завербован и кого они выводили из-под обстрела во время боев в Мосуле. Об этом Айна узнала, сидя на каменной лестнице и подслушивая разговоры мужа с его боевыми товарищами.

В те дни в их дом по ночам приходило много разных людей. Однажды появилась и женщина, что вызвало у Айны удушающую волну ревности. Облегчение принесло только то, что женщина не снимала паранджу и перчатки, разговаривала тихо и властно и довольно быстро ушла, оставив шлейф сандалового масла, стойкий древесный запах. Когда Айна выглянула в окно, то увидела, что на улице у каменного крыльца с большими каменными шарами, покрытыми сетью трещин, незнакомку дожидаются трое здоровенных арабов, вероятнее всего, телохранители. Кто она? Чья-то жена из командиров ИГ высшего звена? Вряд ли ее муж разрешил бы ей так свободно разъезжать по Ираку, пусть и с тремя серьезными охранниками. Что она забыла здесь, у группы мужа Айны – Касида?

Мужа Айна боготворила, однако ни пятеро детей, ни преклонение перед мужем, не лишили ее ни любопытства, ни здравого смысла. Она предпочитала слушать, даже не предназначенное для ее ушей. Особенно много подслушивала последние месяцы их совместной жизни в Эрбиле.

И вера ее пошатнулась. Не в Аллаха, не в ислам, не в идеи великого халифата, а в мужа. Он представал в своей болтовне, чего греха таить, пьяной болтовне, человеком злобным, неумным и как никогда далеким от святых идей создания халифата, от джихада.

Айна верила в создание идеального правоверного общества. Она окончила педагогический университет в Махачкале, преподавала в школе, насмотрелась на подрастающее поколение и разочаровалась абсолютно. Своих детей воспитывала по законам шариата. Ее отец – хафиз. Но разочарование в муже подавило ее, да еще это их задержание в Пакистане. И все же она не сдавалась и продумывала план побега.

Сидя в душной камере она то и дело словно бы чувствовала дуновение прохлады с той каменной лестницы, где гулял сквозняк и где сосредотачивался запах жареной самсы с кухни и кальянный дым из нижней гостиной. Различимы были глухие мужские голоса внизу, а за окнами липкая душная иракская ночь. Вернуться бы хоть в то время, пусть оно и с привкусом разочарования.

Затем муж уехал, велев Айне с двумя женами его погибших друзей пробираться в Афганистан. Он снабдил ее деньгами и документами. Однако их все равно задержали на границе. Айна не знала, где сейчас муж и жив ли он. Если жив, то наверняка прочитал в Интернете о задержании в Пакистане трех российских женщин из ИГ. Имена указаны. А следователь говорил, что теперь их депортируют в Россию.

Тогда придется все начинать сначала. За участие в ИГ наверняка посадят. Детей отдадут родным. У Айны в Дагестане мать и братья. Захия из Казани. И только Хатима стала мусульманкой в зрелом возрасте, уехав из России к жениху по переписке. К вербовщику по переписке. Хатима его и не увидела, встретил ее совершенно другой человек. Быстренько выдали ее замуж за полевого командира, одноглазого араба, который бил ее так, что она потеряла первого ребенка, а потом и второго, а больше уже и не беременела.

Айна считала ее дурочкой и к тому же неверной, а это уже гремучая смесь. Но муж велел Хатиму взять, чтобы продать потом кому-нибудь из командиров в «Вилаяте Хорасане». Ее одноглазый муж погиб во время бомбежек Мосула. Ее забрали нянчить детей. Она с удовольствием с ними возилась.

Сейчас она оказалась весьма полезной. Хатима знала английский язык очень хорошо. А тут только на английском и получалось общаться. Урду хоть и пишется арабицей, но все три женщины, знающие арабский, не понимали ничего, поскольку урду ближе к персидскому.

Появилась новенькая надзирательница лет тридцати – Разия. В черном платке под серой форменной кепкой, она могла показаться хорошенькой, если бы не довольно большая родинка на щеке около носа.

Эта Разия крутилась около Хатимы в каждую свою смену. На вопросы Айны, что хочет надзирательница, Хатима не отвечала. Она вообще больше отмалчивалась. Однако молилась истово, и это усыпило бдительность Айны.

А в один из дней Хатима вдруг исчезла. Утром, с ранним подъемом Айна не обнаружила ее рядом с собой. Плоский матрас со смятой простыней пустовал. Около подушки лежали тасбих^[6] Хатимы, случайно сложившиеся в знак бесконечности.