Время ее отсутствия тянулось в самом деле бесконечно. Айна не догадывалась, что Разия не просто надзирательница – она сотрудница исламабадского полицейского управления, где работал Нур. Обосновали ее появление в «Гаддани», как проверку агентурных сведений, полученных в Исламабаде. Дескать, эти три женщины – вдовы, и шли они на самом деле не в Афганистан, а именно в Пакистан для совершения теракта. Причем подрыв, якобы, они собирались совершить вместе с детьми в исламабадской мечети Фейсала.

Уловка Нура сработала, проверка фактов требовалась незамедлительная и крайне осторожная, поскольку могли оставаться сообщники на свободе. Предложение о пытках на допросах не сработало, поскольку и те, кто предлагал, и те кто отвергал, знали, что процентов шестьдесят из фанатиков не признаются и под пытками, а в случае с женщинами этот процент даже выше. Если уж им что втемяшится в голову, тем более если они на пути Аллаха… Хитрость в данном вопросе предпочтительна.

Несколько дней Разия наблюдала за тремя русскими. Отчаянная вояка Разия совсем еще молодой девушкой участвовала в Вазиристанской войне, стала одной из первой дюжины женщин, ставших офицерами. (Сейчас их уже около трехсот.)

Разия служила радисткой, но когда Исламский Эмират пытался создать независимое государство на территории Пакистана, в ходе одного из боев – взятие Ваны – она получила тяжелое ранение, несмотря на то, что числилась во вспомогательном отделении. Не предполагалось, что она примет непосредственное участие в боевых действиях. Из-за ранения Разие пришлось уйти на более спокойную работу – в полицию.

Там ее принял в свои объятия многоопытный Нур Бугти и в прямом, и в переносном смысле. Она стала его любовницей, несмотря на все предрассудки и опасность быть побитой плетьми, в худшем случае публично, на площади. Это на усмотрение суда.

Но они оба умели хорошо таиться. Она получала от него деньги за выполнение мелких поручений, не считая это противоречащим ее фанатичному патриотизму. Разия решила для себя, что Нур продался одной из властных группировок Исламабада. Возможно, связан с приверженцами Первеза Мушаррафа, отсиживающегося сейчас в ОАЭ. В Пакистане его приговорили к смертной казни за госпереворот. Такое самоуспокоение ее устраивало. Разия отсылала полученные от Нура деньги родителям в деревню.

Она считала себя фанатиком-патриотом, а потому хорошо понимала психологию таких же, как она, пусть и шедших с аналогичным энтузиазмом в ложном направлении. Куда бы они ни шли, чаяния и устремления те же, что у патриота. Легко ли их обернуть в свою веру? Непросто, долго и нет гарантий, что принесет стойкий результат и что он не станет всего лишь стратегической уловкой с их стороны. Потому Разия предпочла искать слабое звено в их группе и действовать не в открытую, а исподтишка.

Допущенная начальником тюрьмы до работы внутри периметра, она надела форму надзирательницы и сперва издалека наблюдала за этими тремя. Затем, выбрав цель, пошла на сближение с Хатимой. И не ошиблась.

Хатима не откровенничала с подругами и с другими женщинами-заключенными. Слишком подавленная, потерявшая смысл существования давно, настолько равнодушная ко всему окружающему, что апатично не желала выбирать – жить или умереть.

У Разии были разные ситуации в жизни. Некоторые настолько выбивали из колеи, что порой смерть казалась лучшим выходом. Но и смерти она желала со всей пылкостью, на которую способна. А в случае с Хатимой – штиль равнодушия. Она уже умерла в мыслях и желаниях.

Но мягкость обхождения Разии, в которой чувствовалась внутренняя сила и уверенность в себе, вызвала слабые колебания хоть каких-то эмоций у Хатимы. Первое – настороженность и любопытство, затем желание рассказать, пожаловаться, ведь ее молча и внимательно слушали. А что еще для больной души может быть важнее, чем понимающий и сочувствующий слушатель?

День за днем погружаясь в жизнеописание Хатимы все глубже, Разия, глядя на бледное лицо девушки, в ее серые, пепельные глаза, пыталась вычленить хоть одну зацепку. Как опытный альпинист, щурясь на солнце, вглядывалась в неприступную скалу, кажущуюся абсолютно гладкой, в поисках крошечной нитяной трещинки, куда можно вбить анкер, чтобы двигаться дальше.

Разия гадала, что ценного знает эта девчонка, в двадцать с небольшим претерпевшая столько, сколько хватит на несколько жизней и не самых удачных. Все ее переживания лежали в плоскости личных взаимоотношений с агрессивным садистом-мужем. Чуть приподняв рукава, она показала корявые шрамы на предплечьях. Он бил ее чем придется, даже прикладом автомата. «У меня вся голова в шрамах», – жаловалась Хатима еле слышно по-английски.

Через несколько дней таких коротких разговоров от раза к разу доверительность росла. Разия начала поддавливать, пытаясь направить ход мыслей Хатимы в нужное русло.

– Что же ты в делах мужа никак не участвовала? Я слыхала, что жены таких командиров часто и сами ведут активную жизнь. Проходят военную подготовку. Или он держал тебя дома?

– Я никуда не выходила. За все время видела только тех людей, что приходили к нему.

– Вот мерзавец! У нас, конечно, тоже мужья строгие, но твой-то, кажется, совсем сумасшедший. Однако же гостей принимал. И женщины наверное у него были? Все они истовые мусульмане до первой женщины. Может, у него еще жены имелись, о которых ты не знала?

– Нет, женщины не появлялись в доме. А вот к Касиду, мужу Айны, приходили даже женщины. Одну я видела сама.

– Где же это? – искренне изумилась Разия. – Что же он к тебе в дом приходил для свиданий со срамными женщинами?

– Да нет конечно. У меня муж погиб к тому времени, а Касид забрал к себе. Но это уже в Эрбиле.

– Как же вы к курдам попали? Они вашего брата – даишевцев не жалуют.

– Просто местные не знали, кто мы.

Хатима и тут не насторожилась. Она слишком долго молчала. Разия словно вытащила пробку из сосуда с гремучей смесью страстей, боли и небольшой отдушкой информации. Такое процентное соотношение ее не устраивало, но выбора не оставалось. С Айной все эти номера не пройдут, она глядит исподлобья каждый раз, когда появляется Разия в поле ее зрения. И это взгляд убийцы. Она способна убить.

– Так что за женщина? Это Айна такая суровая, вряд ли бы она потерпела любовницу. Глаза бы выцарапала, а то и что похуже. Она же может, у нее взгляд, как у персидской гадюки. Такая же пучеглазая и мстительная.

Хатима впервые рассмеялась.

– Касид не стал бы ее слушать. Да и не любовница та женщина… Одета она была в дорогую одежду, телохранители во дворе ждали, да и разговоры вела совсем о другом… – Хатима осеклась. Опустила голову и заторопилась к одному из детей подруг, который пинал чужого ребенка.

Разия с чувством выполненного долга ушла, а на следующий день рано утром Хатиму привели к ней в один из кабинетов, в которых следователи проводили допросы. Разия попросила, чтобы им дали чаю, принесла сласти – гулаб-джамен^[7].

Хатима сидела с закаменевшим лицом, с прямой спиной и не прикасалась ни к чаю, ни к подношениям, хотя кормили в тюрьме плохо. Она начала догадываться, что не просто так с ней вели душещипательные беседы. Теперь Хатима боялась, как будет объясняться с Айной.

– Ты чай пей, – Разия пододвинула к ней чашку. – Я тебе так, девушка, скажу. Попала ты в переплет, из которого выход возможен только через морг. Куда тебя везли? В Афганистан. Зачем, если ты вдова? Даю намек – молодая вдова! – Разия смотрела на нее снисходительно. – Тебя отдали бы там замуж за любого, кто заплатил бы побольше Касиду. Неужели не понятно? За кривого, косого, за очередного садиста. И делал бы он там с тобой все, что в больную голову придет. Или ты до сих пор считаешь, что они праведники?

Хатима молчала. Она конечно догадывалась об уготованной ей участи. Но куда она могла деться от угрюмого Касида? И даже когда он уехал и исчез, Айна забрала документы Хатимы, да и те фальшивые, изготовленные турком, что приходил к ним еще в Мосуле. А после страшных бомбежек Мосула, она словно потеряла остатки воли и чувствовала себя снулой рыбой из Тигра, выловленной старшим сыном Айны накануне бомбежек. Света не было. Чтобы рыба не протухла, ее запустили в огромный синий пластиковый таз. Его поставили в подвале, где они прятались. Стены тряслись, по ним змейками струился песок и шуршал даже тогда, когда гул и взрывы снаружи стихали ненадолго. Пламя свечей колыхалось.

А во время передышки они выбрались наружу и побрели между развалин посеревшего от пыли и страха города. Шли с белым флагом на палке, с сумками и чемоданами, с тазом, словно он был самым ценным. Несли детей, скрыв свои лица как обычно никабами. Таких в Мосуле много, на них с подозрением никто не смотрел. Испуганный Касид подрастерял свою грозность, в пыльных спортивных штанах, в шлепках на босу ногу и футболке, безоружный, он не походил на командира в камуфляже, перетянутого портупеей, каким знала его Хатима.

Перышки он расправил в Эрбиле, куда они добрались не без помощи все того же турка, который усадил их в микроавтобус со всеми пожитками и вывез в новый дом. И там Касид уже снова покрикивал на женщин. А в тот же вечер у него появилось оружие. Автомат Калашникова все время стоял в изголовье его кровати.

– Я уже давно потеряла ориентиры, – пробормотала она. – Такое ощущение, что меня раскрутили на карусели. Крутили так долго, что не понятно не только где небо и земля, но и на каком я свете.

У Хатимы был такой отрешенный вид, что Разия с сожалением подумала, что все ее старания тщетны, если у девушки тихое помешательство.

– Ты же хочешь освободиться от Айны и этой, второй?..

– Захии, – неожиданно охотно подсказала Хатима.

В ее оживлении Разия углядела хороший знак. И начала поддавливать:

– У тебя есть выход. Лазейка из этой круговерти. Ты можешь не видеть ориентиры, но я бы тебя вывела, если бы ты поверила моим заверениям и выполняла бы шаг за шагом мои советы.

Разия нисколько не сочувствовала Хатиме. Она сама в жизни добивалась всего собственным усердием, упорством, мозгами и не выносила девочек-дурочек, побежавших за мужчиной, к тому же за эфемерным образом мужчины-праведника, что, по мнению Разии, парадокс. Побежала, сломя голову, стерев собственную личность, забыв о своих обязательствах, родителях, а то и о детях. Идеализм? Романтика? Нет, это просто махровая глупость. Полное отсутствие здравого смысла, притом удивительным образом преобразованное в теорию, которую дурочка не только для себя продумывает до мелочей, но и верит в нее свято и отстаивает с пеной у рта.

В итоге жизнь расставляет все по своим местам. Она учитель лучше, чем все родственники и друзья-доброжелатели, окружающие наивную особь. Жизнь – асфальтовый каток, бесполезно доказывать и пытаться переубедить. Все звонкие пустотелые слова, фанатичные теории, порожденные недостатками воспитания, одиночеством, ограниченностью мышления и отсутствием достаточных знаний для правильных выводов – все это сметает стремительным течением незыблемого миропорядка.

– Вопрос, что ты хочешь? Избавиться от подруг? Так мы отсадим тебя от них, если ты попросишь.

– Просто так вы ведь не станете это делать? – грустно усмехнулась Хатима. – Отправьте меня обратно в камеру.

– Тебя спросят твои подруги, – заметив нерешительность Хатимы, усилила давление Разия, – куда тебя вызывали, кто и о чем с тобой говорил? Что ты ответишь?

– Допустим, правду…