«Каким образом было завербовать ее раньше?! – злился Арефьев. – Через Разию, но тогда пришлось бы посвящать и ее в дело. А как она отнеслась бы ко всему этому? Она офицер, рьяная патриотка. Шантажировать ее можно лишь любовными отношениями с Нуром. Однако пошел бы на такой шантаж сам Нур? Похоже, он влюблен в нее… И какой смысл вербовать Хатиму в тюрьме, если нет возможности вызволить ее здесь в Пакистане? Ну, депортировали бы завербованную в Россию. На кой она там? Бесполезна для разведки. А информацию из нее и так бы там вытрясли».

Арефьев осознавал, что вызволить девушку из тюрьмы в Пакистане, обеспечить ее тут надежными документами способны лишь люди из Межведомственной разведки. Но они и не допустят до нее больше никого, если затратят на Хатиму время и деньги. Все теперь зависело от ловкости Нура и степени доверия между ним и Навазом.

Иван Алексеевич очень удивился, когда, в очередной раз проверив шкафчик Нура в клубе, обнаружил послание, где полицейский сообщал, что все уладил как нельзя лучше. Разия взяла с Хатимы расписку о согласии той стать полицейским агентом. Речи о российской разведке не шло. Как бы отнеслась Хатима к стоящим за Разией в далекой и глубокой тени российским спецслужбам? Скорее всего, негативно, если учесть, как она боялась возвращаться на родину. Никто не собирался официально оформлять ее на агентурную работу, однако Хатиму теперь сковывали обязательства. Разия проинформировала ее, что, если Наваз узнает о содержании расписки, Хатиме, мягко говоря, не поздоровится. А Хатиме надо всего лишь при первой возможности связаться с Разией по номеру телефона, который Разия заставила ее выучить.

– Если в течение трех месяцев ты не созвонишься со мной, расписка попадет к Навазу, – предупредила Разия. – Срок я тебе даю достаточный, чтобы освоиться в новой обстановке и выбрать удобный, а главное, безопасный момент для звонка.

Она оговорила с Хатимой парольные фразы на разные случаи и также заставила выучить их наизусть.

Хатима расценила эту расписку и просьбу Разии однозначно, как противоборство полиции и спецслужб. Ее это не удивило. Она неоднократно слышала в разговорах Касида, как он с самодовольством развивал тему о конкуренции спецслужб и полиции, и о том, что на этом успешно можно играть, словно бы сам участвовал в подобных «играх». Впрочем, может, и участвовал. В Ираке во всяком случае.

С тех пор как он выбрался из Мосула, его собственное положение и положение людей, вышедших с ним, заметно улучшилось по сравнению с тем, каким оно было в Мосуле. Мало того, что их оперативно эвакуировали, вывезли на микроавтобусах с тонированными стеклами, но и подготовили им хороший дом, обеспечили едой. Хатима не видела благодетелей, но догадывалась, что Касид кому-то продался, а, возможно, и раньше работал на тех же «спонсоров». Кто они, оставалось только гадать, но у Хатимы были догадки. На них наводили сухие американские пайки в коричневых и белых пакетах. Сами по себе конечно они ни о чем не говорили. Мало ли где их раздобыли, чтобы снабдить семью Касида и его приближенных едой. Из сухпайка Хатиме особенно нравился миндальный кекс с маком, а дети Айны и Захии полюбили сушеную клюкву и жевательную резинку.

Однако она заметила и винтовки М16, стоящие в ящике в подвале. Новенькие, в масле. Она разбиралась в оружии, потому что по приезде в Ирак ее и других новоприбывших женщин научили обращаться с оружием и взрывчатыми веществами. Хатиме по силам было собрать СВУ из подручных средств…

Но самое главное – визит в эрбильский дом расфуфыренной Джанант с охраной. С чего такая честь Касиду? И степень откровенности с ним этой женщины, поразившая Хатиму. Она сидела на каменной ступени лестницы, ведущей на второй этаж, и вслушивалась в разговор. Женщина в парандже говорила холодно, чуть отрешенно, можно было подумать, что под черной сеткой вуали, скрывающей лицо, находится и не лицо вовсе, а механизм транслирующий чьи-то слова, причем слова произнесенные на хорошем арабском – так говорят дикторы арабских телеканалов. Благодаря такой дикции и классическому произношению Хатима почти все понимала.

В тот момент ее волновала только собственная судьба, а из повелевающей речи Джанант она уловила, что они не долго останутся в этом доме, направятся в Афганистан в ближайшее время через Иран и Пакистан. Причем мужчины поедут порознь с женщинами и детьми, для них предполагался другой маршрут. Хатима догадалась, что это обусловлено безопасностью мужчин в первую очередь. Джанант они нужны были в Нангархаре, где требовались опытные, обкатанные на войне, командиры для отделения ДАИШ – «Вилаята Хорасан».

За приходом Джанант скрывалось нечто большее, связанное с подноготной Касида, с его взаимоотношениями с теми, кто снабдил его жильем, пайками, деньгами и оружием. Теперь требовалось отработать вложенные в него средства.

Хатима не задумывалась, каким образом Джанант связана с ЦРУ и связана ли. Не исключала она, что незнакомку используют втемную, и та просто передаточное звено. Джанант оговорилась, что в ближайшее время будет в Идлибе с той же миссией. Она организовывает переброску бойцов в Афганистан, с семьями и без. Встречается с ними и сообщает им данные проводников. Назвала Джанант несколько имен командиров, по-видимому известных Касиду, но имена Хатима не запомнила, озабоченная предстоящей поездкой в Афганистан. Нелегальной. Чем это может закончиться, она догадывалась. Когда ее позвал Касид, Хатима расторопно принесла на подносе чай и плеснула кипятку на платье гостьи, подавая ей чашку…

Ей и в голову не могло тогда прийти, что опрокинутая чашка позволит ей выбраться из пакистанской тюрьмы.

Хатиму вывезли из «Гаддани» в черном целлофановом мешке, как скончавшуюся от сердечного приступа заключенную. Это не вызвало у нее особенных эмоций. Она думала только как бы не задохнуться. К счастью, в машине, куда ее положили на металлические холодные носилки, когда дверь захлопнулась, кто-то приоткрыл слегка молнию на мешке, и девушка видела дерганный свет фар и фонарей, отражавшийся на потолке микроавтобуса, проникавший через не полностью закрашенное окно.

Затем ее, не вынимая из мешка, подняли в квартиру, и только там незнакомая женщина разрешила выбраться из этого полиэтиленового савана. Обычная комната, диван, стул, стол, электрический чайник и бутылка молока, хлеб, финики в плошке.

– Здесь спи, – женщина бросила на диван плед и подушку, принесенные из соседней комнаты. – Завтра к тебе придут. Дверь никому не открывай, уйти не пытайся.

– Куда я уйду без документов? – пожала плечами Хатима.

Впервые за все годы, проведенные в ИГИЛ, она спала со спокойной душой. Не услышала, как щелкнул дверной замок, как раздались шаги в коридоре. Она только почувствовала чей-то взгляд, открыла глаза и увидела сидящего боком на стуле мужчину. Обычный пакистанец, невзрачный даже, худощавый, в потертых джинсах и мятой рубашке, поверх которой такая же мятая ветровка. Узкое очень смуглое лицо, тонкие губы и насмешливый взгляд.

Хатима сдернула со спинки дивана платок и торопливо надела его, потупившись.

– Меня зовут Наваз, – сказал он по-арабски и вдруг подмигнул, словно задавал тон на всё их будущее общение.

Он мог подмигивать и улыбаться сколько угодно и… просчитаться. Хатима, казавшаяся подавленной и сломленной, уже сделала ставку на Разию. Ей импонировала ее жесткость и прямолинейность. Хатима догадалась по намекам Разии, что если бы не отсутствие возможностей у «надзирательницы» и стоящих за ней людей самостоятельно вытащить ее из тюрьмы, то они не стали бы привлекать Наваза. Очутившись вдали от своих соратниц по ИГ, Хатима почувствовала себя человеком, который очень долго полз по узкому, сырому тоннелю без надежды выбраться, ощущавшим себя погребенным заживо, и вдруг уловившим дуновение ветерка. Она на ощупь в кромешной темноте отыскала холодную шершавую крышку канализационного люка с прорезями. Через них видела звездное небо и вдыхала свежий воздух. Но удастся ли ей поднять крышку? Что если снаружи люк заперт на огромный замок?

Сирия, 2019 год

Горюнов увидел похожую по описанию женщину среди семерых в черных никабах, теснившихся в комнате. Скользнул взглядом по ним, ее образ с черными антрацитовыми глазами в прорези никаба запечатлелся в его сознании. И он удалился к топчанчику, покрытому потертым ковром, на котором уже все штаны просидел за два месяца регулярных смотрин.

Навязчивый запах лимонной отдушки не мог перешибить даже табачный дым, сочившийся из сигареты полковника. Он скосил глаза на тлеющий кончик сигареты и, казалось, был сосредоточен только на этом медитативном созерцании.

Однако зашедший следом Абдулбари что-то прочитал в лице русского полковника. Подсел к нему, покосившись на зашумевших женщин, проявивших недовольство, когда их заставили снять накидки с прорезью для глаз.

– Которая из них? – спросил он понятливо. – У тебя такой вид словно ты сокол, с которого сняли клобучок, а у него перед клювом сочная дичь.

Горюнов хмыкнул, выдохнув дым. Исподлобья снова бросил взгляд на черноглазую.

– Как бы это не оказалось вабило, – покивал Абдулбари.

– Что? – переспросил Петр. Он знал, что в мирное время Абдулбари увлекался соколиной охотой, но не слышал раньше этот термин по-арабски.

– Муляж дичи – куропатки, утки. Кожаный или с перьями. Ты не так давно уже самозабвенно трепал такое вабило. Та девица, помнится, устроила истерику после разговора с тобой. Приоткрыл бы тайну, кого ищешь.

Отмалчиваясь, Горюнов подумал, что кожаным муляжом он теперь не удовлетворится. Почувствовать теплую тушку, пульс на ее перистой шее, схватить за тонкие крылья… Ему тут же по ассоциации захотелось съесть жаренную курицу с хрустящей золотистой корочкой. Но что-то подсказывало, что вместо курицы ненароком может клюнуть в темечко жареный петух.

Одних слов Хатимы не хватило бы для начала розыска загадочной и явно высокопоставленной в ИГ женщины, которая организует адресную эвакуацию командиров из Ирака и Сирии в Пакистан и Афганистан. Координирует их перемещения вместе с семьями, обеспечивает материальную базу, указывает им надежных проводников. Прежде получили подтверждение ее существования, активной деятельности и предположительного местонахождения из дополнительного источника.

– Дорогой Абдулбари, видишь девушку? Ту, у стола, с дерзким выражением лица. Мне нужно ее осмотреть.

– Лично? – нахмурился сириец.

– Нет, в бинокль из кустов буду подглядывать, – рассердился Горюнов. – Есть же девушка-офицер, попроси ее чтобы все задержанные для начала сняли перчатки и смыли менди с рук.

– С чего ты взял, что у них узоры на…

Горюнов указательным пальцем постучал по кончику своего носа. Абдулбари не понял, но положился на чутье полковника и тут же отдал распоряжения. Вернулся к Горюнову, уселся рядом, спросил негромко:

– Что ищем? Шрам? Родимое пятно? – догадливый Абдулбари проводил взглядом девушку в форме сирийской армии и в платке, которая повела задержанных в соседнее помещение, где стояла пластиковая бочка с водой.

Парни с автоматами у двери в класс о чем-то живо болтали. Горюнов уловил только несколько фраз: «Хлеб… привозят воду». Они, похоже, обсуждали бытовые условия, в которых жили со своими семьями. Хлеб привозили российские военные. Да и воду. Но довольно быстро сирийцы сами открывали мелкие пекарни, и жизнь в освобожденных городках и поселках оживала.

Раздался плеск воды. Женщины привычно возмущались в соседнем классе. Абдулбари глядел ожидающе на Горюнова, расслабленно развалившегося на ковре на подиуме, оставшемся здесь от боевиков. Полковник везде устраивался удобно. Предложи ему остановиться на обочине одной из сирийских дорог, он и там отыщет камень, к которому привалится, как к диванной подушке, и прекрасно выспится.

Горюнов привык воевать бок о бок с курдскими бойцами-женщинами. Воспринял и эту сирийскую девушку-офицера с таким же доверием как и курдянок. И напрасно…

Женские крики вдруг усилились, переросли в резанувший по нервам визг. В одно мгновение Горюнов из состояния расслабленности перешел к действию. Его как ветром сдуло с ковра, только осталась тлеющая сигарета на пыльном полу.