В нос мгновенно ударяет ядовитый запах перегара. Морщусь, с трудом справляясь с накатывающей тошнотой. Боже… Успеть бы приоткрыть окно, пока не рухнула от оглушающей спиртовой ауры. Данил все еще спит и даже не шевелится, пока я на одном вдохе впускаю в комнату спасительно прохладный воздух сентября.

Косо взглянув на свою кровать, морщусь снова. Мужская футболка и джинсы валяются на полу, а их хозяин, наполовину прикрытый пледом, в позе звезды «душит» телом матрас. Его длиннющие ручищи и ножищи занимают почти всю его площадь. Обнаженные широкие плечи, грудь и пресс – все вычерчено рельефом проступающих мышц. Это точно результат постоянных тренировок. Он что, спортсмен? А почему тогда так бухает?

Я вдруг понимаю, что зачем-то глупо стою возле кровати, глазея, как на ней разлегся полуголый Данил, и размышляя, как его тело приобрело такую мускулистость. Одергиваю себя и прогоняю странное сковывающее чувство. Я пришла сюда не для того, чтобы Данил сейчас открыл глаза и решил, что я его рассматриваю.

Моей целью было черное, до блеска натертое цифровое фортепиано, стоящее точно напротив кровати. А мое техническое задание на это утро – совместить приятное с полезным. Удобно усевшись за инструмент, ласково смахиваю с него невидимые пылинки. Заправляю обратно выбившуюся из пучка на голове прядь, прикрываю глаза, вдыхаю полной грудью освежающий воздух и с расслабленной улыбкой касаюсь кончиками пальцев черно-белых клавиш…

Доброе утро, Данил!

Глава 6

Данил

Я в аду? Или это ад во мне? И почему в моей голове звонят колокола? Боль потрошит сознание на части. Все, чего хочу, – сдохнуть в эту же секунду. Я не понимаю, что за звуки вокруг, и приходится сквозь боль разлепить глаза. Взгляд не с первого раза фокусируется на пространстве передо мной. Смотрю сначала на идеально белый потолок, следом на серую стену и только потом соображаю, с какой стороны идет звук. Через силу поворачиваюсь к его источнику.

Вполоборота ко мне сидит вчерашняя неадекватная девица и играет на пианино. Пианино, мать вашу! Какого черта?

– Хватит, – хриплю со стоном.

Каждое движение ее пальцев по клавишам отдается в голове такой болью, что у меня не получается свободно дышать.

– Хватит! – озвучиваю уже громче, кое-как приподнимаясь на подушках.

Нет, она точно дурная, потому что всего лишь оборачивается на мой голос и продолжает шмякать пальцами по инструменту.

– Доброе утро, – нараспев произносит девушка.

Как ее там? Не могу вспомнить имя.

– Ты издеваешься? – кривлюсь от каждой гребаной звонкой ноты.

– Прости, не расслышала. Тебе не нравится музыка? Это Токката и фуга ре минор. Иоганн Себастьян Бах. – На ее губах появляется ехидная улыбка, а пальцы как будто сильнее давят на клавиши.

– Ты зачем это делаешь, а? – Обхватываю голову руками, массирую виски и наконец замечаю, что на мне лишь боксеры, а сижу я на кровати, которая не была выбрана мной в качестве спального места в этой квартире.

Какого черта я раздет и в чужой постели? Перевожу взгляд на мадам, очень виртуозно эксплуатирующую фортепиано.

– А напомни, как я здесь оказался? – осторожно спрашиваю ее, потому что конец прошедшего вечера мелькает лишь отрывками. Я не помню и приблизительно, сколько вылакал виски.

– Без понятия. Ты просто пьяный нагло влез в мою кровать. Пить меньше надо, чтобы не задавать потом таких тупых вопросов. – Девица делает вид, что не замечает, как я постанываю в такт каждому звуку, извергаемому ее адской машиной.

Вот стерва! Я не выдерживаю. Превозмогая все наказания моего организма за вчерашнюю спиртную вакханалию, срываюсь с постели и в два шага оказываюсь возле пианистки. Она не успевает убрать свои ручонки, как я уже выдергиваю шнур из розетки и отсоединяю его от самого инструмента. Наступает долгожданная спасительная тишина.

– Как хорошо, – блаженно выдыхаю, опираясь одной рукой о край пианино, другой сжимая провод от его блока питания.

– Ты вообще уже! – Девчонка возмущенно подскакивает, а ее звонкий голос не лучше звуков клавиш.

Опять морщусь и задерживаю дыхание от пронзающей голову боли. Чувствую, как из моих рук пытаются выдернуть шнур. Черта с два, детка! На меня смотрят широко распахнутые карие глаза, а в них негодование вместе с отвращением. Аккуратные темные брови на точеном девичьем лице недовольно сдвинуты у переносицы.

– Отдай!

– Похвастаешься своими музыкальными навыками перед кем-нибудь другим и как-нибудь в следующий раз, – хмыкаю я, легко выдергивая из ее пальцев шнур, и невольно отмечаю: такие тоненькие, а ведь по клавишам били словно молотки.

– Я не хвастаюсь. Мне заниматься надо. – Она снова тянется за конфискованной мною деталью от пианино.

– А давай потом? – Я легко перебрасываю шнур в другую руку, поднимая его над ее головой.

– А давай без «давай»? Я вообще-то в консерватории учусь. У меня концерт скоро, – недовольно шипит мадам, глядя на меня с вызовом.

Прекрасно. Ник говорил, что с соседкой проблем не будет, а она собирается бренчать сутки напролет…

– То есть это не одноразовая акция мести? – кривлюсь я.

– Нет. – Девочка ухмыляется, гордо приподнимая свой острый подбородок. – Я играю каждый день минимум по два часа.

– Не сегодня, – ухмыляюсь ей в ответ, но голова начинает раскалываться так, что я решаю прекратить нашу бессмысленную перепалку.

За инструмент она в ближайшее время не сядет, по крайней мере пока я не высплюсь. Делаю шаг в сторону от девчонки, но эта заноза и не собирается сдаваться. Она резко дергает на себя шнур, все еще крепко зажатый у меня в руках, но явно не ожидает, что я тут же потяну его обратно.

Сила моих рук против тоненьких ручонок. С громким «ой» она теряет равновесие и впечатывается всем телом мне в грудь, а ладонями инстинктивно обхватывает меня за талию. Мы пару секунд стоим недвижно посреди комнаты: я в одних боксерах и со шнуром в руке и она, прижавшись ко мне, дабы окончательно не полететь на пол. Пучок ее волос утыкается точно в мой нос, и я непроизвольно вдыхаю аромат чего-то сладкого, напоминающего фруктовую жвачку. Пахнет вкусно, даже слишком, так что на мгновение я забываю о живущей в голове боли.

– Отцепись. – Девочка тут же пытается отлипнуть от меня, отталкиваясь теплыми ладонями от моего торса, а ее бледные до этого щеки за секунду становятся ярко-алыми.

Я со смехом развожу руки в стороны, не коснувшись ее миниатюрного тела даже мимолетно. Черт! Как же ее имя? Еще такое дурацкое… Карина? Альбина? Алина? Точно!

– А я тебя и не держу, Мальвина.

Спешно отстранившись, она пронизывает меня презрительным взглядом:

– Меня зовут Альвина, козел! – Она сверкает своими темными глазищами, язвительно выплевывая последнее слово.

Я лишь растягиваю губы в улыбке. Попятившись к выходу из чужой спальни, победно размахиваю шнуром от фортепиано перед носом Мальвины:

– Да хоть Буратино, но играть ты сегодня не будешь.

И я исчезаю в коридоре, оставляя девчонку стоять посреди комнаты с изумительно приятным миксом из возмущения и отвращения на лице.

Но запала язвить хватает ровно до того момента, как я закрываю за собой дверь соседней комнаты. Из последних сил делаю три шага до диванчика в крохотной спальне. По сравнению с остальным стильным и уютным антуражем квартиры эта комната выглядит каморкой. Она практически полностью заставлена какими-то коробками разного размера, остатками обоев и плинтусов. Здесь нет даже занавесок на окнах. Разместившись на полуторном слегка потрепанном диване, я забрасываю шнур куда-то в угол. И теперь понимаю, почему вчера отправился спать не сюда: жестко, тесно и жутко неудобно. Но сейчас уже плевать. Алкоголь начинает покидать мое тело, оставляя после себя озноб и взрывы головной боли.

Я даже не двигаюсь с места, когда в резко распахнутую дверь спальни залетают мои футболка и джинсы, приземлившись прямо на стоящие в углу коробки.

– Бешеная… – шепчу себе под нос в ответ на громкий хлопок закрывшейся двери.

Мне плевать на все выходки Альвины-Мальвины. Пусть хоть на голове пляшет, но в ближайшее время я точно никуда не съеду. Проще самому вытурить эту девицу отсюда.

Я пытаюсь заснуть, но вместе с похмельем меня окутывает ненависть. Начинаю ненавидеть каждую секунду своей жизни, и вчерашний день в том числе. Ненавижу эту квартиру, в которой буду вынужден бомжевать неопределенный срок. Ненавижу отца…

«Дерьму место в дерьме», – опять слышу его стальной надменный голос, прорвавшийся через непрекращающийся поток боли, и к горлу подкатывает тошнотворный спазм.

Вспоминая, где и как прошел мой вчерашний вечер, уже с лютой ненавистью понимаю: он прав. Ведь прошлую ночь я опять провел со своими демонами.

Глава 7

– Как это нет? Вообще? Совсем? – смотрю я на заместителя декана и искренне не понимаю того, что было сказано пару секунд назад.

– Совсем. – Наталья Ивановна трясет своей химической завивкой.

– Нет, вы не понимаете. – Я нервно ерзаю на стуле и с чувством заглядываю ей в глаза, не собираясь сдаваться. – Мне очень надо.

– Очень-очень, – поддакивает Аня, топчась за моей спиной.

Мы обе уже минут пятнадцать торчим в деканате, пытаясь вернуть меня в общежитие. Нас не смущает, что третья пара началась уже где-то полчаса назад, что небольшой кабинет с портретами Глинки и Шопена на стенах заставлен цветами в честь дня рождения одного из сотрудников факультета, а заместителя декана ждут в приемной самого декана, чтобы начать торжество. Я лишь усердно киваю, подтверждая слова Ани. Никто даже и представить не может, как мне нужно обратно в эту чертову общагу!

– Мальчевская, – вздыхает женщина, с укором посматривая на меня поверх своих очков, и по ее тону я понимаю, что не собирать мне сегодня вещей, – ты, конечно, у нас гордость консерватории, невероятно талантливая девочка, но это тебя не освобождает от общих правил получения комнаты в общежитии. Ты от места отказалась? Так?

– Так… – Надежда становится еще призрачнее, чем мираж в пустыне.

– На твое место заселились?

– Заселились… – Становится ясно, что затея была провальной изначально, но я не отчаиваюсь и мило хлопаю ресницами. – Ну пожалуйста!

Наталья Ивановна лишь разводит руками:

– Прости, дорогая, но в текущем семестре это невозможно. Могу попробовать после Нового года решить что-то с твоим возвращением в общежитие.

Слова «после Нового года» окончательно рубят все связи с надеждой не делить жилплощадь с чужим и неприятным мне человеком. Становится так обидно, что начинает противно щипать глаза от подступающих слез. Нет, я не выдержу жить с ним до Нового года.

– Ладно, – рвано вздыхаю и, обняв свою сумку, плотно набитую нотами, поднимаюсь со стула. – Я поняла.

Аня с таким же вздохом следует на выход из деканата, поддерживающе похлопывая меня по плечу.

– А у тебя какие-то проблемы в квартире, где ты сейчас живешь? – останавливает нас голос Натальи Ивановны.

– Что-то типа этого, – грустно усмехаюсь.

О, это больше, чем просто проблемы. Это кошмар.

– У нее в квартире домовой завелся, – хихикает Аня, за что тут же получает от меня размашистый удар локтем в бок.

– Домовой? – с мгновенным интересом оживляется Наталья Ивановна. – Так ты попробуй с ним подружиться. Конфетку ему в темный уголок на кухне положи, молочка в мисочку на ночь налей. Скажи, что не обидишь, дружить предложи. А если он так и будет дальше тебя беспокоить, святой водой углы окропить надо.

Слышу, как рядом буквально давится от смеха Аня, а мне кажется, что я оказалась в каком-то дурацком цирке. Выталкиваю подругу из деканата и, сдержанно попрощавшись с Натальей Ивановной, сама скрываюсь за его дверями.

Хохот Ани эхом разносится по пустому коридору. Сдерживая нарастающий шквал нецензурных слов и мыслей, подпираю спиной стену и просто смотрю на то, как кому-то очень смешно. Жаль только, не мне… Ведь не ее ждет «милый» домовой.