Хотя кого я обманываю, абсолютно плевать, как это выглядит со стороны. Этот парень мне напомнил Илью: за всей показной дуростью есть нечто очень глубокое. Просто так он бы не позвонил.

Паркуюсь около нужного дома, адрес которого так заботливо скинут в сообщении. Выхожу из машины. Следом за мной подъезжает один из наших парней. Смотрю на него, понимает он сразу.

– Илья Вячеславович, – пожимает плечами.

Ну естественно, вдруг прикончим друг друга.

– Заходишь, только если труп из окна выпадет, – говорю предельно серьезно, направляясь к подъезду. Лицо парня вытягивается, но глупых уточнений не следует.

«Парадная 9», падает на телефон сообщение. Ты посмотри, какие мы милые, точно как и подружка. Широкой души люди.

Как только слышу характерный звук домофона, на нужный этаж буквально взлетаю. Дверь в квартиру открыта. Здоровая детина подпирает косяк плечом.

– Проходи, – отступает в глубь квартиры. – Видеть тебя у себя – то ещё удовольствие, но говорить об Ие где-то еще, я б не стал, – судя по голосу, я успел в миллиметр. Хламина близка.

– С чего ты решил, что я буду с тобой о ней говорить? – уточняю с усмешкой.

– Потому что она тебе не безразлична. Сам же ты понимаешь, что она тебе ничего не расскажет. И чуть что, так и вовсе пошлет, – фокусирует взгляд с трудом. – Уже, да?

– Чудеса проницательности.

– Я её знаю с первого класса. Первого декабря девяносто девятого она к нам пришла. Прошлый век. Пиздец, я запомнил, – качает головой, разговаривая с самим собой. – Проходи на кухню, – зовет за собой. – Не переживай, я специально нажрался, чтоб быть поспокойней.

Судя по всему, парень в моем лице увидел компанию на «побухать». Алкоголя на кухне запиться или же утопиться, чего не скажешь о еде.

– Да расслабься. Ситуация мутная, согласен, – Егор открывает холодильник и начинает выгребать оттуда закуски. – Пиздец, скажи мне кто, что я Ию сам буду другому мужику рекламировать… Уе**л бы. А тут здрасте, пожалуйста, – опускает на стул тяжело.

Судя по настрою, я тут не особо и нужен, может, так, свободные уши. Уйти отчего-то не хочется. В том, что Ия сама никогда не расскажет, я уверен. Но надо ли мне оно, знать о ней что-то? Я и так бы предпочел забыть то, что навсегда в память засело.

– Громко думаешь. Если ей и будет неприятно, мотивы мои она поймет. Да и твои тоже. Вообще, она на редкость понимающая. Мне есть с чем сравнить, – большими пальцами указывает на себя.

– Я её почти три недели не видел. Думаешь, мне стоит о ней что-то знать? – эмоции стараюсь контролировать.

Егор вздыхает, опуская при этом голову. Затем трет руками лицо.

– Счастлив был бы сказать, что нет, но… – разводит руками. – Если даже вы не помиритесь… Меня она, должным образом, не простит.

Что-то в его голосе меня напрягает, словно ограничители вырубают сильные эмоции.

– В эту встречу? – уточняю то, что действительно важно.

Качает головой.

– Много лет назад. Сейчас мы общаемся, совершенно не так. Итак, с чего мне начать? Сначала или с конца, – Егор усаживается в кресле удобнее.

Происходящее – сюр.

– Ты мне про Ию собираешься что рассказать?

– Историю о том, как я её прое*л. Прое*л самое ценное, что в моей жизни было. Сыночек, прости, – парень поворачивается к стене, на котором висит коллаж фото: Егор и парнишка лет десяти.

– Похож на тебя.

Он смотрит на фото и едва заметно кивает.

– Блд, сейчас передумаю. Пора начинать, – отпивает вискарь и закусывает щеку изнутри. – Ей сейчас плохо. Аня рассказала, это подруга её. Ты, наверное, знаешь. Сама она никогда… Только если очень прижмет.

Знаю, конечно. И Аню знаю, и то, что Ия излишне скрытная. Несколько дней нашего общения мне казалось, что мы нашли точку соприкосновения. Но за несколько часов всё изменилось. Жесть. Злость кровь разгоняет. Понять первопричину, может быть, то, что Ие плохо, и она мне не позвонила. Всё бы, блд, бросил и прилетел. Может быть, то, что её подруга не мне позвонила. А этому, который напротив сидит. Какова вероятность того, что она сама так решила?

– Прием, – щелкает пальцами. – Ия не знает, что я знаю. Узнает о том, что и ты в курсе, вообще в шоке будет. Не знаю, как лучше поступить, поэтому днем и сорвался. Ты, – пальцем указывает в мою сторону, – меня до жути бесишь. Она тебя выбрала. – Вот уж сюрприз. Меня выбрала? Каким, интересно, образом. Когда послала подальше? – Подожди, – поднимает ладонь. – Выслушай, потом скажешь, что думаешь.

Киваю, что еще остается? Напротив меня сидит предельно серьезный бухой мужик. Зрелище странное.

– Несколько раз прокрутил в голове этот разговор, – постукивает прижатыми друг к другу пальцами одной руки, о другие также сложенные. – Нервничаю, – бросает взгляд на свои руки. – В своей башке я уже всё тебе рассказал. Теперь бы понять, что надо повторить, а что нет.

Степень его опьянения вызывает во мне всё больше вопросов.

– Короче. Познакомились мы с Ией в школе. Пришла она к нам зимой, хоть и числилась в классе с начала учебного года. А когда появилась… Мы все офигели. Милая, как с картинки, девчушка. Но очень отстраненная. Самоуверенно-снисходительная, – он слегка улыбается, вспоминая. – Сидела за первой партой с ботаником нашим. В первом классе ботан – это диагноз.

Интонации резонируют. Если об Ие говорит с теплотой, то о парне – с явным презрением.

– Её все задирать пытались, даже девчонки. От зависти. Конец девяностых, одеты мы были как попало, хотя не сказать, что кто-то бедствовал. А она всегда аккуратная. Красивые платьишки, юбочки, белые блузки. Хочешь – не хочешь, взгляд именно за нее цеплялся. Стрижка всегда идеальная. Попроси у нее, она фото покажет. – Киваю в ответ. «Дурак, как ты просить собираешься?» – Так вот, ей всегда было всё равно на всеобщие подколы, у нас уже пар из ушей валит, а она посмотрит небрежно и отвернется. Или еще хуже, скажет что-то едкое, и с тебя класс ржет весь день. И вот этот самый ботан решил за счет нее самоутвердиться. Она так и не сказала потом, что он именно сделал, но увидел я её за школой плачущей. Сидела в своем темно-синем платье на пыльных ступеньках и горько плакала. Ушлепок, – понять, кого он эпитетом наградил не сложно. Челюсть машинально сжимается. – Это я к чему. Она ранимая, Макар, даже когда по ней и не скажешь.

– Понял уже, – говорю сквозь зубы. На себя злюсь пздц. Вспоминаю своё «Приезжай сегодня ко мне», и себе самому хочется башку разбить. Взгляд её тот совершенно не понимающий, а потом…

– Её отец со своей второй женой воспитывал. Это ты знаешь, – киваю. – Так, как отца, она никого не любила. Разве что сына. Мужик был что надо. Она у него одна была. После его смерти Ия с мачехой осталась. Мамашка родная её к себе не пожелала забрать. – Напрягаюсь мгновенно. То, что мама Ии жива, я понял: она вскользь говорила. В глазах тогда было столько боли, что вопросы задавать не хотелось. – Хотя Лариса Васильевна – мама вторая её, не отдала бы. После всего. – Егор проводит рукою по волосам, на затылке делая захват. – Не мать, а кукушка.

Встает, подходит окну, открыв форточку, закуривает. Через пару секунд на телефон падает сообщение: «Всё по плану?» – парни свое жалование отрабатывают. Только какой нахрен план?

– Твои бы ещё фонариком в окно посветили, – усмехается друг Ии. – После смерти отца ей очень не хватало любви и внимания. Лариса человеком была прекрасным, но чувства не особо свои проявляла. Ие мало быть самой лучшей, ей надо быть единственной, самой необходимой. Всего одного человека достаточно. Так уж вышло, что со смерти папы и до рождения сына таких людей в её жизни не было.

– А как же ты, верный друг? – спрашиваю иронично.

– Ну… – передергивает плечами, словно ему неприятно. – Верным меня назвать можно только с огромной натяжкой, – смотрю тот же самый коллаж с фото, картинка в мозгу складывается. – Верно мыслишь. Сын родился, когда мне было девятнадцать. Ие, соответственно, восемнадцать. Блд, – Егор сжимает кулак и постукивает им себе по губам. —Хочешь увидеть недоумка, посмотри на меня. Так берег свою девушку, ждал её совершеннолетия, что трахал других, пока одна из них не залетела. Не смотри так на меня, я сам всё знаю, – отмахивается. – Самое поганое в этом, что как только мы с ней расстались, ей в доверие начал втираться этот мудила. Бесил неимоверно, но она за собой его таскала, чтоб я не лез. Один единственный раз повелся на уговоры родителей и всё просрал. В общем, года через полтора они стали реально встречаться. Прикинь, Ия, и какое-то чмо с неё ростом. Вообще никакой. Естественно, блин, он её ревновал. Понимал ведь, что не дотягивает. Нельзя таким девушкам встречаться с обычными, они же, блд, комплексуют. Чувства сводят с ума, и, как следствие, выплеск агрессии происходит, – дальше уже не слушаю. Сам и так понимаю, что к чему.

– Он её беременную избил? – спрашиваю.

Когда мы с Ией и мелким гуляли в Крыму, в парке беременной девушке стало плохо. Мы с мелким были неподалеку, она же отпаивала девицу водой, пока ждали супруга. Говорила о том, что знает, как трудно бывает выносить двойню. Потом в разговоре мельком сказала, что у неё вот не вышло. Ия умеет дать понять, где та грань, за которую она не переступит, можно даже не спрашивать.

– Молоток. Сходу понял, а я вот понял, только когда, сука, поздно стало, – охватывает голову руками и закидывает назад, разглядывая потолок. – Думал, убью его после, только толку. Хотя лучше бы не оттаскивали… Говорят, мучается сейчас инвалидом, – кадык дергается, у обоих. – Ия мне звонила в тот вечер. Жена трубку взяла, естественно, мне потом ничего не сказала. Ненавидела Ию, – собеседник выглядит настолько разбитым, что остается только пожалеть. – Он ей голову разбил и уехал. Она из квартиры даже выйти не могла. На следующий день только. В БСМП наш местный. У них и травма, и роддом – все в одном месте. Только её там послали, мол, ничего страшного. Ещё через день уже скорая привезла. Одного из мальчишек спасти не смогли.

У меня нет слов.

Сидим и дружно сверлим взглядом бутылку – как она не загорелась еще от накала? Как можно ударить беременную? От тебя самого беременную девушку.

– Мальчишки недоношенными родились. Егор живой, Богдана мертвым уже достали. Она каждый год прилетает, к нему в том числе, – Завьялов откашливается. – Я её когда увидел после, думал, умом тронулась. Но нет. К концу первого года жизни Егора она на призрака стала похожа, скелет, обтянутый кожей. При её ста семидесяти трех, сорок пять – это мало. Мне, реально казалось, что ела она, только когда мы к ней приходили и заставляли поесть. Мелкий, правда, хорошо пошёл, к году уже, можно сказать, все потери нагнал. Что она с ним только не делала. Пока ей самой плохо не стало, – теперь замолкает надолго.

– Обезвоживание? – понимаю, что это не театральная пауза, но меня уже подрывает.

– Ретроантероградная амнезия, на фоне перенесенной черепно-мозговой травмы, ну и стресса с усталостью. – Нет, вот теперь у меня нет слов. – Мне коллега её позвонила. Приехала её проведать, а Ия стоит с мелким и плачет. Она говорила, что понимает: мальчик её, но не помнит. Как по мне, она и себя тогда плохо воспринимала. Несколько месяцев лечения. Большую часть она вспомнила, но не всё. Потом говорила, что моменты появляются в сознании. Это полный пздц был, Макар. Я себя простить не могу, – взгляд снова осмысленность приобретает.

У меня всё внутри коркой льда покрывается. Она ведь маленькая, совсем беззащитная.

– Она ведь не рассказала сначала. Только то, что они поругались, и она сказала уроду, что хочет расстаться. Мол, ударил её он, и всё. Первый раз ему только челюсть сломал, может быть, пару ребер. Когда лечение она проходила, оказалось, что у нее серьезная гематома была, но к счастью, микротрещина образовала…

– К счастью?! Череп может «к счастью» треснуть? – сходу орать начинаю.