«Когда-то… когда-то он днями и ночами ждал твоего возвращения, сидел совсем один от сумерек до самого рассвета…»

Можно было сказать так много, но слова намертво застревали в глотке, отказываясь выходить наружу.

В конце концов Сюэ Мэн произнес, задыхаясь от волнения:

– Он… У него очень скверный характер, и с ним сложно разговаривать, но даже я знаю, как прекрасно он к тебе относился. Тогда почему ты?.. Как ты мог?..

Сюэ Мэн запрокинул голову, пытаясь сдержать слезы. От переживаний он вновь лишился голоса и больше ничего не смог выговорить.

Прошло немало времени, прежде чем по павильону пронесся тихий вздох Мо Жаня.

– Да, ты прав. Но знаешь что, Сюэ Мэн? – Голос Мо Жаня звучал крайне устало. – Когда-то он погубил единственного человека, которым я дорожил. Единственного.

Надолго повисла мертвая тишина.

Желудок Мо Жаня словно пожирало бушующее пламя, а плоть разрывало на мелкие куски и перетирало в порошок.

– Впрочем, теперь уже неважно, хороши или плохи мы были как учитель и ученик. Его тело находится в павильоне Хунлянь на южном пике. Он лежит там среди цветов лотоса, прекрасно сохранившийся, будто спящий.

Мо Жань медленно вдохнул, изо всех сил пытаясь сохранять невозмутимость. Однако, пока он с каменным лицом произносил эти слова, костяшки его пальцев, вцепившихся в подлокотники из сандалового дерева, побелели до синевы.

– Его тело остается нетленным лишь благодаря моей духовной силе. Хочешь его увидеть – прекращай болтовню и поспеши к нему, пока я еще жив.

В горле забурлила сладковатая кровь, и Мо Жань закашлялся. Когда он снова открыл рот, стало видно, что его зубы и края губ целиком окрасились алым; его взгляд, однако, сохранил чистоту и ясность.

– Иди, – сипло сказал Мо Жань, – иди повидайся с ним, пока еще есть время. Когда я умру, пропадет и моя духовная сила, оставив от его тела лишь прах.

Договорив, он в изнеможении сомкнул веки. Бушующее ядовитое пламя постепенно подбиралось к его сердцу, сжигая внутренности. Боль была настолько сильной, что даже горестные рыдания Сюэ Мэна доносились, казалось, откуда-то издалека, будто из-под толщи воды бездонного океана.

Кровь хлынула изо рта Мо Жаня, и тот прижал к губам край рукава, содрогаясь всем телом.

Открыв глаза, он обвел зал затуманенным взглядом и понял, что Сюэ Мэн уже умчался прочь. Мальчишка неплохо владел техникой быстрого перемещения цингун, так что путь до южного пика не займет слишком много времени.

Он непременно должен успеть увидеть своего наставника в последний раз.

Мо Жань оперся о подлокотники и, пошатываясь, встал, после чего сложил окровавленные пальцы в магическую печать и переместился к пагоде Тунтянь.

Стояла поздняя осень. Густо усыпанные цветами яблони пестрели в сизой темноте.

Мо Жань и сам не знал, почему решил окончить свой порочный жизненный путь именно здесь. Однако он считал, что эти великолепные цветы яблони станут достойным украшением его могильного холма.

Мо Жань улегся в открытый гроб и запрокинул голову, наблюдая за лепестками, беззвучно падавшими в ночной тьме. Кружась в воздухе, они приземлялись прямо на щеки лежащего в гробу Мо Жаня. Казалось, будто над ним, подхваченные ветром, парят отцветшие воспоминания о давно минувших днях.

Начав эту жизнь незаконнорожденным нищим, Мо Жань через многое прошел, прежде чем стал единственным императором и верховным владыкой этого мира. Злодеяниям его не было числа, его руки – по локоть в крови, однако в конце концов все, что он любил и ненавидел, все, к чему он стремился и чего избегал, – все ушло, развеялось, как облака на небе.

Он даже не стал напоследок давать волю воображению и придумывать себе посмертный титул. Мо Жань ничего не написал на своем надгробии: ни бесстыжего «единственный император на все времена», ни какой-нибудь чепухи вроде «сваренного на пару» или «зажаренного в масле». На надгробии первого императора мира совершенствующихся не было оставлено ни единого слова.

Фарс длиной в десять лет подошел к концу, и пришло время для последнего поклона публике.

Несколько страж спустя длинная процессия людей с факелами в руках, подобно огромной огненной змее, вползла на территорию императорской резиденции, но представший перед глазами павильон Ушань, как и весь пик Сышэн, был пуст и тих. Лишь возле павильона Хунлянь, на земле, покрытой слоем серого праха, лежал оцепеневший от скорби Сюэ Мэн.

А в могиле у пагоды Тунтянь лежало окоченевшее тело Мо Вэйюя.

Глава 2
Этот достопочтенный вернулся к жизни

В ущелье мертвом чах без света, в пепле прожитого,
Но посреди холодной зимней ночи
Пришла весна, лучами солнца темноту пронзила,
Согрела погибающий росточек.
Ах, небо, видно, сжалилось над бедною травинкой,
Даруя ей мгновенья теплой неги.
Непостоянства лишь боюсь: его морозный ветер
Убить способен нежные побеги.

До слуха Мо Жаня донесся чистый, хрустальный голосок певицы. Слова, которые она пропевала с удивительным изяществом, звенели в воздухе, будто рассыпавшиеся по полу драгоценные бусины. От этого звона, однако, у Мо Жаня разболелась голова и заломило виски.

– Что за шум? Кто там воет похлеще плакальщиц на похоронах? А ну, живо возьмите палки и выгоните эту девку из дворца! – в гневе заорал Мо Жань и вдруг осознал, что что-то не так.

Разве он не должен быть мертв?

Боль, ненависть и холод одиночества сдавили ему грудь, и Мо Жань резко открыл глаза.

Все то, что он испытывал, находясь при смерти, исчезло, будто снег, сметенный шквалом ветра. Мо Жань обнаружил себя лежащим на постели, но явно не на той, что стояла в опочивальне дворца на пике Сышэн.

Эта кровать была украшена резьбой и расписана изображениями драконов и фениксов, а от ее дерева исходил сильный запах косметики и духов. Застлана она была потрепанным бельем в розово-лиловых тонах, украшенным вышитыми утками-мандаринками, плещущимися в воде. Подобная постель, без сомнений, могла принадлежать лишь какой-нибудь девице легкого поведения.

Мо Жань на мгновение застыл. Он знал, что это было за место.

Он находился в одном из веселых домов неподалеку от пика Сышэн.

Веселые дома, или попросту бордели, были заведениями, в которых гости могли беззаботно проводить время с красавицами; любого здесь встречали с распростертыми объятиями и провожали без слез.

Хозяйка веселого дома набирала на работу красоток на любой вкус – подавальщиц из кабаков, зрелых женщин и совсем юных девушек, – чтобы иметь возможность встретить любого гостя как подобает и удовлетворить любую его прихоть. При расставании же несчастные красотки пускали в ход всевозможные уловки, маленькие хитрости: изображали гнев и обиду, надували губки и капризничали, – все ради того, чтобы гость ушел довольным и поскорее вернулся снова.

Мо Жань был как раз из тех гостей, кого эти хитрые жрицы любви просто обожали, ведь обвести его вокруг пальца ничего не стоило – достаточно было лишь сперва во всем угодить ему, а потом немножко пошуметь и пожеманиться, чтобы заставить его задержаться. А если кривляться поактивнее, то он и вовсе не уйдет. В молодости Мо Жань из пары недель проводил в этом публичном доме по меньшей мере дней десять. Однако это здание было продано, еще когда Мо Жаню было немного за двадцать, а потом здесь открыли кабак.

Как могло случиться, что после смерти он оказался в публичном доме, которого уже давно не существовало?

Неужели из-за того, что в прошлой жизни он сотворил столько зла и навредил стольким красавицам, владыка преисподней наказал его, заставив переродиться в теле проститутки?

Продолжая лихорадочно размышлять, Мо Жань перевернулся на другой бок и понял, что смотрит на чье-то спящее лицо.

Что?! Почему рядом с ним кто-то лежит?

Это была прелестная девушка с изящными чертами и нежной кожей белее снега.

Лицо Мо Жаня осталось бесстрастным, но внутри у него все бушевало. Он долго-долго разглядывал лицо крепко спящей девушки, прежде чем наконец вспомнил.

Разве это не та самая красотка, в которой юный Мо Жань души не чаял? Кажется, ее звали Жун Сань? Или, может, Жун Цзю?

Впрочем, какая разница, Сань или Цзю, – важно то, что эта паршивка давным-давно умерла от болезни, которой страдали многие шлюхи; от нее уж и костей не должно было остаться. Эта Жун Цзю, однако, лежит здесь живехонька, мило свернувшись клубочком на своей постели. Из-под ватного одеяла выглядывали белоснежное плечо и шея.

Помрачневший Мо Жань приподнял одеяло и заглянул под него.

Косметика на лице этой Жун, которая то ли Сань, то ли Цзю – ладно, пусть пока будет Цзю, – почти вся смазалась, а запястья были умело обвязаны красивыми красными шнурами, украшенными золотыми нитями.

«Отличная работа!» – восхитился про себя Мо Жань, потирая подбородок.

Глядя на эти искусные узлы, явно завязанные рукой мастера, он думал о том, что они выглядят очень знакомо.

Неужели это сделал он сам?

Мо Жань занимался духовными практиками и интересовался учением о перевоплощении, поэтому теперь он невольно начал подозревать, что именно это с ним и произошло – он вернулся с того света.

Чтобы удостовериться в правильности своих подозрений, Мо Жань отыскал бронзовое зеркало. Оно было старое и исцарапанное, но в отражении на его мутной поверхности Мо Жань все же сумел разглядеть собственные черты.

На момент смерти Мо Жаню было тридцать два года – самый расцвет зрелости; из зеркала же на него глядело юное лицо, в изящных чертах которого тем не менее уже сквозило юношеское самодурство. На вид этому парнишке было не больше восемнадцати.

В комнате не было больше никого, кроме спящей девушки и Мо Жаня, так что после долгого молчания великий тиран мира совершенствующихся, изверг царства Шу, император Поднебесной, глава пика Сышэн и Владыка, попирающий бессмертных, соизволил искренне выразить одолевающие его чувства:

– Великое Небо…

Его восклицание разбудило спящую без задних ног Жун Цзю.

Красавица томно села на постели. Пригладив мягкие длинные волосы, она подняла голову и зевнула, устремив на Мо Жаня глубокий взгляд заспанных глаз, подведенных алой тушью.

– Ах, молодой господин Мо, сегодня вы проснулись так рано.

Мо Жань промолчал. Десять с лишним лет назад ему действительно нравились смазливые девицы вроде Жун Цзю. Однако чем дольше глядел на нее нынешний, находившийся в зрелом тридцатидвухлетнем возрасте, Тасянь-цзюнь, тем сильнее крепло в нем подозрение, что юному Мо Жаню прилетело по голове ослиным копытом, раз он умудрялся считать эту девчонку привлекательной.

– Наверное, сегодня ночью вам плохо спалось? Мучили кошмары?

Ночью этому достопочтенному довелось умереть. Такое сойдет за ночной кошмар?

Видя, что Мо Жань все так же молчит, Жун Цзю решила, что тот не в настроении. Девушка поднялась с постели, неспешно подошла к резному деревянному окну и обняла Мо Жаня со спины.

– Молодой господин Мо, ну обратите же на меня свое внимание! О чем вы так глубоко задумались, что совсем меня не замечаете?

Стоило Жун Цзю обхватить его руками, как лицо Мо Жаня потемнело. Как жаль, что нельзя взять и оторвать от себя эту кокетливую дрянь, а потом влепить пару десятков хорошеньких оплеух прямо по этому нежному личику! Мо Жань, однако, сдержался.

Он все еще пребывал в растерянности и не до конца понимал, что происходит. Если он действительно вернулся с того света, то, получается, еще вчера он весело проводил время с Жун Цзю, и если после пробуждения сразу разукрасит ее синяками, то его примут за сумасшедшего. Нет, этого еще не хватало.

Заставив себя успокоиться, Мо Жань как бы невзначай спросил:

– Какое сегодня число?

Жун Цзю опешила было, но тут же с улыбкой ответила:

– Четвертый день пятого месяца.