– Тридцать третьего года?^[8]

– Тридцать третий же был прошлым, сейчас у нас тридцать четвертый. Вы столь забывчивы, молодой господин Мо, что даже этого не помните?

Тридцать четвертый год…

Взгляд Мо Жаня затуманился. В голове с быстротой молнии замелькали воспоминания.

Всего за год до этого, в тридцать третьем, давешний глава пика Сышэн наконец признал в нем своего племянника, которого не видел много лет. Так Мо Жань одним махом превратился из всеми гонимого паршивого пса в прекрасного лебедя, парящего над верхушками деревьев.

Неужели он и правда вернулся к жизни? Или же он мертв и видит сон, паря в черной пустоте?

– Молодой господин Мо, по моему скромному мнению, ваш разум помутился от голода, если вы даже не помните, какой сегодня день, – со смешком проговорила Жун Цзю. – Подождите немного, я схожу на кухню и принесу чего-нибудь перекусить. Как насчет жареных лепешек?

Только-только переродившийся Мо Жань понятия не имел, что ему теперь делать, поэтому решил, что не ошибется, если просто будет вести себя так же, как в прошлом. Порывшись в собственных воспоминаниях, он прикинул, как бы повел себя юный Мо Жань, и, сдерживая омерзение, с улыбкой ущипнул Жун Цзю за бедро.

– Прекрасно! Захвати еще тарелку каши и возвращайся, покормишь меня.

Наскоро одевшись, Жун Цзю ушла. Вскоре она вернулась, неся в руках деревянный поднос, на котором стояли пиала тыквенной каши, блюдо с закусками и лежала пара масляных лепешек.

К тому моменту Мо Жань уже слегка проголодался. Однако стоило ему потянуться за лепешкой, как Жун Цзю внезапно оттолкнула его руку.

– Давайте я сама покормлю вас, молодой господин, – кокетливо протянула девушка.

Одетая в один лишь тонкий халат, под которым не было совсем ничего, Жун Цзю взяла лепешку и села на колени к Мо Жаню. Затем она развела в стороны стройные бедра и, тесно прижимаясь к Мо Жаню, недвусмысленно потерлась об него с очевидным намерением соблазнить.

Мо Жань уставился ей в лицо немигающим взглядом.

Жун Цзю же, решив, что молодой господин уже сгорает от желания, с наигранным упреком произнесла:

– И что вы так на меня смотрите? Каша остынет.

Мо Жань молчал, вспоминая все хорошее, что эта Жун Цзю проделывала за его спиной в прошлой жизни, и на его губах постепенно расцветала сладкая, невероятно доброжелательная улыбка.

Он, Тасянь-цзюнь, уже совершил множество злодеяний, поэтому всегда может совершить еще одно, стоит лишь захотеть. А то, что он решил совершить сейчас, – всего лишь забава, не более чем детская шалость, которая никому не повредит.

Вальяжно откинувшись на спинку стула, Мо Жань с усмешкой велел:

– Садись.

– Но ведь я… уже сижу.

– Ты прекрасно знаешь, куда именно я велю тебе сесть.

Покраснев, Жун Цзю выпалила:

– Вы так торопитесь, молодой господин! Не лучше ли сперва закончить трапезу… Ах!

Жун Цзю не успела закончить фразу – Мо Жань схватил ее, с силой приподнял и вновь усадил. Рука девушки дрогнула, и пиала с кашей, упав на пол, разлетелась на осколки.

– Молодой господин Мо! – задыхаясь, пролепетала Жун Цзю, не забыв понизить голос. – Ваш завтрак…

– Забудь.

– Но… Но не стоит ли вам сперва удовлетворить свой голод?.. М-м-м… Ах…

– Так я прямо сейчас и удовлетворяю его, разве нет?

Мо Жань обхватил Жун Цзю за тонкую, едва ли с ладонь шириной, талию; в его черных блестящих глазах отразились очаровательное личико девушки и ее длинная хрупкая шея.

В прошлой жизни во время постельных утех Мо Жань обожал целовать алые губы Жун Цзю. Эта маленькая негодница была красива и хитра, ее речи были слаще меда, и она умела находить правильные слова, которые всегда приводили Мо Жаня в прекрасное расположение духа. Он бы солгал, если бы сказал, что в то время не питал к Жун Цзю особого расположения.

Однако Мо Жань был прекрасно осведомлен о том, какие вещи произносила Жун Цзю за его спиной этими самыми губами, и теперь они казались ему зловоннее выгребной ямы. Само собой, от былой увлеченности также не осталось и следа.

Да, различий между юным Мо Жанем и тридцатидвухлетним Тасянь-цзюнем было немало.

К примеру, в юности он еще мог быть нежным в любви, тогда как в тридцать два в его душе осталась лишь жестокость.

Спустя какое-то время Мо Жань, недобро сощурившись, оглядел полностью вымотанную, даже лишившуюся сознания после их утех девушку, и на его губах расцвела довольная улыбка. Улыбаясь, Мо Жань становился еще красивее. Глаза же его, глубокие, иссиня-черные, под определенным углом слегка отливали необычным лиловым оттенком. Посмеиваясь, Мо Жань поднял бесчувственную Жун Цзю за волосы и швырнул на кровать, после чего подобрал с пола осколок фарфоровой пиалы и поднес к лицу девушки.

Мо Жань всегда отличался злопамятностью.

Он помнил, как выслушивал жалобы Жун Цзю, как жалел ее, даже подумывал выкупить, а она сговорилась с его недоброжелателями и строила против него козни. От невольно появившейся на лице довольной улыбки глаза Мо Жаня превратились в две узенькие щелочки, когда он прижал острый осколок к скуле Жун Цзю.

Лицо для торгующей своим телом – самое важное. Потеряв красоту, она потеряет все.

Эта льстивая паршивка будет теперь скитаться по свету как последняя бродяжка, будет ползать в грязи, корчась под ударами сапог, терпеть побои, брань и презрительные плевки. Эх… Одна мысль об этом доставила Мо Жаню невыразимое удовольствие, и даже отвращение от того, что он только что овладел ею, развеялось как дым.

Улыбка Мо Жаня становилась все шире и очаровательнее.

Рука надавила на осколок, и на краях появившейся ранки немедленно выступила кровь.

Лежащая без чувств Жун Цзю, похоже, все равно почувствовала боль. Из ее горла вырвался едва слышный хриплый стон, на ресницах заблестели слезы – весь ее вид вызывал жалость.

Рука Мо Жаня замерла. Он вдруг вспомнил об одном давнем друге.

А потом внезапно осознал, что именно собирался сотворить.

Спустя миг, очнувшись от оцепенения, Мо Жань медленно опустил руку.

Вот уж действительно, привычка творить зло глубоко въелась ему под кожу. Он совсем забыл о том, что вернулся к жизни в годы своей юности.

Здесь события его прошлой жизни пока не произошли, и самые большие ошибки еще не совершены, а он… все еще жив. Так зачем Мо Жаню вновь идти тем же жестоким, бесчеловечным путем, когда он может начать все заново?

Рассеянно поигрывая осколком пиалы в руке, он сел, закинув одну ногу на постель. Внезапно его взгляд упал на жареные масляные лепешки, по-прежнему лежавшие на столе. Взяв одну, Мо Жань отогнул промасленную бумагу и принялся за еду, откусывая от лепешки большие куски. Губы с налипшими вокруг крошками заблестели от масла.

Хотя эти лепешки и считались фирменным блюдом веселого дома, вкусными назвать их можно было с большим трудом. По сравнению с теми изысканными яствами, которые Мо Жаню впоследствии доводилось отведать, они казались не вкуснее свечного воска. С тех пор как этот публичный дом продали, Мо Жань больше ни разу не ел такие лепешки; едва появившись на языке, их знакомый вкус мгновенно вызвал в памяти волну воспоминаний о былом.

С каждым проглоченным куском Мо Жань все яснее осознавал, что действительно возвратился к жизни. А когда от лепешек ничего не осталось, он уже полностью оправился от первоначальной растерянности.

Он в самом деле восстал из мертвых.

Все зло, все роковые поступки его прошлой жизни еще не совершены.

Он еще не убил дядюшку с тетушкой, не учинил кровавую расправу во множестве городов, не предал своего наставника, не покрыл позором свой род, не женился, не…

Все еще живы.

Причмокнув губами, Мо Жань провел языком по своим острым белым зубам. Он чувствовал, как тонкий лучик радости в его сердце стремительно расширяется и разливается по нему жаркой волной восторга и азарта. В прошлой жизни он, обучившись трем великим запретным техникам, приобрел огромное могущество. Двумя из них Мо Жань овладел в совершенстве, и лишь третья, «Возрождение», не раскрылось ему в полной мере, несмотря на природный талант и недюжинный ум.

Он и подумать не мог, что после смерти наконец достигнет того, что ему не удалось при жизни.

Былые чувства, испытанные Мо Жанем в прошлой жизни: тоска, одиночество, злость от нежелания смиряться с обстоятельствами – все еще теснились в груди, а перед глазами стоял охваченный пламенем пик Сышэн в кольце вражеских войск.

Тогда он действительно не хотел больше жить. О Мо Жане говорили, что он принес несчастье всем своим близким, потому и остался совсем один. Под конец даже он сам считал себя ходячим мертвецом, влачившим одинокое и бессмысленное существование.

Однако что-то пошло не так, и он, человек, совершивший множество чудовищных злодеяний, после самоубийства внезапно получил возможность начать все сначала.

Так зачем уродовать лицо Жун Цзю? Только ради того, чтобы отомстить за мелкие старые обиды?

Больше всего на свете алчная Жун Цзю обожала деньги, так что в качестве маленького наказания будет достаточно просто не заплатить ей за эту ночь, а заодно прихватить мелочишку из ее кошелька. Мо Жаню пока не хотелось брать на себя вину за чью-то загубленную жизнь.

– Сегодня ты поработала из любви к искусству, Жун Цзю, – ухмыльнулся Мо Жань, размахнулся и выбросил осколок в окно.

Затем он собрал все скопленные Жун Цзю ценности и сложил в свою суму, после чего неторопливо привел себя в порядок и довольный покинул бордель.

Дядюшка, тетушка, двоюродный брат Сюэ Мэн, наставник, а еще…

Взгляд Мо Жаня мигом смягчился, стоило ему вспомнить этого человека.

«Я найду тебя, брат».

Глава 3
Старший соученик этого достопочтенного

Хм, раз уж его душа вернулась с того света, то, может, и все его редкие умения остались при нем?

Применив одно из заклинаний, Мо Жань ощутил, как в его теле заструился поток духовной энергии, по силе, впрочем, несравнимый с тем, что был раньше.

Выходит, прежняя мощь не перешла с ним в новую жизнь.

Это, однако, было не так уж и важно. Природа одарила Мо Жаня множеством талантов и острым умом, поэтому для него нет ничего трудного в том, чтобы вновь начать осваивать духовные практики. Кроме того, возвращение к жизни – само по себе необыкновенное, поистине чудесное событие, так что на небольшие помехи вполне можно закрыть глаза. Так рассудив, Мо Жань быстренько затолкал подальше вглубь себя свою темную натуру с ее торчащими клыками и, стараясь выглядеть как обычный юноша, радостно двинулся в сторону дорогой его сердцу духовной школы.

По улицам пригорода, где царствовало лето, то и дело с грохотом проносились повозки. Прохожие не обращали никакого внимания на Мо Жаня, который снова был юнцом. Порой какая-нибудь трудившаяся в поле крестьянка, которой случалось во время краткой передышки поднять голову, чтобы утереть пот со лба, замечала удивительно красивого юношу, и взгляд ее, прикованный к его фигуре, тотчас загорался живым блеском. Мо Жань же, расплываясь в улыбке, бесцеремонно глядел в ответ, пока замужняя женщина, густо покраснев, не опускала голову.

Под вечер Мо Жань добрался до городка Учан, откуда было рукой подать до пика Сышэн. Кроваво-красный диск солнца неспешно проваливался в вечернюю мглу, окрашивая в алый проплывающие над величественными горными пиками облака. Ощупав урчащий живот, проголодавшийся Мо Жань отправился по хорошо знакомому пути в один кабачок. Войдя, он подошел к стойке и принялся изучать красную дощечку, на которой черными иероглифами был выведен список подаваемых блюд.

– Хозяин! Мне курицу в кунжутном соусе, тарелку холодной говяжьей требухи, два цзиня^[9] крепкой водки и блюдо нарезанной говядины.