Занятия начинались через час, а дорога до университетского городка отнимала у меня половину этого времени. К счастью, Уилл ехал через Йорк на какое-то совещание, поэтому он меня подбросил.

– Как университет? – спросил он, потягивая американо. Он каждый день пил по пять чашек.

Только от одного этого вопроса сердце учащенно забилось у меня в груди. Я волновал его в достаточной степени, чтобы об этом спросить. И это уже было немало.

– Хорошо.

– Расскажи о нем, Джейс. Как проходят занятия?

Нет, он интересовался не просто в достаточной степени, а гораздо в большей. Я улыбнулся.

– С занятиями все нормально. Я познакомился с девушкой.

Это его заинтересовало.

– Как ее зовут? Что она собой представляет? Уже давно пора было это сделать, маленький брат.

И вот так все возбуждение и спало.

Маленький брат.

Малыш.

Малыш. Малыш. Малыш.

Они когда-нибудь будут смотреть на меня как на равного?

Я ведь ненамного младше их. Бакстеру двадцать шесть, Уиллу двадцать семь, а Скотту двадцать девять.

Не. Намного. Младше.

– Она крутая. И очень смелая. Его зовут Блю.

Уилл изменил положение на сиденье и оперся рукой на колено, чтобы застегнуть манжету на запястье.

– Блю? В смысле Синяя? Как цвет?

– Как цвет. – Ее образ появился у меня в голове, и я улыбнулся. – У нее еще и синие волосы.

– Хм. Интересно. Она из этих арт-фриков?

– А почему они фрики?

Уилл фыркнул.

– А разве они все не фрики? То есть я хочу сказать, что нужно быть в некоторой степени странным, чтобы рисовать то дерьмо, которое рисуют они.

Я почувствовал себя оскорбленным.

– У Бакстера диплом искусствоведа. Он фотограф.

– Бакстер из Боландов. В этом вся разница.

Если я что-то и ненавидел в Уилле, так это его претенциозность. Если человек не работал в финансовой сфере или в бизнесе, или в чем-то, что, черт побери, изучал Уилл, то они автоматически оказывались ниже его. Он ставил меня ниже всех братьев, пусть и молча, ничего не комментируя вслух.

– В чем разница? – Мне на самом деле хотелось это знать.

– У него не цветные волосы, как у твоей Блю.

«Моей Блю».

Почему он так сказал? Почему мне это понравилось?

Мне немного захотелось ее защитить.

– Ей они идут.

Уилл снисходительно засмеялся и повернул направо, к стоянке студенческого городка.

– Наверное, да. – Он отпер дверцу машины. – Может, следующей ты встретишь Красную или Оранжевую. Попробуй все цвета радуги до окончания четвертого курса, хорошо?

Я с грохотом захлопнул дверцу и ушел, слыша, как вдали исчезает шум дурацкой выхлопной трубы, которую Уилл установил в своей машине.

Почему, черт побери, все должно быть вот так? Надо мной вечно будут издеваться, будут придираться? И ко всему прочему, члены моей семьи!

Я чувствовал себя так, словно меня взяли и выключили. Чувствовал, как на меня накатывают эти мысли. Каждый шаг, который я делал в направлении аудитории, был шагом, который я хотел сделать в обратном направлении. Может, мне следовало бы занять мысли кем-то по имени Кендра или Эмили. Может, мне следовало бы послать сообщение Райли…

Нет. «Больше никогда не посылай сообщений Райли, черт побери».

Занятия начинались через пятнадцать минут, это означало, что я пришел рано. Казалось, что на всех занятиях всегда присутствуют одно или два одних и тех же лица, но я не знал, как их зовут. Мне было плевать. Они были никем.

Я тоже когда-то был никем.

Больше никогда.

Пятнадцать минут в одиночестве с собственными мыслями – это долго. Блю всегда опаздывает, поэтому у меня было несколько минут для размышлений. Она спросила меня, хочу ли я узнать ее получше. Она в тот день обо многом меня спросила.

Это было странно. Большинство вещей, о которых мы говорили, можно считать поверхностными. Но Блю казалась мне какой угодно, но только не поверхностной. Я чувствовал, что она сдерживается. Я что-то чувствовал. Я не спрашивал. Это она захотела пойти выпить со мной кофе.

Может, я нравлюсь Блю.

Нет.

Да. Да. В это так трудно поверить?

Она мне нравилась? Нет. Я ее не знал. Могла она мне понравиться? Я хочу сказать, что она не относилась к типу девушек, которые мне нравились.

Райли была блондинкой.

У Блю синие волосы. Темно-синие, почти черные.

У Райли зеленые глаза.

У Блю карие глаза.

Райли маленькая и худенькая.

У Блю заметные формы.

Она не могла мне понравиться. Она не мой тип. Уилл никогда ее не одобрит.

Она зашла через пять минут после того, как я пресек какое-либо нарастание чувств. Она криво улыбалась. Она помахала мне.

– Привет, Джейс. – Она сжимала в руке телефон, и вот тогда-то я об этом подумал.

Она не отправила мне никаких сообщений.

Почему она не отправила мне никаких сообщений?

«Она тебе не нравится, почему тебя это волнует?»

– Привет, – ответил я, отодвигаясь. Это было вынужденно, я заставил себя отодвинуться.

Она медленно опустила сумку и с беспокойством посмотрела на меня. Оно просто исходило от нее. Я не хотел, чтобы она видела, как оно вытекает и из меня тоже, словно кровь.

– Все в порядке? – спросила она. Ее голос звучал тихо, почти робко.

Я кивнул в ответ. Я только это и делал. Но что я мог бы сказать, если бы открыл рот?

«Я ставлю под вопрос свои чувства к тебе». У меня их нет.

«Ты мне в некотором роде нравишься». Но я тебя не знаю.

«Мой брат тебя не одобрит». Но какое мне дело до того, что он думает?

Да. Мне есть дело до того, что все думают.

Блю устроилась рядом со мной и не сказала ни слова, открывая свой ноутбук. Я сделал то же самое, стал прокручивать журнальные статьи в одном окне и просматривать «Твиттер» в другом.

Я бросил взгляд на ее ноутбук и увидел, что она ищет билеты на самолет. Кажется, в направлении значилось «Париж», но она вышла с этого сайта до того, как я смог приглядеться внимательнее.

– Прости, что не написала тебе ни одного сообщения, – сказала она, судя по глазам, извинение было искренним.

И тогда я понял, что я сволочь. Лжец.

Именно тогда я понял, какой я трахнутый на голову, потому что ответил:

– Я не заметил.

«Ради всего святого, Джейс».

Я все замечал.

Блю больше не разговаривала со мной до окончания занятий.

Глава двенадцатая. Блю

Первый год учебы,

средняя школа – десять лет назад

Через полгода после смерти отца я выкрасила волосы в синий цвет.

Процесс оказался гораздо тяжелее, чем я могла предположить. Мой натуральный цвет – темно-русый, поэтому осветление его, естественно, изменило.

Я пробовала одну магазинную краску для волос за другой, один тонер для волос за другим, пока наконец они не стали медно-оранжевого цвета. После этого я нанесла бирюзовую Manic Panic ^[12], которую для меня выбрала мама.

Она не знала, что покупает, ей просто нужно было меня чем-то занять. Чем-то, что не требовало от нее никаких действий. Чем-то, что сделает меня счастливой, причем саму по себе, без ее участия.

Мои волосы приобрели жуткий зеленоватый оттенок. Они выглядели как морской мох или заплесневевший желатиновый десерт от компании Jell-O. Желатиновый десерт может заплесневеть? Я в это верила. Тогда я верила во все.

Мои подруги по начальной школе отдалились от меня. Никто не хотел связываться с девочкой, потерявшей отца, да еще и из-за его алкоголизма. Они делали предположения насчет меня. Говорили, что я, вероятно, уже пью в свои тринадцать лет. Я думаю, что миссис Мелени кому-то растрепала про то, что видела у меня дома и в каком он состоянии, а потом тот человек рассказал еще кому-то, сплетня пошла дальше, и – бамс!

Я стала фриком.

А теперь я еще стала фриком с синими волосами.

Эти предположения изменили траекторию моей жизни. Никто больше никогда не будет строить насчет меня плохие предположения. Я не унаследовала все от отца, как и от матери.

Я – Блю Хендерсон. Не Беатрис.

Когда люди спрашивали меня, почему я покрасила волосы в синий цвет, я говорила им: потому что совсем недавно открыла для себя мультфильм «Коралина». Он вскоре стал моим самым любимым, потому что у главной героини были волосы яркого кобальтового цвета. Мне она нравилась. Я видела себя в ней.

Потерянная.

Лишенная внимания.

Грустная.

Никому не нужно было знать, что я красила волосы так, потому что таким образом чувствовала близость к отцу. В некотором роде эти стены, эти шторы, эти простыни были всем, что от него осталось. Он оставил меня только с этим.

Конечно, меня травили, надо мной издевались. Через это проходит каждый ребенок. Хотя я это с радостью принимала. Я сама издевалась над этими негодяями в ответ. В конце-то концов, мы были одного возраста. Крысы не были надо мной, они были рядом со мной. Им просто удавалось лучше скрывать свое уродство.

Затем в один прекрасный день я познакомилась с Фон Вандерстед.

Она переехала из другого города в трех часах езды от нас, потому что ее родители получили хорошую работу на Фабрике ^[13].

Она была богатой и симпатичной.

И ее тоже травили, и над ней издевались.

Как я и говорила… Крысы.

Мне захотелось стать ее подругой. Может, потому, что мне хотелось быть такой, как она, или иметь те вещи, которые были у нее, или одеваться, как она. Я никогда раньше не подходила ни к кому так, как я подошла к Фон, а когда все-таки подошла, поняла, что мы станем подругами.

Иногда двое людей, которые являются полными противоположностями друг друга или находятся далеко друг от друга, оказываются связанными невидимой нитью. Этого не видит никто, кроме людей внутри этого узла. Этот узел очень трудно разорвать, и мы не стали этого делать. Мы позволили ему еще крепче связать нас, мы позволили ему сформировать нас, пока не переросли в новых людей. Тех, кто был лучше.

В кого-то типа Блю.

– Тебе нравятся мои волосы? – спросила я у Фон, которая в тот момент стояла у своего шкафчика в раздевалке и красила ногти в симпатичный розовый цвет. Ну, достаточно симпатичный. Мне никогда не нравился розовый.

Она подняла голову и посмотрела на меня большими карими глазами. Они в некотором роде напомнили мне мои собственные. У нее были черные волосы, гладко зачесанные назад в аккуратный хвост. Волосы были длинные, в отличие от моих, коротких и растрепанных.

– На самом деле мне они очень не нравятся, – невозмутимо заявила она. Я уже собиралась развернуться и уйти, но она схватила меня за запястье и развернула назад. – Но мы можем решить этот вопрос. Моя тетя парикмахер. Приходи после школы.

И я пришла. И на следующий день, и после него.

Мы с Фон садились рядом за обедом, мы вместе ужинали, она стала для меня всем.

Это может показаться трагичным, но, когда у тебя ничего нет, люди, которым ты отдаешь себя, заполняют пустоту, то место, которое осталось раскуроченным и голым.

Фон меня восстановила. Ее тетя восстановила мои волосы. Я сама чинила сломленные куски себя.

Но сломленные куски остаются всегда, в особенности если сидят у тебя прямо под кожей. Они выглядели как плоть, ощущались как плоть. Осколки стали мягкими. Стекло стало гладким.

Боль стала счастьем. Счастье стало болью.

Боль стала уютной, и этот уют был блаженством.

Глава тринадцатая. Блю

Четвертый курс,

четвертая неделя – настоящее время

– Я не буду с ним больше разговаривать, – заявила я, маленькими глотками попивая из бокала розовое просекко. – Никогда больше.

– У тебя с ним общие занятия, – напомнил Картер.