Во имя этого я принял решение и согласился покончить раз и навсегда со всем, что до сих пор составляло мою жизнь. Я бросаю свой дом, родственников и друзей, бросаю уют и комфорт, свои общественные и культурные привычки, без которых я даже не представляю себе, чем заполнятся мои будни. Я оставляю работу, мое дело, спешно продаю свое предприятие – и все это для того, чтобы уехать и надолго застрять на каком-то острове посреди океана, на краю света. Как известно, даже приговоренные судом отправке туда предпочитают смерть, а негры, как утверждают англичане, смиряются с этим, только когда им угрожают силой. Однако я не ропщу и не жалуюсь. Иногда в жизни наступают моменты, когда сама судьба распоряжается нашей волей, и тогда причины более высокие, чем личные, должны взять верх над всем остальным. Возможность служить стране на пределе своих знаний и способностей, в час, когда она во мне нуждается, оправдать доверие того, кто посчитал меня достойным этой миссии, – вот, вне сомнения, один из тех самых случаев, когда уже нет места ни для иного выбора, ни для личной свободы. Ропщу я лишь из-за того отчаяния, которое охватывает меня, когда я понимаю, что, наконец-то обретя Вас, я вынужден Вас потерять. Из-за того, что я должен уезжать, принадлежа Вам, как, уверен, никто из мужчин до или после меня. Из-за того, что увидел в Вас бездну любви и чувств, о существовании которых раньше догадывался, но которые никогда так не открывались моему взору. Теперь со мной останутся лишь воспоминания о тех двух ночах, столь коротких и наполненных, сколь длинными и пустыми будут для меня предстоящие дни без Вас. Не обижайтесь на меня за эти слова, но, возможно, было бы лучше, если б я Вас не встретил, не потерял себя в вашем взгляде, жестах, в голосе, уме, в Вашем теле. Тогда вместе с моим багажом мне не пришлось бы увозить отсюда тяжесть в сердце и в мыслях, которые не перестанут преследовать меня долгими днями и ночами там, на экваторе. Было бы лучше не случиться тому, что все-таки произошло и что заставит меня до конца дней моих думать, какой была бы моя жизнь рядом с Вами.

Прошу вас, прочтите и затем порвите это письмо, вместе с теми другими, которые я Вам написал. Искренне прошу Вас. Чтобы Вы могли и дальше жить своей жизнью, быть счастливой рядом с теми, кого любите Вы и кто любит Вас, чтобы всегда оставались с Вами Ваша молодость, Ваши глаза и улыбка. Не стоит бороться с неотвратимым: так было предписано судьбой, мы не могли что-либо изменить. И прошу Вас: когда представится случай, помолитесь, чтобы освободить меня от опасностей, болезней и прочих напастей, а еще – от выпавшей мне злой кары и ужаса жить отныне без Вас и уже никогда не быть счастливым.

Матилда, обещаю, что от меня Вы никогда не узнаете, чем были для меня дни, месяцы и годы этой ссылки, что ожидает меня. Вы не узнаете о моих страданиях, слезах и разочарованиях. Из уважения к Вам я буду сохранять эту непреодолимую дистанцию, которая установилась между нами. Нам не стоит обманываться, не стоит и мне обманывать Вас: из Сан-Томе́ нет пути назад. Молитесь за меня и за то, что, может быть, любите во мне. Будьте счастливы.

Прощайте навсегда,

Луиш».

После этого все пошло настолько быстро, дни были настолько наполненными, насколько это может быть у человека, который за два месяца должен привести все в порядок, попрощаться со всеми и всесторонне подготовиться к предстоящей ему новой жизни. Луиш-Бернарду попросил о приеме у графа де-Арнозу, которому он сообщил о том, что принимает предложение короля. Два дня спустя новость о его назначении появилась во всех газетах, в сопровождении краткой биографии, а в одном случае, в «Колониальной газете», даже с комментарием, ни хорошим, ни плохим. В нем говорилось, что будущему губернатору не хватает опыта практической работы, отмечались его идеи и суждения об управлении заморскими провинциями, которые, при разумном и взвешенном применении, могли бы послужить делу процветания колонии и интересам Португалии. Он был принят рядом министров, включая министра по заморским территориям, министрами иностранных дел, а также – министром обороны, учитывая тот факт, что под юрисдикцией Сан-Томе́ и При́нсипи находился также форт Сан-Жуан Батишта де-Ажуда́^[22].

Луиш-Бернарду провел бесконечное количество часов за обедами, ужинами, а также на рабочих совещаниях с фазендейруш из Сан-Томе́ и бывшими администраторами плантаций; с работавшими там ранее врачами, судьями и священниками, а также с двумя своими предшественниками на посту губернатора. К концу всего этого он уже не мог переваривать свалившийся на него объем информации, мнений, советов и, еще никуда не уехав, уже чувствовал себя крайне усталым. Оставшаяся часть отведенного ему двухмесячного срока была поглощена обустройством личной жизни и довольно непростым бюрократическим процессом продажи Островной компании и всех ее активов. Он заключил прекрасную сделку, однако, когда настал час расставаться с кабинетом и самим предприятием, где он провел бо́льшую часть дней из последних пятнадцати лет, сердце его сжалось от тоски и ностальгии: он поблагодарил своих самых близких и верных сотрудников и настоял на том, что попрощается с каждым из работников персонально. Что будет с ним, когда он вернется, оставалось загадкой. Луиш-Бернарду знал только, что сейчас он богат, а потом будет богат и свободен. Пока же, находясь между одним и другим, он понимал, что бытие его пребывает в подвешенном состоянии. И все же, раз он уезжает, было бы правильнее закрыть за собою все двери.

Самым болезненным оказалось расставание с друзьями. Он погрузился в длительную череду вечеринок – частных торжеств, ужинов, длящихся до рассвета, или театральных представлений в Сан-Карлуше, где сезон был в самом разгаре. Дважды, кроме прочего, он заканчивал вечер в борделе Доны Марии душ-Празе́реш, чьи гостеприимные стены и не менее великодушные девушки часто становились местом пристанища для молодых людей его круга. Из-за излишней, впрочем, намеренно проявленной болтливости кого-то из друзей, Дона Мария церемонно обращалась к нему «сеньор губернатор», и Луиш-Бернарду не знал, смеяться ему, смущаться или беспокоиться по этому поводу:

– Сеньор губернатор изволит сам выбрать себе девушку или доверится моей рекомендации, из наших новеньких?

«Сеньор губернатор», надо сказать, не понимал толком, хочет ли он «употребить» всех этих новеньких, одну за другой, будто бы прощаясь с женщинами навсегда, или предпочтет остаться разговаривать с Доной Марией, пытаясь вырваться из своей меланхолии, которую эта достойная уважения дама потом будет обсуждать с его друзьями: «Сеньор губернатор все время такой грустный! Раз он за юбками гоняться перестал и отвергает таких девушек – значит, на сердце у него неспокойно».

В последние оставшиеся ему выходные в Португалии он настоял на том, чтобы отправиться в одно из своих любимых мест – Дворец Бусаку^[23]. «Хочу забрать его с собой глазами и сердцем!» – заявил он таким трагическим тоном, что Жуан Фуржаж, Филипе Мартиньш и Матеуш Резенде, его самые близкие друзья, тут же поспешили сказать, что тоже едут с ним. Поначалу они планировали, что это будет вечеринка в средневековом духе в окрестностях Коимбры. Однако никто так и не смог увести его с открытой веранды дворца, где он провел все утренние часы в первый и во второй день, захватив также и часть дневного времени. Глядя, словно одержимый на лес, он выдавал время от времени философские умозаключения, вроде: «Дайте мужчине женщину и хорошую книгу – и все, что ему будет нужно для полного счастья, он найдет здесь!» Потом, как бы в подтверждение собственных слов, он набрасывался на местное меню с аппетитом обреченного и поглощал все по списку, настаивая на том, чтобы в завершение трапезы обязательно был приготовленный в печи молочный поросенок.

К великому удовольствию друзей, Луиш-Бернарду полностью вошел в роль богача, не знающего, на что потратить деньги, и в течение всех выходных щедро, не обращая внимания на цены, оплачивал лучшие вина из знаменитых дворцовых погребов. Он ел, пил и курил так, будто от этого зависело спасение его души. В поезд Луиш-Бернарду садился уже в состоянии не очень подобающем для губернатора, назначенного высочайшим королевским повелением.

Все закончилось одним солнечным мартовским утром, в котором уже угадывались признаки наступившей весны, наполнявшей город своим ярким светом. Лиссабон в то утро был действительно прекрасен. Он поднимался на борт «Заира», прощаясь с теми, кто настоял на том, чтобы проводить его в столь грустный для него час. Это были несколько его давних, с незапамятных времен друзей, две служанки, которым он вверял дом на период своего отсутствия, и главный управляющий министерства по заморским территориям (самого министра задержали дела, связанные с подготовкой назначенных на этот день дебатов в кортесах). Уже на самой пристани посыльный передал ему короткую записку от короля с благодарностью за его «патриотический поступок» и пожеланием успехов в выполнении доверенной ему миссии. Вот и всё: Родина, весь его мир, вся его жизнь теперь медленно удалялись от Луиша-Бернарду по мере того, как «Заир» отчаливал от берега в районе Дока де Фундисан, маневрируя, чтобы обойти песчаные насыпи вблизи маяка Бужиу. Лиссабон продолжал сокращаться до размеров все менее различимой на горизонте точки. Холодный, подувший со стороны открытого моря ветер заставил его укрыться в каюте, где лежала целая стопка утренних лиссабонских газет, с новостями из мира, к которому он уже не принадлежал.

V

После остановок на островах архипелага Кабо-Верде – в порту Минделу, на Сан-Висенте, на котором он уже бывал, и на острове Сал, – Луанда^[24], величественно показавшаяся на горизонте, выглядела как настоящая метрополия. В ее гавани стояли с десяток большегрузных пароходов, на якоре или пришвартованных к причалу, а сам порт бурлил бешеной активностью, охваченный срочными погрузками и разгрузками, деловыми сделками, встречами и расставаниями. Было сложно представить себе, что во внутренних районах страны колониальные войска были все еще заняты изнурительной войной с племенами, вооруженными луками и стрелами, и что масштабы этой территории португальцы начали осознавать всего лишь пару десятков лет назад, когда Берлинская конференция^[25] постановила, что эффективное управление территорией имеет приоритет над правом их первооткрывателя. Ангола по площади превосходит Португалию в десять раз и примерно в сто раз больше Сан-Томе́ и При́нсипи. Ее эффективное освоение, так же как и Мозамбика, было задачей, находящейся за пределами физических, человеческих и финансовых возможностей для такой маленькой страны, как Португалия. В течение многих лет Англия и Германия находились между собой в тайном сговоре, пытаясь отхватить себе по куску от португальской колониальной империи. Поводом для этого было отчаянное финансовое положение страны, которой они предлагали кредиты, под залог этих двух колоний. В ситуации, когда мнения по данному вопросу в самой Португалии разделились, Дон Карлуш смог настоять на своем и отверг коварные предложения. Воспользовавшись идущей англо-бурской войной и тем, что Англия нуждалась в мозамбикском порту Бейра для высадки там солдат и вооружений, король заключил с Лондоном Виндзорский договор^[26]. Таким образом, Англия, которая еще вчера унижала ее в связи с фантазиями по поводу «розовой карты» и которая находилась в сговоре с Германией с целью полной ликвидации колониальной империи Лиссабона, теперь признавала Португалию как своего «давнего союзника», торжественно пообещав, в случае необходимости, использовать Королевский флот для оказания ей помощи в деле защиты ее заморских владений.

Однако англичане имели собственные представительства в Анголе и были полны сил. Ливингстон^[27] по пути в Лондон, после выполнения порученной ему миссии по исследованию устья Нила, останавливался в Луанде. В Королевском географическом обществе, которое финансировало его поездки, он намеренно не упомянул о своей встрече в ангольской глубинке с португальским исследователем Серпа-Пинту^[28], настояв на том, что не встречал ни одного европейца в бескрайних лесах Анголы. В Луанде находился английский министр-резидент, консул, представители флота, военный атташе, а также два командированных сюда уполномоченных, в чьи обязанности входил неофициальный надзор за соблюдением запрета на работорговлю.

Вскоре по прибытии в ангольский порт, в толчее на пристани Луиш-Бернарду услышал за спиной английскую речь и, повернувшись, успел увидеть удалявшихся от него двух элегантных дам в компании молодого человека в белой колониальной шляпе, который давал распоряжения рабочим-кули^[29], несшим ручную кладь. Тон его выдавал в нем европейца, хорошо знакомого с местными порядками.