До сих пор жизнь Юаня была очень проста. В отчем доме занятий у него было немного, и все они были просты и понятны; в военной школе, единственном его втором пристанище, были те же немудреные книги и законы, да еще дружба и перепалки с другими парнями в редкие, свободные от учебы часы. Уходить из школы и слоняться без надзора среди незнакомых людей им не дозволялось, так как большую часть времени они должны были посвящать правому делу и подготовке к грядущей войне.

Здесь же, в этом большом шумном городе Юань вдруг обнаружил, что жизнь его подобна книге, страницы которой необходимо прочесть все разом: вокруг было великое множество занятий самого разного рода, и он с жаром и жадностью принимался за все, боясь упустить даже самую малость.

Совсем рядом, дома, кипела веселая семейная жизнь, которой так не хватало Юаню. Он, никогда не смеявшийся и не игравший с другими детьми, никогда не забывавший о долге, переживал теперь запоздалое детство рядом с Ай Лан. Вдвоем они то во что-нибудь играли, то беззлобно вздорили, то смешили друг друга так, что Юань забывал обо всем, кроме смеха. Поначалу он робел рядом с ней и только сдержанно улыбался, и душа его была стеснена и не могла свободно излиться. Его так долго учили, что он должен быть серьезен, должен двигаться медленно, с достоинством и хранить полную невозмутимость, а на любые вопросы отвечать обдуманно и взвешенно, что теперь он не понимал, как ему быть с этой озорной девчонкой, которая смеялась над ним и дразнила его, придавая степенное выражение своему сияющему личику, отчего оно сразу вытягивалось, как его собственное лицо, и даже госпожа не могла сдержать улыбки при виде этого зрелища. Конечно, Юань смеялся – пусть поначалу и не знал, нравятся ему насмешки сестры или нет, потому что раньше никто над ним не потешался. Но Ай Лан не давала ему спуску. Она не успокаивалась, покуда он не отвечал на ее колкость, и только что не кричала «Браво!», если ему удавалось придумать смешной ответ.

Однажды она заявила:

– Матушка, наш мудрый старец впадает в детство, точно-точно! Мы еще сделаем из него мальчишку. Я знаю, как надо поступить: купим ему заграничных нарядов, я научу его танцевать, и он будет иногда ходить со мной на танцы!

Однако это было уже чересчур, на такое веселье Юань согласиться не мог. Он знал, что Ай Лан часто позволяет себе такие чужеземные утехи, которые называются танцами, и он порой видел на улицах ярко освещенные изнутри дома, где люди танцевали, но зрелище это всегда заставляло его опустить взгляд, таким оно казалось непристойным. Чтобы мужчина так близко прижимал к себе чужую женщину, не жену… Да если бы и жену, все равно выделывать такое на виду у всех, по его мнению, было неправильно. Столкнувшись с его неожиданным упрямством, Ай Лан тоже заупрямилась и начала настаивать, чтобы он пошел с ней. Тогда он стыдливо опустил глаза и сказал в свое оправдание:

– Я никогда не смог бы плясать. У меня слишком длинные ноги.

– Подумаешь! У некоторых чужеземцев ноги еще длиннее твоих, и ничего, прекрасно пляшут. Минувшим вечером я танцевала с белым мужчиной в доме Луизы Лин, и клянусь тебе, мои волосы то и дело застревали в пуговице у него на пупке, а все же он танцевал, как высокое дерево на ветру! Нет, придумай лучше другую отговорку, Юань!

Он не посмел назвать ей истинную причину. Тогда она засмеялась и, погрозив ему указательным пальчиком, сказала:

– Я знаю, почему ты не хочешь идти! Думаешь, все девицы влюбятся в тебя по уши, а ты боишься любви!

Тут госпожа мягко произнесла:

– Ай Лан, Ай Лан! Не дерзи, дитя мое!

Юань сдавленно засмеялся и переменил тему.

Однако Ай Лан не могла просто так это оставить и каждый день восклицала:

– Ты не отвертишься, Юань, я еще научу тебя танцевать!

Многие ее дни были настолько полны развлечений, что, прибегая с учебы, она бросала книги, переодевалась в платье какой-нибудь более веселой расцветки и опять убегала – смотреть спектакль или «картину», где люди двигались и говорили, как в жизни, но даже в такие занятые дни она улучала минутку-другую, чтобы подразнить Юаня, грозя, что завтра или послезавтра возьмется за него всерьез и ему пора готовить свою душу к любви.

К чему все это могло привести между ним и Ай Лан, Юань не представлял, потому что он до сих пор боялся хорошеньких болтливых девушек, которые приходили и уходили с Ай Лан и которых, хоть та и представляла их брату и говорила: «Это мой брат Юань», он до сих пор почти не знал и не отличал друг от друга, так они были похожи и так хороши собой. Юань страшился чего-то глубокого и потаенного в себе, некой тайной силы внутри себя, которую могли пробудить в нем эти легкие беспечные ручки.

Однажды произошло нечто, что помогло Ай Лан в осуществлении ее коварных замыслов. Как-то вечером Юань вышел из своей комнаты и спустился к ужину. Внизу уже сидела госпожа, которую он теперь называл матерью. В столовой стояла полная тишина, так как Ай Лан не было дома. Это не удивило Юаня, поскольку они с госпожой часто ужинали вдвоем, пока Ай Лан развлекалась с друзьями. Однако в тот вечер, стоило Юаню устроиться за столом, госпожа своим тихим и вкрадчивым голосом заговорила:

– Юань, я уже давно хочу обратиться к тебе с одной просьбой, но, зная, как ты занят и как тебе не терпится изучить свои книги, как рано ты встаешь и как тебе нужен сон, я не осмеливалась это сделать. Так вышло, что мои возможности в отношении одного дела исчерпаны. Я нуждаюсь в помощи, и, поскольку все это время я относилась к тебе как к родному сыну, я прошу тебя о том, о чем не могу попросить никого другого.

Вот теперь Юань удивился не на шутку, ибо госпожа всегда была так спокойна и уверена в себе, в своих силах и своем здравомыслии, что как будто и не нуждалась ни в какой помощи. Он поднял глаза от миски с едой и, недоумевая, сказал:

– Конечно, мама, я все для вас сделаю, ведь с самого первого дня моего приезда вы делали для меня больше, чем родная мать. Вы окружили меня такой заботой и столько сделали для меня, что о большем нельзя и просить.

Госпожа была так растрогана его добрым голосом и взглядом, что на миг забыла о своей напускной степенности. Губы ее задрожали, и она произнесла:

– Речь пойдет о твоей сестре. Всю свою жизнь я посвятила этой девочке. Поначалу я грустила, что у меня родился не мальчик. Мы с твоей матерью зачали почти одновременно, а потом твой отец ушел на войну, и к его возвращению мы обе родили. Не могу выразить словами, Юань, как мне хотелось, чтобы ты был моим. Отец твой на меня даже не смотрел. Я всегда чувствовала в нем способность к сильному чувству – у него удивительное, глубокое сердце, но никому еще не удавалось завоевать его, кроме тебя. Не представляю, почему он так ненавидит женщин. Но я знала, как он мечтает о сыне, и все месяцы его отлучки я говорила себе, что если рожу мальчика – я не глупа, Юань, в отличие от большинства женщин, ибо отец передал мне все, что знал, – я думала, что тогда он присмотрится ко мне и увидит мое сердце, и сможет утешиться мною и той мудростью, что во мне есть. Но нет, для него я была всего лишь женщиной, которая могла родить ему сына, а родила дочь. Когда он вернулся домой с победой, то сразу кинулся к тебе, Юань, спящему на руках у матери-крестьянки. Я нарядила Ай Лан, как мальчика, в смелые красные и серебряные одежды, и она была очаровательной малышкой. Но он на нее даже не взглянул. Снова и снова я посылала ее к нему под тем или иным предлогом или приводила ее сама, ведь она была так умна и развита не по годам – мне так хотелось, чтобы он это увидел! Но в нем засело какое-то странное предубеждение ко всему женскому полу. Он видел лишь то, что она – девочка. Наконец, не находя себе места от одиночества, я решила покинуть дом Тигра – не демонстративно, а под предлогом, будто хочу дать образование дочери. Я была уверена, что смогу дать Ай Лан все, что получил бы мой сын, и постараюсь развеять предрассудки, связанные с женским уделом. Твой отец был щедр, Юань, он посылал нам деньги, и мы ни в чем не нуждались. Вот только ему было безразлично, жива я или мертва, и что сталось с дочерью… Я помогаю тебе не ради него, сын мой, а ради тебя.

Она обратила на него печальный и глубокий взгляд, и Юань поймал этот взгляд, и смутился, потому как ему открылись истинные мысли и чувства госпожи; от смущения от потерял дар речи, так как она была много старше. Госпожа продолжала:

– Я посвятила Ай Лан всю свою жизнь. Она была чудесным веселым ребенком. Я думала, что ее ждет величие – она станет великим художником или поэтом, а может, талантливым врачом, как мой отец, ведь в нашей стране теперь и женщины становятся врачами, или возглавит какое-нибудь современное женское объединение. Мне казалось, моя единственная и ненаглядная дочь должна добиться того, чего могла бы добиться я сама – стать ученой, мудрой и прочее. Сейчас я иногда беру в руки заброшенные ею учебники и плачу: сколько в них того, что я уже не в силах постичь… Однако теперь я понимаю, что великой Ай Лан не станет. Ее единственный дар – это смех, обаятельность, хорошенькое личико и умение покорять сердца людей. Работать по-настоящему она не способна. Она ничего не любит, кроме развлечений. Она добра, но ее доброте не хватает глубины. Она добра лишь потому, что жизнь приятнее, когда она добра. О, поверь, Юань, я не жду от нее многого и знаю ее слабые стороны, как скульптор знает материал, из которого ваяет. Я не питаю ложных надежд. Мои мечты давно рухнули. Сейчас я хочу лишь одного: выдать ее за достойного человека. Ей нужно замуж, Юань. Она не сможет жить одна, о ней должен заботиться мужчина. А поскольку с самого детства она росла на свободе, то и мужа выбрать она должна сама, мой выбор ее не устроит. Она своевольна, и я очень боюсь, что она влюбится в неразумного юнца или выскочит за богатого старого дурня. Ей не чужда некоторая извращенность: было время, когда она присматривалась к чужеземцу и почитала за честь, когда ее видели в его обществе. Но этого я больше не боюсь. Теперь у нее новое увлечение. Кажется, она влюблена в мужчину и проводит с ним все свое время. Я не могу следить за ней и не доверяю ни ее двоюродному брату, ни его жене. Юань, окажи мне милость, как-нибудь вечером составь ей компанию и удостоверься, что ей ничего не грозит.

Она говорила очень долго, и тут в столовую вошла Ай Лан, уже принарядившаяся и готовая идти на танцы. Она была в длинном темно-розовом платье с серебристой отделкой и коротким воротником-стойкой по последней моде, на ногах сверкали серебристые заграничные туфельки на высоком каблуке, а шея казалась гладкой и золотисто-белой, как у ребенка; короткие рукава едва прикрывали плечи и оголяли красивые белые руки, тонкие, но не костлявые, одетые в нежнейшую и мягчайшую плоть. На ее запястьях, по-детски тонких и по-женски округлых, сияли узорчатые браслеты из серебра, а на средних пальчиках рук – серебряные кольца с нефритом. Завитые волосы, блестящие и черные, как агат, она уложила вокруг очаровательного накрашенного лица. На плечах ее лежало манто из пушистого белого меха. Войдя в комнату, Ай Лан откинула манто с плеч и с улыбкой поглядела сперва на Юаня, а затем на мать, прекрасно отдавая себе отчет, как она хороша и невинно-горделива в своей красоте.

Оба подняли головы и невольно залюбовались ею, и Ай Лан, заметив это, хихикнула и издала восторженно-победный возглас. Это привело ее мать в чувство, и она тихо спросила:

– С кем ты сегодня идешь, дитя мое?

– С другом Шэна, – весело отвечала Ай Лан. – Он писатель, мама, его истории нынче очень популярны! У Ли Ян!

Это имя в самом деле было на слуху у Юаня. У Ли Ян писал сказки в западном духе, очень нескромные, свободолюбивые и полные рассуждений о любви между мужчиной и женщиной, часто с трагичным финалом. Юаню, конечно, было любопытно познакомиться с таким писателем, хотя его истории он читал втайне и при этом все равно сгорал от стыда.