– Ты как-нибудь возьми с собой Юаня, дитя мое, – мягко проговорила госпожа. – Он заучился, я считаю. Можно иногда и развеяться с сестрой и двоюродными братьями.

– Конечно, Юань, я жду не дождусь! – вскричала Ай Лан, широко улыбаясь и сверкая большими черными глазами. – Только сперва нужно купить тебе подходящую одежду. Мама, заставь его купить заграничное платье и туфли! Танцевать куда удобнее, когда ноги не путаются в полах халата. Обожаю, когда мужчины одеваются в заграничное, завтра же пойдем и купим ему все-все необходимое! Ты ведь не так уж дурен собой, Юань, и в заграничном платье будешь выглядеть не хуже других. Я обязательно научу тебя танцевать, братик. Начинаем завтра же!

Тут Юань покраснел и покачал головой, но без прежней решимости, потому что понял просьбу госпожи и не мог отказать. Она была так добра к нему, и вот ему наконец представилась возможность ее отблагодарить! Тут Ай Лан воскликнула:

– А что же ты будешь делать, если не научишься танцевать? Сидеть в одиночестве за столом? Мы, молодые, все танцуем!

– Да, такова нынешняя мода, Юань, – с тихим вздохом произнесла госпожа. – Очень странная и сомнительная мода, пришедшая к нам с Запада. Мне она тоже не по душе, я не вижу в этих танцах ничего хорошего, но что поделать?

– Мама, ты такая странная и старомодная, но все же я тебя обожаю! – со смехом сказала Ай Лан.

Не успел Юань ответить, как дверь открылась, и вошел Шэн, одетый в черный заграничный костюм, а с ним – еще один мужчина, тот самый писатель, и хорошенькая девушка в точно таком же наряде, как у Ай Лан, только зелено-золотом. Впрочем, для Юаня все современные девушки выглядели одинаково: все они были накрашены, все стройны и легки, как дети, все с одинаковыми звонкими голосками и все постоянно перемежали свою речь восторженными или обиженными возгласами. Словом, на девушку Юань внимания не обратил, он глядел только на знаменитого писателя – высокого, холеного, с крупным гладким лицом, бледным и очень красивым: узкие красные губы, черные раскосые глаза, прямые черные брови. Однако первым делом Юань заметил его руки, которые постоянно двигались, даже когда он молчал; кисти были крупные, но по-женски округлые, с длинными пальцами, заостренными на кончиках и пухлыми у основания, благоухающие, лоснящиеся от масел и смуглые – чувственные руки, ибо когда Юань стиснул одну в знак приветствия, та будто растаяла и растеклась теплом промеж его пальцев, и Юаню стало тошно.

Ай Лан и писатель обменялись пылкими взглядами, и своим взглядом он красноречиво сказал ей все, что он думает о ее красоте. Мать, заметив это, помрачнела.

– Видишь, Юань, почему я волнуюсь? – тихо спросила она. – Этот мужчина уже женат. Я знаю. Я спросила Шэна, и тот поначалу отнекивался, но потом все-таки признался, что в наши времена, если жену мужчине по старинке выбирали родители, то ему незазорно ухаживать за другими девушками. Что ж, пусть ухаживает, но только не за моей дочерью, Юань!

– Я пойду, – кивнул Юань, и теперь он мог забыть о своих опасениях, потому что делал это ради госпожи.

Вот как получилось, что Юаню купили заграничное платье, и Ай Лан с матерью пошли вместе с ним в заграничное ателье, где портной долго снимал с него мерки и разглядывал его фигуру, а после выбрал тонкую черную материю для выходного костюма и более грубую, темно-коричневую, для костюма повседневного. Затем Юаню купили кожаные туфли, шляпу, перчатки и прочие мелочи, какие носят господа за границей, и все это время Ай Лан щебетала, смеялась и трогала своими порхающими ручками то одно, то другое, и склоняла голову набок, и глядела на Юаня, раздумывая, в каком наряде он будет краше всего, пока Юань, сгорая от стыда, тоже не начинал смеяться, и в такие минуты ему было весело, как никогда в жизни. Речи Ай Лан смешили даже продавца, и тот украдкой любовался ею, такая она была свободная и хорошенькая. Лишь мать, улыбаясь, вздыхала: эта девица говорила первое, что взбредет в голову, и думала только о том, как рассмешить окружающих, и, сама того не замечая, постоянно вглядывалась в их лица, искала там восхищение и непременно находила, и веселилась тогда пуще прежнего.

Так Юаня наконец одели в заграничное платье, и, стоило ему привыкнуть к необычному ощущению голых ног, которые раньше были прикрыты свисающими почти до земли полами халата, как новые наряды ему очень даже понравились. Они не сковывали движений при ходьбе, а в карманах можно было носить всякого рода мелочи, которые удобно держать под рукой. А еще ему было очень приятно видеть радость Ай Лан, когда он надел новые одежды и вышел к ней. Она захлопала в ладоши и воскликнула:

– Юань, ты такой красавец! Мама, полюбуйся! Правда, ему ужасно идет? Этот красный галстук – я знала, что с его смуглой кожей он будет отлично смотреться, и не прогадала! Юань, я буду тобой хвастаться… Буду говорить так: «Мисс Чин, это мой брат Юань. Хочу, чтобы вы подружились. Мисс Ли, это мой брат!»

И девушка стала изображать, как представляет его целой стайке хорошеньких девиц, и Юань не знал, как ему побороть свою стеснительность, и вымученно улыбался, и щеки у него пылали точь-в-точь, как новый галстук. Все-таки было в этом что-то приятное; когда Ай Лан открыла музыкальную коробку, и музыка забилась в воздухе, и сестра схватила Юаня и положила себе на талию его руку, и мягко повела его за собой в танце, он позволил ей сделать это, и, несмотря на смущение, даже получил удовольствие. В нем обнаружилось естественное чувство ритма, и очень скоро его ноги сами собой задвигались в такт музыке, и Ай Лан восторгалась тем, как легко ему даются новые движения.

Так Юань открыл для себя это новое развлечение, которое в самом деле приносило ему удовольствие. Порой ему становилось стыдно за жар, поднимавшийся в его крови от танцев, и когда этот жар приходил, он старался обуздывать себя, потому что в такие минуты ему хотелось покрепче прижать к себе партнершу и вместе с ней отдаться этому жару. Юаню, который ни разу даже не брал девушку за руку и ни с одной девушкой, кроме сестер, не разговаривал, было очень непросто сдерживаться, когда он кружил по ярко освещенным залам под незнакомый пульс заграничной музыки и сжимал в своих объятьях партнершу. Поначалу, в первый вечер, его одолевал сильнейший страх, что ноги перестанут его слушаться, и он мог думать лишь о том, как правильно их ставить.

Впрочем, очень скоро ноги заплясали сами собой и не менее ловко, чем у остальных танцующих, к тому же музыка сама подсказывала им, как двигаться, и Юань смог полностью о них забыть. Среди людей любых национальностей и цвета кожи, собиравшихся в подобных увеселительных домах, Юань чувствовал себя одиночкой. Затеряться среди незнакомых людей очень легко, и Юань терялся, и обнаруживал себя наедине с какой-нибудь девицей, державшей его за руку. В те первые дни он не видел различий между девицами, все они были привлекательны, все были подругами Ай Лан и все желали с ним танцевать, и ему было одинаково хорошо с каждой, и хотелось просто сжимать в объятьях девушку, все равно какую, и поджаривать сердце на сладостном медленном огне, которому он пока не смел отдаться целиком.

При этом Юань в самом деле очень внимательно наблюдал за сестрой, и в конце каждого вечера удовольствий ждал ее и вместе с ней ехал домой, и ни с какими другими девушками не уходил, если их нужно было провожать без Ай Лан. Юань особенно рьяно подходил к своим обязанностям, потому что хотел чем-то оправдать для себя вечера, проведенные столь недостойным образом. Он следил за сестрой и видел, что та в самом деле много времени проводит с этим У. Одно это обстоятельство заставляло Юаня начисто забывать о сладкой дурноте, что мягко охватывала его, когда музыка звучала особенно настойчиво и девица льнула к нему так нежно, и он мгновенно настораживался, стоило Ай Лан отойти в другую комнату, где ее мог ждать писатель, или на балкон подышать свежим воздухом. Тогда Юань не успокаивался до самого конца песни, потом тут же кидался на поиски сестры и, найдя ее, ни на шаг от нее не отходил.

Конечно, Ай Лан не всегда готова была это терпеть. Порой она дула губки и гневно восклицала:

– Что же ты так прилип ко мне, Юань! Пора тебе пойти в зал и самому найти себе партнершу. Я тебе больше не нужна. Ты танцуешь не хуже других. Оставь меня хоть ненадолго в покое!

Юань не отвечал. Он не рассказал Ай Лан о просьбе ее матери, и сестра, как бы сильно ни сердилась, все же не гнала его взашей. Она будто боялась в чем-то ему признаться, скрывала что-то, но очень скоро сменяла гнев на милость, забывала обо всем и становилась его прежней развеселой подругой и товарищем по играм.

Через некоторое время она научилась хитрить и перестала злиться. Наоборот, она смеялась и позволяла ему всюду таскаться за ней, словно не хотела его настораживать. Но куда бы Ай Лан ни шла, там обязательно оказывался писатель. Тот, похоже, узнал, что мать девушки его невзлюбила, и перестал показываться у них дома. Юань наблюдал за парой в танце и замечал, что лицо Ай Лан всякий раз серьезнело, когда она танцевала с У. Серьезность эта так бросалась в глаза и так коробила Юаня, что раз или два он почти решался рассказать об этом госпоже. Но рассказывать было нечего: Ай Лан танцевала со многими. Однажды вечером, когда они с Юанем возвращались домой, он не выдержал и спросил ее, почему она делает такое серьезное лицо, танцуя с одним мужчиной, и та, засмеявшись, ответила непринужденно:

– Возможно, мне просто не нравится с ним танцевать!

Она опустила уголки своих накрашенных алых губок и насмешливо глянула на Юаня.

– Тогда зачем танцуешь? – без обиняков спросил Юань.

Ай Лан долго смеялась, очень долго, и в глазах у нее горел хитрый огонек. Наконец она сказала:

– Так ведь невежливо отказывать!

И он позволил себе, пусть и неохотно, забыть об этом обстоятельстве, омрачавшем его веселые вечера.

И еще кое-что портило ему удовольствие – обыденная, в сущности, мелочь. Всякий раз, когда Юань выходил ночью из натопленных сияющих залов, убранных цветами, где столы ломились от кушаний и вина, он словно попадал в другой мир, о котором пытался забыть. Ибо у дверей ресторанов и дансингов ютились в темноте ночи и в серых рассветных сумерках нищие и попрошайки. Одни пытались спать, другие после ухода гостей прокрадывались, как уличные псы, в увеселительные дома и ползали под столами в поисках объедков, которые бросали туда посетители. Долго ползать не получалось: официанты с ревом и криком вытаскивали их из-под столов за ноги, пинками выгоняли на улицу и запирали двери. Этих жалких созданий Ай Лан и ее товарищи по играм не видели, а если видели, то не замечали. Они привыкли к ним, как привыкают к бродячим псам на улицах – выходя, они рассаживались по машинам, смеясь и перекрикиваясь, а потом весело разъезжались по домам и ложились спать.

Зато Юань все видел. Он видел нищих против собственной воли, и даже посреди веселья, посреди танцев под громкую музыку он с ужасом представлял себе тот миг, когда придется выйти на серую улицу и увидеть пресмыкающихся под дверью людей с волчьими лицами. Подчас кто-то из них, не в силах докричаться до веселых богатых господ, протягивал в отчаянье руку и вцеплялся что было сил в атласный подол женского платья.

Тогда сверху раздавался повелительный окрик ее спутника:

– Руки прочь! Как ты смеешь пачкать своей грязной клешней атласное платье моей дамы?!

Тут же к ним подлетал стоявший неподалеку полисмен и отбивал грязную когтистую руку нищего.

Юань всякий раз съеживался, опускал голову и спешил прочь: дух его был воспитан так, что каждый удар дубинкой по рукам или спине нищего, казалось, доставался ему самому, и это его собственная истощенная рука отдергивалась и падала, сломанная ударом. В ту пору своей жизни Юань любил развлечения и не хотел видеть бедных, но в силу воспитания все же видел их, сам того не желая.