Как и всегда, речь Робеспьера, которую он произнес 8 термидора, была полна риторических пируэтов, которые должны были продемонстрировать его страстную приверженность революционному делу. Он стремился вызвать сочувствие, восхищение и желание последовать за собой. Он, по его собственным уверениям, никакой не диктатор, а скорее уж «раб свободы, живой мученик республики, скорее жертва, чем враг преступления»^[99]. Он приправил свою речь анекдотами, иллюстрировавшими то, как он страдает от нападок своих одиозных противников: оскорбления, которые он терпел от товарищей-депутатов, когда председательствовал на славном празднике Верховного существа; клевета, распространяемая в его адрес герцогом Йоркским, командующим британскими вооруженными силами на континенте; насмешки над ним (со стороны Вадье); предательство (со стороны Камбона); недобросовестная конкуренция (в лице Карно); и так далее. Он закончил свои разглагольствования эффектным жестом, заявив, что всегда боролся с преступностью и больше не может входить в состав преступного правительства. Егерь публично вернулся к браконьерству.

Речь Робеспьера не звучала прямым обвинением, и все же в ней было кое-что тревожное. То был прямой отказ от хвалебных од в адрес правительства, которые еще днем ранее отчетливо звучали в речи Барера. Примечательно, что слово, указывающее на заговор^[100] («заговорщик», «заговор», «интрига», «клика» и прочие), звучало из его уст почти каждую минуту из его двухчасовой речи. Несмотря на заявления о том, что он всего лишь стремится привести всех к согласию, его речь несет раздор и наполнена скрытыми угрозами. Несмотря на характерные для него отсылки к собственной смерти, Робеспьер в своей речи показался депутатам не столько человеком, который готов умереть, сколько человеком, который хочет убивать^[101].

Не упомянув по имени почти никого, кроме приверженцев Финансового комитета, он выдвинул четкий список требований: необходимо избавиться от предателей, укоренившихся в Конвенте и даже в самом сердце правительства; КОС и КОБ также должны быть подвергнуты чистке; верхушку КОБ следует подчинить обновленному КОС, а из рядов его руководства устранить всех изменников; меры весьма подобного характера требуется применить и по отношению к Финансовому комитету и входящим в него должностным лицам.

Робеспьер был до такой степени ключевой фигурой в Революционном правительстве и руководил столь многими инициативами, связанными с террором и его легитимацией, что присутствовавшие депутаты выслушали его речь, перемежаемую редкими вспышками аплодисментов, с неослабным вниманием, постепенно сменившимся состоянием шока. Он словно показывал собранию, что угроза как ему самому, так и всему народу теперь исходит от монтаньяров, его бывших союзников. Таким образом, его обращение (как он указал в ту ночь домовладельцу Дюпле) было адресовано центристским депутатам «равнины». Добрые, честные люди – hommes de bien, – подчеркивает он, должны понять, что его намерения по отношению к ним теперь чисты и что у него и у них есть общий враг – кровожадные, извращенные, испорченные люди.

Неожиданная продолжительность речи и ее взрывное содержание поставили Конвент в затруднительное положение^[102]. Неуверенность озадаченных услышанным депутатов относительно того, как им следует реагировать, стала очевидна в ходе первых двух последовавших выступлений монтаньяров, которые были закоренелыми врагами Робеспьера. Сначала Лоран Лекуантр вскочил с места, чтобы предложить немедленную публикацию текста: печать и распространение речей в виде памфлетов было привилегией, и ее удостаивались только наиболее значительные выступления. Однако этот жест мог быть вызван только страхом Лекуантра за собственную шкуру, поскольку на протяжении нескольких месяцев он открыто выражал свою ненависть к Неподкупному. Затем Бурдон из Уазы, в течение многих лет служивший Робеспьеру одним из «мальчиков для битья», предложил более хитрый и смелый ответ, призвав сначала передать текст в КОС и КОБ, чтобы услышать их оценку. Как сразу сообразил Робеспьер, это было равносильно отправке текста людям, которых он только что обвинил в предательстве.

Союзник Робеспьера Кутон бросился ему на помощь, потребовав, чтобы речь не только была опубликована, но и разослана во все коммуны страны. В какой-то момент показалось, что дебаты вот-вот сойдут на нет, однако они неожиданным образом приняли новый оборот – благодаря коммерсанту из Монпелье Жозефу Камбону, председателю Финансового комитета, одной из мишеней, выбранных Робеспьером. Он устремился на трибуну, чтобы начать решительную атаку. В своей яростной (но также, несомненно, и испуганной) тираде Камбон страстно защищал работу своего комитета, превозносил свой собственный патриотизм, столь же глубоко прочувствованный, как и патриотизм Робеспьера, и заключил:

– Пора сказать всю правду: один-единственный человек парализует волю Конвента, и этот человек только что выступал здесь: это Робеспьер!^[103]

Ярость Камбона и неожиданно громкие аплодисменты, которые она вызвала, выбили Робеспьера из колеи, и он вяло возразил, признав, что ничего не смыслит в финансах, и сознался, что основывал свою критику на слухах, – признание, вызвавшее со стороны Камбона пропитанный презрением ответ. Уже давно Робеспьер не встречал такого приема на публике. Восторженная реакция, которую тирада Камбона вызвала на депутатских скамьях, стала для него тревожным знаком.

Словно нарочно, чтобы заявить о новых антиробеспьеровских настроениях, вновь вмешался Бийо-Варенн: если бы Робеспьер удосужился присутствовать на заседаниях КОС в течение последних шести недель, он не сделал бы столько ложных заявлений. Он предложил, чтобы речь Робеспьера и в самом деле передали на рассмотрение правительственных комитетов. Депутаты встретили это предложение криками одобрения.

Хотя всем были достаточно понятны наиболее очевидные мишени, упомянутые Робеспьером в его речи, нарочитая неясность в отношении масштабов чисток, которые он предлагал, вызывала у собравшихся тревожное беспокойство. Депутат Этьен-Жан Панис, который когда-то был близок к Робеспьеру, теперь смело ринулся на него в атаку. Он всего лишь хотел знать: есть ли в списке потенциальных целей для чистки, составленном Робеспьером, его собственное имя? Недавно, на выходе из Якобинского клуба, ему сообщили, будто бы он там фигурирует. Это правда? И состоял ли в списке также знаменитый bête noire Робеспьера, депутат Жозеф Фуше^[104]? К этому времени Робеспьер оказался практически загнан в угол. Когда ему снова предложили назвать имена, а депутаты, почти не стесняясь, набрасывались на него, он категорически воздержался и проигнорировал вопрос о том, действительно ли у него есть такого рода проскрипционный список.

Целый ряд депутатов-монтаньяров, в том числе еще один из заклятых врагов Робеспьера, Луи-Станислас Фрерон^[105], поднялся, чтобы осудить идею широкого распространения его речи. Как отметил член КОБ Андре Амар, отправка речи в печать для незамедлительного распространения лишила бы тех, кого Робеспьер обличал в своей речи, их законного права на ответ. Наконец было решено, что речь действительно должна быть опубликована, но распространять ее пока что следует только среди членов Конвента.

Когда заседание закрывалось, один из писарей Конвента попросил у Робеспьера рукопись его речи. У него была привычка пересматривать свои речи перед их публикацией. Его записи, подготовленные для заседания, были в беспорядке, поэтому он лишь без особого энтузиазма ответил, что пришлет текст позже.

Умеренный депутат Жан-Батист Майль^[106] так часто ссорился с Робеспьером в прошлом, что теперь пытается хоть как-то разогнать охватившее его отчаяние по поводу его судьбы посредством откровенно фетишистских попыток каждый раз усесться рядом с Робеспьером в зале заседаний. И вот Майль увидел, как униженный и подавленный Робеспьер вернулся на свое место, бормоча себе под нос: «Я погиб!» Монтаньяры его бросили, он провалил речь в Конвенте, вокруг все чаще звучало слово «диктатор». Сможет ли он, явившись тем же вечером в Якобинский клуб, рассчитывать хотя бы на толику гостеприимства? Защитят ли его соратники от серьезного обвинения в заговоре с прицелом стать диктатором?

1:00
ЗАЛ СОВЕЩАНИЙ КОС, ДВОРЕЦ ТЮИЛЬРИ (СЕКЦИЯ ТЮИЛЬРИ)

Должно быть, уши Робеспьера пылали. Громкие и гневные голоса, доносящиеся из зала совещаний КОС во дворце Тюильри^[107], слышны из приемных вот уже целый час, и, похоже, там еще долго ничего не уляжется. В самом сердце Революционного правительства кипит скандал, и, несмотря на отсутствие Робеспьера, именно из-за него – его характера и намерений – вся эта каша и заварилась.

Комитет, руководивший страной на протяжении последнего года, довольно часто оказывался ареной для яростных споров даже в столь поздние часы. Среди его членов действительно то и дело возникают разногласия и вспыхивают споры – по правде говоря, чем дальше, тем больше. Разразившийся в минувшем мае конфликт, в ходе которого Робеспьер оказался оппонентом военного эксперта Лазара Карно, сопровождался такими криками, что снаружи в саду Тюильри собрались толпы зевак, вынудив клерков закрыть окна: прохожие не должны слышать детали конфиденциальных правительственных дел^[108].

Самые крикливые участники сегодняшней ссоры – коллеги Робеспьера по КОС, Колло д’Эрбуа и Бийо-Варенн, только что вернувшиеся из Якобинского клуба и набросившиеся на союзника Робеспьера, Сен-Жюста. Робеспьер выступил на собрании клуба – на самом деле не просто выступил, а произнес наполненную персональными обвинениями речь против Революционного правительства (частью которого он является) и этих двух мужчин в частности. Несмотря на то что Робеспьер в течение вот уже шести недель не показывался ни в КОС, ни в собрании, он оставался частым посетителем Якобинского клуба. После 12 июня, дня его последней речи в Конвенте, он чаще выступал в Якобинском клубе, чем просто молча присутствовал, а если считать с 9 июля, то выступил на девяти из десяти собраний клуба. Пропорционально частоте его посещений собраний якобинцев усиливались и его демонстративные нападки на правительство^[109]. Но сегодняшний вечер вывел конфликт на другой уровень. Колло и Бийо в ярости. И они крайне напуганы. Вдвоем они обрушивают свою неконтролируемую ярость на своего коллегу Сен-Жюста, который, по их мнению, является частью заговора против них, возглавляемого Робеспьером и, вероятно, поддерживаемого Кутоном. Их возмущение особенно справедливо потому, что они полагают, что их оппоненты нарушили условия выработанного всего несколькими днями ранее, 22–23 июля (или 4–5 термидора), неформального соглашения, которое должно было разрядить конфликтную атмосферу, сложившуюся в правительственных комитетах. Колло и Бийо опасаются, что их сочтут дураками.

Несмотря на то что Робеспьер и Кутон в последние недели агрессивно критиковали правительство на заседаниях Якобинского клуба, между соперничающими лагерями еще сохранялись проявления доброй воли и ощущение необходимости нащупать точки соприкосновения, чтобы найти жизнеспособное решение конфликта. Соответственно, они договорились провести совместные заседания КОС и КОБ – ради достижения примирения^[110]. В первый день, 22 июля, Робеспьер не пошел на заседание, хотя Сен-Жюст красноречиво отстаивал его позицию. Эта встреча прошла в достаточно дружелюбной атмосфере, чтобы Сен-Жюст поверил, что стремление его коллег к примирению было искренним, и использовал свое влияние на Робеспьера, убедив его посетить на следующий день еще одно совместное заседание двух комитетов.