«Беги, Нэнси! – скомандовал я не задумываясь. – За тобой гонится тигр. Забирайся на те скалы и спасайся». Сбитый с толку собственной вспышкой, я с изумлением наблюдал, как ноги Нэнси начали дрожать, а затем двигаться вверх и вниз, что казалось спонтанной имитацией бега. Все тело затряслось – сначала конвульсивно, затем все более мягко. По мере того как дрожь постепенно утихала (что заняло почти час), на нее накатывало чувство умиротворения, которое, по ее собственным словам, «окутывало теплыми покалывающими волнами». (См. рис. 2.1a и 2.1b.)

Рис. 2.1а показывает порочный круг, в котором страх и неподвижность подпитывают друг друга. Это то, что засасывает нас в «черную дыру» травмы и удерживает там.

Позже Нэнси сообщила: во время сеанса она увидела себя четырехлетним ребенком, который пытается вырваться из рук врачей, а те держат ее, чтобы сделать эфирную анестезию для «обычного» удаления миндалин. По ее словам, это событие было «давно забыто». К моему крайнему изумлению, необычные конвульсии во время сеанса перевернули жизнь Нэнси. Многие симптомы значительно улучшились, а некоторые и вовсе исчезли. Приступ паники во время сеанса был последним. В течение следующих двух лет, вплоть до окончания аспирантуры, симптомы хронической усталости, мигрени и предменструальные симптомы стали значительно легче. Кроме того, она сообщила еще об одном «побочном эффекте» – Нэнси «чувствовала себя живее и счастливее, чем когда-либо».

Рис. 2.1b. Мне удалось вывести Нэнси из состояния неподвижности/страха и гипервозбуждения, позволив ей воссоздать опыт бегства и успешного избавления от потенциальных агрессоров. Для клиентки было важно ощутить переживание бега. Без его внутреннего восприятия этот опыт имеет лишь ограниченную ценность.

Врожденная способность к восстановлению

То, что позволило Нэнси выбраться из застывшей симптоматической оболочки и вернуться к жизни, было тем же механизмом, что предотвратил развитие моей травмы после аварии. Дрожь, происходившая в спокойном, ободряющем присутствии надежного человека, которой позволили продолжаться до естественного завершения, помогла восстановить равновесие и цельность, а также вырваться из тисков травмы.

Благодаря сфокусированному осознанию и микродвижениям, призванным воспроизвести и завершить наши незавершенные, встроенные инстинктивные защитные действия, мы оба смогли разрядить остаточную «энергию» нервной системы, активированную для выживания. Нэнси пережила долгожданный побег, который хотело совершить тело, когда ее, беззащитную маленькую девочку, удерживали и не давали осуществить желаемое. Словом, мы испытали и воплотили врожденную и могущественную мудрость инстинктивных реакций, мобилизовавшихся, чтобы отразить смертельную опасность.

Осознанное ощущение защитной первобытной силы резко контрастировало с ошеломляющей беспомощностью, охватившей каждого. Основное различие между опытом Нэнси и моим заключалось в том, что мне посчастливилось самостоятельно оказать себе первую помощь, а присутствие женщины-педиатра позволило пресечь в зародыше потенциальные симптомы ПТСР. Нэнси, как и миллионам других, к сожалению, не так повезло. Она долгие годы неоправданно страдала, пока мы не вернулись на короткое время к ее детской операции и не «пересмотрели» тот инцидент в моем кабинете почти двадцать лет спустя^[6].

Если бы я не ощутил грубую мускульную силу своих инстинктов самосохранения, контрастирующую с беспомощным состоянием, у меня наверняка развились бы изнурительные симптомы ПТСР, которые так омрачили и искалечили жизнь Нэнси. Я, как и Нэнси, остался бы слишком напуганным, чтобы вновь уверенно чувствовать себя в мире. Точно так же как Нэнси при ретроспекции смогла сбежать от мучителей, мне удалось избежать деструктивных последствий, превентивно «перезагрузив» нервную систему в режиме реального времени.

При возникновении острой угрозы мы мобилизуем огромную энергию для защиты: пригибаемся, уворачиваемся, петляем, замираем и сжимаемся. Мышцы сокращаются, чтобы бить или бежать. Однако если действия оказываются неэффективны, мы цепенеем или падаем в обморок. Четырехлетнее тело Нэнси пыталось спастись от хищников в масках. Оно хотело убежать, но не смогло. Ее одолели и удерживали против воли могущественные великаны в масках и странных одеяниях. Во время сеанса тело Нэнси воспротивилось ощущениям подавленности и загнанности в ловушку, обусловленных паникой. И по мере того как оно осознавало это, то же делал и разум.

Биологической реакцией любого организма, ощутившего непреодолимую смертельную опасность (где шанс на спасение невелик или вообще отсутствует), является полное оцепенение и отключение. Этологи называют такую врожденную реакцию тонической неподвижностью (ТН). Люди в состоянии оцепенения переживают беспомощный ужас и панику. Предполагается, что отключение и обездвиженность будут временными. Дикое животное, проявляющее эту физиологическую, острую шоковую реакцию, будет либо съедено, либо, если опасность вдруг минует, предположительно, будет жить так же, как до столкновения со смертью. От этой встречи ему не станет хуже, но, возможно, прибавится мудрости. Оно может проявлять бóльшую бдительность (не путать со сверхбдительностью) в отношении аналогичных источников угрозы и, следовательно, раньше распознавать признаки опасности. Так, олень может, например, избегать определенных скалистых выступов, где ранее ему удалось спастись от внезапной атаки горного льва.

Люди, в отличие от животных, часто остаются в своего рода подвешенном состоянии, не полностью возвращаясь к жизни после того, как испытали угрозу жизни и всепоглощающий ужас. Кроме того, травмированный человек демонстрирует склонность к оцепенению в ситуациях, в которых нетравмированный может только почувствовать некоторую опасность или волнение. Вместо того чтобы быть последней реакцией на неизбежную угрозу, оцепенение становится реакцией «по умолчанию» на самые разнообразные ситуации, в которых чувства приходят в сильное возбуждение. Так, например, сексуальное возбуждение может неожиданно трансформироваться из возбуждения во фригидность, отвращение или избегание.

На пути к биологии травмы

В попытках разобраться в случае с Нэнси я стал смотреть сразу в нескольких новых направлениях. Я понял, что, если бы не мое доверие к внутренним инстинктам и немного слепой удачи, я мог бы с легкостью, хоть и непреднамеренно, «ретравматизировать» Нэнси, что привело бы к ухудшению и без того серьезной симптоматики. Кроме того, подобно игроку, рано сорвавшему джекпот, я вскоре обнаружил бы, что такие драматические – разовые – «излечения» случаются не всегда.

Так я оказался втянутым в увлекательное путешествие с целью выяснить, что произошло в тот летний день 1969 года. И как обнаружил в дальнейшем, было крайне важно «титровать» физиологические реакции (т. е. получать к ним доступ постепенно), чтобы они не ошеломляли и не подавляли человека. Просто ставить клиента лицом к лицу с травмирующими воспоминаниями, заставляя переживать их заново, было в лучшем случае ненужным (и, кроме того, снижало включенность в процесс и ощущение контроля над происходящим), а в худшем – могло привести к ретравматизации. Я также узнал, что дрожь, являющаяся реакцией разрядки, часто слабо выражена и оттого едва заметна стороннему наблюдателю. Нередко она проявлялась как легкая мышечная фасцикуляция (минутное спонтанное мышечное сокращение) или даже как простое изменение температуры – например, переход от чувства холода к жару. Подобные изменения обычно отслеживаются путем наблюдения за изменением цвета рук и лица.

В течение последующих десятилетий я исследовал биологические основы травмы через сравнительное изучение животных и их нервной системы. Я чувствовал, что это поможет разработать системный подход к лечению травмы, который был бы систематическим, надежно воспроизводимым и достаточно безопасным. Кроме того, это путешествие осуществило мою давнюю мечту: я стал (небольшой) частью космической эпопеи. Еще будучи аспирантом по медицинской биофизике в Беркли, я получил годовую научную стипендию и возможность работать научным сотрудником (в качестве консультанта по стрессу) в НАСА. Моя основная задача – помочь подготовить наших астронавтов к первому полету космического шаттла – дала уникальную возможность изучить людей с необычайно высокой стрессоустойчивостью. Эти наблюдения заставили меня вспомнить встречу с Нэнси несколькими годами ранее: о ее почти полном отсутствии жизнестойкости и дальнейшей спонтанной трансформации. Казалось возможным, что суперстрессоустойчивость астронавтов – навык, которому могли научиться даже самые сильно травмированные люди, первородной способностью, которую просто необходимо восстановить.

Первый шаг: обретенная серендипность

^[7]

Я все пытался понять, что же произошло в тот день с Нэнси, когда однажды меня, как гром среди ясного неба, поразило вскользь оброненное «замечание» на неофициальном семинаре по сравнительному поведению животных, который я посещал, будучи выпускником. Один из профессоров, Питер Марлер, упомянул о некоторых особенностях поведения так называемых «животных-жертв» (служащих пищей для животных-хищников: например, птицы или кролики), когда их физически сдерживали. Той ночью я проснулся, дрожа от возбуждения. Могла ли реакция Нэнси (когда ее удерживали врачи) быть похожей на реакцию удерживаемых в целях лабораторного эксперимента животных? Что касается моей «галлюцинации» о крадущемся тигре, это, несомненно, творческий «сон наяву», вызванный тем вдохновляющим семинаром.

Развивая мистическую аллюзию с семинара, я наткнулся на статью 1967 года, озаглавленную «Сравнительные аспекты гипноза». Я принес ее вместе со своими идеями научному руководителю в аспирантуре Дональду М. Уилсону^[8]. Его областью была нейрофизиология беспозвоночных, и рефлекс оцепенения у животных был ему хорошо знаком. Однако будучи человеком, занимающимся исключительно изучением насекомых и омаров, он по понятным причинам весьма скептически отнесся к теме «гипноза животных». Тем не менее меня по-прежнему влек широко известный феномен оцепенения у животных, и я проводил бесконечные часы среди затхлых, пыльных стеллажей библиотеки для аспирантов по естественным наукам. В то же время я продолжал принимать клиентов, которых направлял ко мне, прежде всего, Эд Джексон, психиатр, от которого в свое время пришла Нэнси. Я исследовал вместе с ними, как различные несбалансированные паттерны мышечного напряжения и постурального тонуса связаны с их симптомами – и как высвобождение и нормализация этих укоренившихся паттернов часто приводили к неожиданным и драматическим излечениям.

Затем, в 1973 году, в речи на присуждение Нобелевской премии по физиологии и медицине^[9] этолог Николаас Тинберген неожиданно решил рассказать не о своих исследованиях животных в их естественной среде обитания, а о человеческом организме в процессе его жизни, о том, как он функционирует и дает сбои при стрессе. Я был поражен его замечаниями о технике Александера^[10]. Эта телесно-ориентированная практика, которую испробовали на себе он и члены его семьи с заметной пользой для здоровья (включая нормализацию его гипертонии), перекликалась с моими наблюдениями за клиентами с точки зрения взаимодействия разума и тела.