«Еще не рожденные акулята прямо в утробе едят яйца и друг друга, – ответил мудрый Пама. – Так что сожрать собственную мать для них вполне естественно. И наоборот, новорожденные детеныши должны как можно скорее уплыть подальше от мамаши, чтобы та ненароком не отобедала ими».

«Но это же противоестественно! Зачем боги создали таких чудовищных тварей?!» – воскликнул я.

«У природы множество лиц, – ответил Пама. – Людей боги наделили одними чувствами, а акул – другими. Не стоит мерить других по своей мерке».

Акула-дельфин между тем приблизилась к акулятам и нежно оттолкнула их носом от матери. Затем преградила им путь, не позволяя вернуться к трупу.

«Что она делает?» – спросил я.

«Не знаю, – пожал плечами Пама. – Может, хочет сама все сожрать».

Акула-дельфин еще дальше высунула нос из воды, раскрыла челюсти и как будто сглотнула. В разверстой пасти я отчетливо увидел розовую плоть. Она набирала воздух! Затем она захлопнула пасть, и я услышал самые невероятные звуки, доносившиеся из ее ухмыляющегося рта: громкий хрип, изменяющийся по тону и ритму и напоминающий искаженный свист дельфинов.

У Памы тоже отвисла челюсть, отчего он обрел некоторое сходство с объектом нашего наблюдения.

«Клянусь Близнецами! – прошептал мой товарищ. – Да эта акула бормочет по-дельфиньи! Неужели она воплощение владыки Тацзу?»

Уж не знаю, что сказала акула-дельфин, но дельфины едва не остолбенели. Придя в себя, матриарх ответила серией уверенных свистков. Несколько дельфинов сразу скрылись из виду. Вскоре они вернулись и приблизились к акуле-дельфину, медленно кружившей возле новорожденных детенышей и явно пытавшейся их успокоить. Дельфины подняли морды и срыгнули перед акулятами пережеванную и отчасти переваренную, а отчасти еще целую рыбу.

Дельфин-акула грудным плавником подтолкнула акулят. Те немного помешкали, а затем с аппетитом накинулись на пищу.

Матриарх просвистела еще несколько раз, и акула-дельфин ответила ей своим необычным рыком. Понеслись свистки и щебет, и я пожалел, что не понимаю этого морского языка.

Поднялся ветер, наполнив наши паруса. Могучая сила погнала нас к следующей остановке в нашем великом путешествии. Мы не отходили от планшира, наблюдая за акулой-дельфином, кормящимися акулятами и дельфиньим племенем, пока все они не скрылись за горизонтом.

«Думаешь, у этой акулы была такая же судьба? – спросил я потом Паму. – Дельфины взяли ее сиротой и воспитали как свою?»

«О прошлом можно долго гадать, – ответил Пама, – а вот проверить никак нельзя».

Гозтан вдруг поняла, что все это время Огу никто не перебивал. Все собравшиеся наро и кулеки слушали, затаив дыхание, позабыв о чашах с кьоффиром. Даже они с Вадьу перестали переговариваться, невольно перенесясь в фантастическое царство, созданное рассказчиком.

Сказитель между тем не останавливался. Его речь текла плавно; первоначальные ошибки и оговорки остались в прошлом, как пороги и донные ямы в русле реки у истока.

– «Кто бы мог подумать, что акула способна преодолеть инстинкты и жить по правилам своего нового племени? – воскликнул я и, несмотря на заявление Памы, принялся домысливать. – Видимо, когда она была совсем крохотной, дельфины накормили ее, как этих акулят, и она сочла себя одной из них. При виде смертоносной мощи других акул ее хищническая природа наверняка вступила в борьбу с воспитанием, которое дали ей дельфины».

«Не похоже на то», – возразил Пама.

«Это почему же?»

«Мы беремся рассуждать о привязке к природе и развивающем влиянии воспитания, толком ничего не зная об этом. Что есть акулья природа и дельфинье воспитание? Что есть божественность, а что есть человеческая цивилизация? Тацзу, самый равнодушный из богов, правитель безжалостного моря, когда-то жил на земле в облике девочки и спас деревню от разрушения. Кон Фиджи, благороднейший из людей, призывавший покончить со всяким насилием, однажды взялся за меч, чтобы отбиться от шайки воров. Ошибочно вести суждение от общего к частному».

«Да тебе только мудрецов-моралистов в опере играть! – воскликнул я. Доводы Памы не убедили меня, но я допускал, что он может знать больше моего. – Говорят, ты знаешь дельфиний язык. Что акула-дельфин сказала матриарху?»

«А сам ты как думаешь?» – Пама внимательно посмотрел на меня.

«Даже гадать не берусь. Мне их свод сигналов неведом».

«Но ты же видел, что случилось, – промолвил мой друг. – Можно и без слов доносить мысли, а слова зачастую не столь важны, как поступки».

«Но мне хочется знать, о чем они пересвистывались! – Мне показалось, что Пама намеренно скрывает от меня то, что ему известно. – Старые рыбаки говорят, что у китообразных своя цивилизация, не похожая на нашу. Я всю жизнь рыбачу в северных морях и могу понять, когда дельфины предупреждают друг друга об опасности или когда самец обхаживает самку, но расшифровать точный смысл мне не под силу».

Пама усмехнулся.

«Ты рыбачишь, чтобы прокормиться, но слушать море так и не научился».

«Что это значит?»

«Охотник на омаров не обрадуется, найдя в расставленных ловушках только крабов-скакунов. А вот его маленькую дочь, которая таких прежде не видела, позабавят их быстрые ноги. Жена рыбака будет довольна, если при разделке рыбы-кабана найдет в брюхе золотистую икру, но ее сынишка огорчится, увидев, что так называемый „рыбий жемчуг“ не имеет ничего общего с прекрасными сокровищами. Добыча одна – так почему же все реагируют по-разному?»

«Все дело в ожиданиях», – ответил я, поразмыслив.

«Вот именно, – согласился Пама. – Ты испытываешь надежду и страх еще перед тем, как забросить невод, и то, как ты оцениваешь добычу, зависит от степени твоих ожиданий. Так и с речью: не важно, слышишь ты родной язык или малопонятные звуки; любая фраза, прежде чем ты выделишь из нее смысл, сперва полнится ожиданиями. У нас с тобой разные ожидания, поэтому нам никогда не истолковать хрип акулы-дельфина одинаково».

«Кончай уже говорить загадками, – не выдержал я. – Просто переведи, что она сказала!»

Ога остановился.

Повернулся на месте, осматривая слушателей, улыбнулся и медленно подошел к бурдюкам, повешенным сбоку. Его привязь потащилась за ним по земле. Он снял бурдюк, вынул затычку из рога и наклонил горлышко, чтобы хлебнуть воды. С каждым жадным глотком его массивный кадык гулял вверх-вниз над ошейником. Пил сказитель долго.

Вадьу заерзала; ей, как и всем прочим, не терпелось услышать продолжение истории. Даже связанная Гозтан напряглась и вытянула шею, чтобы не пропустить ни слова.

Ога вынул носик бурдюка изо рта, глубоко, удовлетворенно вздохнул и принялся пить дальше.

Вадьу выругалась. Гозтан улыбнулась.

Воины льуку больше не могли сдерживаться.

– Эй! Попьешь, когда закончишь рассказ!

– Что сказала акула-дельфин?

– Объяснил тебе это Пама или нет?

Наконец Ога напился. Он утер губы тыльной стороной кисти и повесил бурдюк обратно. По дороге к костру сказитель распутал привязь, зацепившуюся за выступающий из земли камень. Еще раз окинув взглядом аудиторию, он продолжил:

– Пама вздохнул и сказал: «Слова акулы-дельфина можно свести к одной-единственной фразе: „Такова моя природа“».

Ога тряхнул руками, как журавль крыльями, и низко поклонился костру. Таким жестом сказители традиционно заканчивали истории.

Позже, когда утихли сердитые выкрики и стук костяных булав, Ога добавил:

– Это действительно конец. Я больше никогда не встречал акулу-дельфина. Проклятье перевспоминателя в том, что у большинства историй нет окончания. Пусть у нашего путешествия на мою родину его тоже не будет.

– Вотан-ру-тааса, вотан-са-тааса, – произнес поднявшийся тан-волк. – Звезды проделали половину своего ночного пути, и наш кьоффир почти выпит. Пора нам уже в последний раз уснуть на родной земле и впитать всю ее силу. Пройдет немало времени, прежде чем мы вновь поцелуем ее.

Другие воины согласились, и вскоре все расположились на ночлег, закутавшись в шкуры. Несколько наро подошли справиться, все ли есть у пэкьу-тааса, и девочка уверенно кивнула, отослав их прочь.

Ога тоскливо оглянулся по сторонам. Затем сел на землю и приготовился уснуть прямо на открытом берегу. У него не было ни одеял, ни подстилки из шкур, и никто не собирался его отвязывать.

– Крестьянин, помнишь ли ты старую знакомую? – окликнула его Гозтан.

Ога подскочил от неожиданности и осторожно посмотрел в ее сторону.

– Ты что это задумала? – напряглась Вадьу.

– Этот человек помнит войну с адмиралом Критой, – пояснила Гозтан. – Раз ты не хочешь звать старых соратников отца, то наверняка не будешь против, если я перекинусь парой слов со старым знакомым из Дара?

– Он сказитель, – не сразу ответила Вадьу. – Кто знает, какие из его историй правдивы, а какие нет.

Ога приблизился к ним, насколько позволила натянувшаяся привязь.

– Великий вождь должен уметь отличать правду от лжи, – коварно заявила Гозтан. – Нобо Арагоз, пэкьу агонов, не умел, поэтому твой отец перехитрил и победил его. Неужели ты хочешь подражать не Волчонку Тенрьо, а Нобо-Скотоводу?

Эти слова возымели желаемый эффект.

– Я никому не подражаю, я сама волчонок, – парировала Вадьу. – Хорошо. Зови Огу, послушаем, что он скажет.

«Значит, она мечтает стать пэкьу, даром что не старшая его дочь, – подумала Гозтан. – Из этой ночной встречи можно извлечь существенную выгоду».

– Только пусть все будет честно, – прошептала Вадьу. – Я проверю Огу на правдивость по-своему. Если будешь его подталкивать, ни единому слову не поверю. – Глаза девочки оживленно заблестели. – Открой рот, – приказала она, пряча правую руку за спину.

Гозтан помотала головой.

– Обещаю, что буду молчать, – выпалила она скороговоркой и стиснула зубы. Кто знает, что пэкьу-тааса намеревается использовать вместо кляпа?

Однако девочка уже левой рукой зажала пленнице нос. Гозтан пыталась вырываться, но веревки не позволили ей этого сделать. Через несколько секунд женщина сдалась, и Вадьу сунула ей в рот нечто размером с кулак, после чего замотала Гозтан голову мотком веревки и завязала крепкий узел.

Привязь заставила Огу остановиться в пяти шагах от Вадьу и Гозтан. Он никак не прокомментировал короткий бурный диалог между ними. Когда пэкьу-тааса закончила связывать пленницу, Ога почтительно ей поклонился.

– Ты знаешь эту женщину? – спросила Вадьу. – Хорошенько подумай, прежде чем отвечать.

Ога посмотрел на Гозтан, но та не поняла, какие мысли бродили в его голове: темные невыразительные глаза старика, блестевшие в отсветах гаснущего костра, были непроницаемы.

Не желая сердить Вадьу, Гозтан даже не попыталась подать Оге какой-либо сигнал. Это была ее последняя возможность выпутаться из передряги и вовремя успеть на утреннюю встречу с пэкьу. Кончиком языка женщина ощупала кляп. Тот был гладким и твердым, с небольшой выемкой посередине, и отдавал на вкус пеплом. Вероятно, таранная кость коровы, которую использовали для розжига костра вместо кремня. Ей сразу стало спокойнее. Ничего опасного или унизительного. Скорее всего, пэкьу-тааса схватила первое, что подвернулось под руку.

– Предположим, – мягко произнес Ога, – что я отвечу «нет». Что с ней будет?

– То есть твой ответ изменится в зависимости от того, что ждет ее в том или ином случае? – Вадьу прищурилась.

– Пэкьу-тааса, но вы же сами просили меня сперва хорошенько подумать. Я не могу отвечать опрометчиво, не зная, к чему это приведет.

Пока Ога говорил с Вадьу, Гозтан внимательнее пригляделась к нему. Она заметила, что под ошейником кожа Оги кровоточила, а на кистях и щеках виднелись длинные борозды и шрамы, свидетельствовавшие о том, что он не мог расслабиться, даже когда воины льуку – его хозяева – спали.