Но и донести его величеству на Цао Гуя Мужун Синь бы не смог – а вдруг бунт все-таки увенчается успехом? Что ж, в этом случае Мужун Цзялянь будет подарена Цао Гую. Одним словом, рисковать он не собирался, ведь на кону стояло положение и богатство всего рода Мужун. С каким трудом все это добывалось и как легко могло исчезнуть в один момент.

Решение будет принято через три дня.

Вспомнив убитую горем Цуй Минчжу, Мужун Синь отправился в ее покои. Ему захотелось утешить жену. Та сидела на плетеной лежанке и что-то обдумывала. Быть может, ждала его.

– Заходила к Цзялянь? – произнес Мужун Синь нарочито ласковым голосом, приблизившись к жене.

– В котором часу завтра мы отправим ее во дворец? – Следы слез на щеках Цуй Минчжу еще не высохли. В полумраке комнаты Мужун Синь увидел, что ее лицо расслаблено. Зная свою жену, он догадался, что она хочет втайне от него отправить Цзялянь в какое-нибудь место, где он якобы ее не найдет. Мужун Синь прекрасно понимал Цуй Минчжу и только поэтому сделал вид, что ничего не подозревает.

– Не нужно торопиться. Поезжайте с Цзялянь на пару дней к Цзялань в гости. Нашей младшей дочери предстоит покинуть родной дом и оказаться одной в этом мире, полном соблазнов и заговоров.

– Я устала, пойду спать.

Раздумья и планы утомили и Мужун Синя. В нем будто заговорила совесть – он приобнял Цуй Минчжу за талию, подарив ей каплю былой супружеской нежности.

Глава 4
Мужун Цзялань: улыбка Будды

Орхидея цветет в глубоких безлюдных ущельях, она благоухает для себя.

Среди развевающихся знамен и флагов, среди праздничной толпы, среди боя барабанов и звуков музыки, одетая в красное платье, Цзялань сидела на белой лошади и казалась особенно тихой. Такая невозмутимость более присуща людям, пережившим тяжелые бедствия, однако Цзялань обладала ею от рождения.

«Орхидеей»^[37] девушку назвала матушка. Тот, кто способен выдержать одиночество, сможет и отстоять свои мечты. По пути в дом мужа Цзялань повторяла про себя слова матушки и крепко размышляла над ними. Жизненный путь долог, идти по этой дороге человеку суждено одному, поэтому обязательно нужно научиться благоухать для самой себя, даже когда никто не смотрит.

Поместье рода На был простым и строгим. На шеях пары каменных львов перед воротами были повязаны банты из красных шелковых лент, создавая торжественную праздничную атмосферу. Перед воротами поместья На уже ожидал слуга, одетый с иголочки, он помог Цзялань сойти с лошади. Барабанный бой прекратился и сменился мелодией «Мягкие звуки», ее обычно исполняли, когда невеста прибывала в дом жениха.

Спустившись с лошади, Цзялань замерла, сжимая пальцами жемчужины на нижнем крае свадебного покрывала, расшитого золотыми нитями. Жемчужины были идеально круглыми и гладкими, словно четки, оберегавшие ее душевный покой.

Чжаоюнь была подле Цзялань. Она передвигалась мелкими шагами, следуя указаниям членов семьи На и сопровождая невесту внутрь поместья. Войдя во двор, они повернули к флигелю главного зала, и только тут Чжаоюнь заговорила, прошептав Цзялань на ухо:

– Почему они еще не вышли с приветствием?

Цзялань остановилась. Жемчужины на покрывале подпрыгнули и закачались у нее надо лбом. Стараясь казаться спокойной, она сказала:

– Раз я здесь, надо жить по здешним правилам.

Чжаоюнь ничего не ответила. Придерживая Цзялань, она медленно провела ее через галерею, и они вышли в просторный внутренний двор. Цзялань почувствовала легкий аромат цветов, который показался ей знакомым. Чем же это пахнет? Она с любопытством приподняла расшитое жемчугом покрывало и огляделась. Оказалось, что во дворе рос огромный куст розоволистной малины^[38], его ветви поднимались выше карниза и были обильно увешаны цветами, испускавшими сильный аромат. Это растение по-другому называют «улыбка Будды», в священных книгах говорится, что его цветы распускаются на небесах. Они белые и нежные, а тот, кто увидит их, тотчас избавляется от скверны. Это доброе предзнаменование, дарованное небесами!

– В поместье На тоже растет «улыбка Будды», – сообщила Чжаоюнь на ухо Цзялань.

У Цзялань спутались мысли: в родном доме перед ее покоями тоже цвело это растение, его куст был такой большой, что под ним могло спокойно расположиться почти десять человек. Каждое лето, когда наступал пик цветения, матушка и батюшка вместе принимали под ним гостей. Была у них одна игра с простыми правилами: тот, в чью чарку упадет лепесток, должен пить до дна. Во время веселых разговоров налетал легкий ветерок, наполняя чарки каждого из гостей лепестками, – в итоге пили все и напивались до бесчувствия. Матушка называла эти встречи «застольями парящих лепестков», в Дундучэне не было человека, кто бы не говорил о них.

Кроме того, матушка делала прекрасное вино из цветков «улыбки Будды». Она растирала в порошок корешки ароматных трав, засыпала его в бутылки с вином и плотно запечатывала их. Бутылки открывали, только когда наступал сезон, их содержимое источало невероятное благоухание, а когда в нужный момент на чарку с вином опускался лепесток «улыбки» и запах напитка смешивался с ароматом цветов, все присутствовавшие делались безмерно веселы и довольны.

Чарка с крепким вином, на поверхности которого плавает лепесток «улыбки Будды», была свидетелем помолвки матушки и батюшки, доказательством их чувств друг к другу.

Вспомнив, как родители вместе веселились на «застольях парящих лепестков», Мужун Цзялань невольно прослезилась. Когда же их чувства друг к другу станут как прежде?

Неспешно они дошли до дверей главного павильона. Сопровождавшие их две женщины средних лет остановились, почтительно вытянули руки и откланялись:

– Невеста, отдохните пока здесь, а когда наступит счастливый час для свадьбы, вы с женихом обменяетесь поклонами в голубом шатре.

Цзялань присела на плетеную лежанку, укрытую полотном с резвящимися в воде утками-мандаринками^[39], вытканными золотой нитью, и вздохнула с облегчением. Чжаоюнь взяла с прикроватного столика чашку дымящегося чая и поднесла ее девушке.

– Все-таки это семейство из зажиточных, знают толк в вещах. Вторая госпожа, этот сорт чая вполне неплох, выпейте немного, утолите жажду.

Хоть Чжаоюнь и болтала без умолку, она заметила, что чайный отвар чистый и прозрачный, ничуть не хуже знаменитого южного чая, который обычно подавали в доме Цзялань. Только странно, что в поместье На так тихо и пустынно, не похоже, чтобы тут справляло свадьбу богатое и знатное семейство, не было должного шума и веселья. Так недолго и подозрениям возникнуть.

– Вторая госпожа, очень уж странно, что мы вот так сразу и во внутренние покои пришли, – Чжаоюнь, поклонившись, протянула Цзялань чайную чашку, но на душе у нее было неспокойно.

– Да что же ты ерундой занимаешься? Думаешь, в такой момент у меня есть настроение чай пить? Поди-ка разузнай, может, случилось что!

Свадьбу следует праздновать торжественно, громко, нельзя же проводить ее вот так поспешно и небрежно! Цзялань только прибыла в дом жениха и не осмеливалась принимать поспешных выводов, но все равно терялась в догадках. Вдруг что-то пошло не так и теперь жених хочет расторгнуть помолвку? Нет, он не посмеет так сделать: даже если ему и взбредет в голову подобная идея, обратного пути уже нет – Цзялань решительно остановила поток тревожных мыслей.

– Слушаюсь, вторая госпожа, – Чжаоюнь озорно показала язык и выскользнула за дверь.

Все вокруг погрузилось в тишину. Блестящие капли градом сыпались на землю – ливень затянулся. Оказалось, что на небо уже вышла луна, поблескивая серебристым светом.

Цзялань приподняла расшитое жемчугом свадебное покрывало и увидела пару красных свечей, озарявших всю комнату мягким светом. Она уловила смесь ароматов выпечки и сладостей, которые вызвали сильное голодное урчание в животе. Со вчерашнего дня до сегодняшнего утра, почти двадцать часов, у нее маковой росинки во рту не было – неудивительно, что она проголодалась.

Цзялань решительно сняла с себя покрывало и постелила его поверх парчового свадебного одеяла. Большой круглый стол был заставлен синими фарфоровыми мисками на высоких ножках, в которых были выложены мусс из вишни и темного риса, горки пампушек и лепешек на пару. В углу выстроились в ряд кувшины с вином, на каждом из них был наклеен ярко-красный иероглиф «двойное счастье»^[40].

Цзялань пальцами аккуратно взяла несколько кусочков сладостей, проглотила и запила чаем. В желудке стало уже не так пусто. Девушка прошлась туда-сюда по комнате, сделала несколько кругов, но подумала, что ей не подобает так себя вести, все-таки необходимо придерживаться ритуального этикета. Она вернулась к лежанке, накинула на голову красное покрывало и, выпрямившись, села в ожидании. Через какое-то время Цзялань, почувствовав усталость, облокотилась на спинку лежанки и вздремнула.

В полусонной дреме она вышла на шатающихся ногах из поместья На и оказалась на широкой равнине. Вокруг колыхались буйные волны ароматных трав. Небо было темно-голубым, поле убегало в бескрайнюю даль, и ветер пригибал траву к земле, благодаря чему вдали был виден пасущийся скот. В воздухе раздавались печальные звуки моринхура^[41]. После дождя небо было чистым, мокрые побеги блестели, залитые солнцем. Несколько лошадей благородных пород паслись с опущенными головами, а в небе над ними сияла двойная радуга.

Необъяснимым образом эта картина посеяла радость в сердце Цзялань, ей показалось, будто божества сошли на землю. Она пристально вгляделась в радугу – та переливалась всеми цветами спектра, будто полотно великолепно расшитого атласа.

– О, Амитабха!^[42] – Светлое имя Будды заставило ее повернуть голову.

Крепко сложенный юноша, облаченный в желтую монашескую рясу, остановился за ней, держа на поводу коня. Он взялся будто из ниоткуда.

Цзялань замерла в удивлении. Было что-то особенное во внешности этого монаха: он был не просто красив, весь его облик был окутан какой-то торжественностью и строгостью и казался неприкосновенным. Он сложил ладони в молитвенном жесте, пустил лошадь погулять и подошел к Цзялань.

– И ты здесь? – внезапно сказал он тоном, каким близкие люди приветствуют друг друга, встретившись после долгой разлуки в условленном месте.

– Ага, и ты тоже сюда пришел? – ответила Цзялань с той же нежностью.

Как странно! Действительно, было чувство, что они уже виделись, неужели это и правда какой-то давний знакомый?

– Еще помнишь, какие слова я сказал тебе, когда мы разлучались в прошлой жизни? – Уголки рта монаха поднялись в легкой улыбке.

Цзялань заметила, что его желтая ряса обветшала и протерлась, видимо, ее носили очень долгие годы.

– Ты? Я? Разлучились? Какие еще слова?

Цзялань мучительно ломала голову, пытаясь вспомнить. Казалось, что какие-то воспоминания у нее правда были, но она не могла понять какие. По-прежнему пребывая в неведении, Цзялань покачала головой.

– В прошлой жизни я не смог сделать тебя своей женой, но мы поклялись друг другу, что будем вести праведную жизнь. Я пообещал, что если встречу просветленного учителя, то обязательно буду помнить, что ты все еще покрыта красной пылью суетного мира. Я пообещал, что если обрету спасение, то приду за тобой.

Эти слова монаха в желтой рясе прогремели как гром среди ясного неба, пробили покрытые пылью ворота в прошлую жизнь Цзялань. Колесо сансары открутилось назад. Он сын богатых родителей, ее молодой супруг. В первую брачную ночь он решительно сбросил роскошную мирскую одежду и ушел из дома, чтобы посвятить себя вере и духовному совершенствованию. Она с тяжелым плачем выбежала из комнаты новобрачных, пыталась догнать его, не в силах расстаться.

События давнего прошлого ясно воскресли в памяти Цзялань, а из глаз хлынули слезы. Она сорвалась и кинулась ему в объятия, заливаясь плачем. Она вспомнила: то были прощальные слова, которые он сказал перед самым отъездом.

Сколько же перевоплощений прошло с той разлуки? Сколько жизней было прожито?