5
Миллер

– Макс, это твой папа. – Я показываю на экран телевизора в другом конце комнаты.

Он визжит и хлопает в ладоши, его глаза широко раскрыты от возбуждения.

– Твой папа – лучший бейсболист на свете?

Льдисто-голубые глазенки вспыхивают, так что буду считать, что Макс отвечает «да».

– Интересно, кто же сообщит эту новость Бейбу Руту и Вилли Мэйсу^[32]?

Он хихикает, хотя я знаю, что он понятия не имеет, о чем я спрашиваю.

За последние несколько проведенных с ним часов я поняла, что я самый забавный человек на свете, и если он будет продолжать смеяться над всем, что я скажу, то к концу лета моя самооценка взлетит до небес.

Когда отец предложил мне поработать няней у сынишки его питчера, я заколебалась. Я никогда раньше по-настоящему не проводила время с детьми, и, конечно, у меня были некоторые серьезные опасения, что я не справлюсь с этой ролью. Но эта работа отличается от всех остальных тем, что, независимо от того, лучшая я или нет, я помогаю непосредственно своему отцу. Другие цели, к которым я стремлюсь, – произвести на него впечатление, убедить его, что я что-то делаю со своей жизнью после того, как он отказался от своей. Но сейчас у меня есть возможность облегчить ему жизнь.

Макс продолжает смотреть на своего отца по телевизору, стоя на каком-то приспособлении, которое удерживает его в вертикальном положении на одном уровне с кухонной стойкой, чтобы он мог общаться со мной, пока я готовлю ему ужин. Он тянется за своим стаканчиком с водой и залпом выпивает его, пока я нарезаю кусочек авокадо, поджариваю тост и кладу его на подставку для еды, чтобы он мог есть и наводить беспорядок, как ему захочется.

Я не знаю, то ли я внезапно научилась работать с детьми, то ли Макс – самый простой в обращении пятнадцатимесячный ребенок на свете, но он действительно укрепляет мою уверенность в себе. Он по-своему отвечает на мои вопросы, если требуется сказать «да» или «нет». Он ест еду, которую я кладу перед ним, и с удовольствием рассматривает замок из деревянных блоков, который я построила ранее.

Даже если бы я и не была убеждена, что проблема в Кае, а не в самих няньках, проведенный день с Максом доказывает мою точку зрения. К услугам его молодой семьи целая организация ГЛБ, но мне начинает казаться, что, возможно, сам Кай не очень-то стремится наладить ситуацию.

Мое внимание снова приковано к телевизору. Начало восьмого иннинга, и у «Воинов» уже есть два аута. Номер двадцать на высоте, он выглядит потрясающе в своей ярко-синей форме. У него острый подбородок, идеально очерченные губы и густые брови. Сейчас он, должно быть, носит контактные линзы, но его обычные очки только усиливают ту «напряженную, но привлекательную» ауру, которую он излучает. Очевидно, так действуют на меня двойники Кларка Кента^[33].

Кай отклоняет вызов, затем еще один, прежде чем принять третий вариант, который предлагает ему кетчер.

Я закатываю глаза. Рада узнать, что я не единственная, с кем Кай любит не соглашаться.

Разворачиваясь, это высокое худощавое тело вытягивается, делая бросок по дуге, скорость которого на удивление высока для такого типа подачи, но он так стремительно перемещается по базе, что невозможно отрицать, что это крученый мяч. И это еще и неприятный удар.

Третий удар. Третий из оставшихся.

– Макс, почему ты не сказал мне, что твой отец настолько хорош?

Он облизывает кусочек авокадо и улыбается мне, обнажая зеленые молочные зубки.

– Папа. – Он снова указывает измазанным авокадо пальчиком на экран, и камера показывает, как Кай убегает с поля. Этот парень на вид раздражающе прост. Его кепка низко надвинута на лоб, но даже так ее синий цвет подчеркивает пронзительное сияние глаз.

– У Кая Родеза чертовски удачный сезон, – говорит на заднем плане один из комментаторов. – В свои тридцать два он куда лучше, чем в двадцать два.

Я предполагаю, что они говорят о его таланте, но нельзя отрицать, что Кай Родез в свои тридцать два чертовски хорошо выглядит.

Вмешивается другой голос.

– Я бы сказал, что фанатам в Чикаго ужасно повезло. В прошлом сезоне он подписал контракт с «Воинами», чтобы в последний раз поиграть со своим братом, прежде чем в ближайшие несколько лет уйти из спорта, но, учитывая то, как он играет в последнее время, о завершении карьеры никто не думает. И я бы предположил, что это даже не входит в планы Кая.

Сидящий рядом со мной маленький мальчик с темно-каштановыми волосами и задумчивыми голубыми глазами с благоговением смотрит на экране, как его отец проскальзывает в раздевалку. Кай не только выглядит как супергерой, я думаю, для своего сына он действительно может им быть.

Это заметно по тому, как Макс смотрит на отца. По тому, как Кай смотрит на него. Готова поспорить, что Кай каждый божий день думает о выходе на пенсию.

– Макс, – говорю я, возвращая его внимание к себе и еде на его коврике. – Я кое-что для тебя приготовила.

Я достаточно сведуща, чтобы понимать, что большинству детей не нравятся корочки, поэтому, обрезая их, я сделала процесс более увлекательным, превратив квадратик белого хлеба в тост в форме собачки.

Только посмотрите, как я в первый же день работы использую свои кулинарные навыки!

Кому, черт возьми, нужны формочки для печенья?

– Аф! Аф! – лает Макс, указывая на хлеб.

– Тебе нравятся собачки?

Он возбужденно похлопывает по тосту, отрывает лапку и отправляет хлеб в рот.

Приятно осознавать, что я все еще в долгу перед кондитерской школой, раз смогла добиться такой реакции, нарезав купленный в магазине хлеб в форме лабрадора.

Я опираюсь локтями на столешницу, чтобы оказаться на одном уровне с ним.

– Макс, как ты думаешь, что со мной не так?

Черт побери. Сложноватый вопрос для пятнадцатимесячного ребенка. Кажется, я действительно теряю самообладание.

Он не отвечает, продолжая жевать хлеб с авокадо. Макс и не подозревает, что в некоторых частях света есть люди, готовые платить двадцать пять долларов или даже больше за тост с авокадо, а он размазывает его по тарелке задолго до того, как оно попадет ему в рот.

Я перефразирую свой вопрос.

– Как думаешь, я смогу наладить свою жизнь к концу лета?

Ребенок смотрит на меня блестящими глазами.

– Как считаешь, я перестану косячить на кухне?

Он хихикает. Мои глаза сужаются.

– Что, считаешь, я не разберусь с этими рецептами?

Он причмокивает губами, пережевывая, а потом одаривает меня своей самой широкой улыбкой.

– Вау. – Я выпрямляюсь. – Общение с тобой отлично укрепляет мою уверенность в себе. Ты об этом знаешь?

Макс взвизгивает, а я посмеиваюсь, убирая волосы с его глаз.

– Хорошо, малыш. Я постараюсь формулировать свои вопросы так, чтобы мне нравились твои ответы.

На столе звякает телефон. Восьмой раз за восемь иннингов.

Неизвестный: Это Сандерсон… снова. Эйс хочет знать, как дела у Макса.

Я не могу удержаться, чтобы не закатить глаза при виде неизвестного номера, с которого задан вопрос, – точная копия тех, что я получила в течение всех семи предыдущих иннингов. Кай просто смешон, втягивая этих бедных сотрудников в свое безумие гиперопеки.

Я: Отлично. Он очень хорошо спит после виски, которое я подлила в его бутылочку.

Неизвестный: О, ладно. Ну, эм… Эйс хочет, чтобы я сказал тебе, что ты уволена.

Я: Странно. За сегодняшний вечер меня уволили уже трижды, но я все еще сижу в отеле с его сыном.

Неизвестный: Я уверен, что он снова свяжется с вами в девятом иннинге.

Я: Уверена, что так и будет.

Когда я соглашалась на эту работу, то не была до конца уверена, что готова провести лето, заботясь о ком-то, кроме себя, но я согласилась, потому что моему отцу практически невозможно отказать. Как бы то ни было, Макс убедил меня в том, что с ним легко, но чрезмерно заботливый стиль воспитания его папаши заставляет меня усомниться в своем решении.

Мое внимание возвращается к маленькому мальчугану, который весь измазан авокадо.

– Макс, твой папа – самый властный родитель на свете?

Он визжит, и я моментально воспринимаю это как категорическое «да».

– Так я и думала.

6
Кай

Даже не сняв форму, я бегу трусцой по коридору в свой гостиничный номер. Стараясь ступать как можно тише, захожу в затемненное помещение, генератор белого шума^[34] заглушает все звуки, которые я издаю, когда спешу к кроватке Макса.

С ним все в порядке. На самом деле я бы сказал, что с ним все более чем в порядке, он крепко спит в уютной пижамке, сжимая в кулачке свою любимую игрушку, о которой я не говорил даже Миллер.

Не знаю, почему я не рассказал ей о крошечной игрушке в форме лисы, на которой он помешан. Макс не засыпает без этой штуки, но, хотя я рад, что он заснул, я солгу, если скажу, что я в полном восторге от того, что новая няня, похоже, прекрасно справилась и без моих указаний.

Заметив свет, просачивающийся сквозь щель под соседней дверью, я постукиваю костяшками пальцев по перегородке между моей комнатой и комнатой Миллер.

– Войдите, – говорит она достаточно громко, чтобы я мог расслышать.

Открыв дверь, я вижу, что она сидит, скрестив ноги, на матрасе, полностью сосредоточенная на телевизоре. Радионяня Макса стоит на прикроватной тумбочке, чтобы она могла присматривать за ним, пока сама смотрит без звука передачу «Кулинарный канал».

– Для тебя это имеет смысл, если ты ничего не слышишь? – Я указываю на телевизор, но Миллер не смотрит в мою сторону, не отрывая взгляда от экрана.

– С выключенным звуком в этом гораздо больше смысла. Я просто хотела посмотреть, как они готовят фриттату^[35]. Мне не нужна предыстория о том, что у их прабабушки была птицеферма и это вдохновило их на приготовление этого блюда для своих детей в их первый школьный день, понимаешь?

– Понятия не имею, о чем ты.

Загипнотизированная женщиной на экране, Миллер едва бросает взгляд в мою сторону, чтобы махнуть на меня рукой, но потом снова смотрит на меня, ее взгляд возвращается к моему телу.

– Ты все еще в форме?

– Пришлось мчаться сюда, чтобы убедиться, что мой ребенок еще дышит.

– Ты писал мне весь вечер. Расслабься хоть немного, папочка-бейсболист. – Она переводит взгляд на экран, но затем ее брови хмурятся, и ее внимание снова приковано ко мне. – Знаешь, из-за твоей навязчивой идеи все контролировать мне очень трудно представить, что я буду присматривать за Максом все лето напролет.

Я скрещиваю руки на груди.

– И это должно меня испугать?

Ее глаза сужаются.

– Для человека, который говорит, что ему очень нравится мой отец, ты изо всех сил стараешься усложнить ему работу, верно? Ты ведешь себя так с любым человеком, который оказывается в радиусе десяти футов от твоего сына, и он увольняется, или ты увольняешь его лишь для того, чтобы мой отец из кожи вон лез, чтобы нанять кого-нибудь снова.

Ну… черт. Это раздражающе проницательно.

И поскольку мне не нравится, что она в первый же день называет вещи своими именами, я парирую:

– Если он так важен для тебя, где ты была? Я играл за него полтора года и считал, что ты еще ребенок, а не взрослая женщина, потому что ты никогда раньше не попадалась мне на глаза.

– Меня нет рядом, потому что он важен для меня.

Я киваю головой, как будто понимаю.

– В этом нет ни малейшего гребаного смысла.