– Дай-ка дальше сама угадаю, – прозвучало с откровенной издевкой, но будто бы не в мой адрес предназначавшейся. – Раз ты не похожа ни на мою малохольную сестрицу, ни на ее мерзкого муженька, твоя внешность изменилась. А уж то, что ты якобы узнала обо мне лишь сегодня, сразу говорит о том, что именно сегодня тебя постигло проклятье нашего рода. Так ведь? И лишь тогда Афара проявила чудеса своей избирательной памяти и вспомнила о существовании родной сестры.

И что тут возразишь?

Я со вздохом кивнула:

– Боюсь, вы правы от и до. Но, поверьте, мне искренне жаль, что я не знала о вас раньше, и…

– А если бы и знала, то что? – с вызовом перебила она. – Пришла бы посочувствовать? Подивиться? Поахать, мол, как жизнь бывает к кому-то несправедлива? Уж поверь, милая моя, я давно потеряла интерес к чьему-либо сочувствию. Чего и тебе советую. Явно понадобится.

И будто бы сразу же забыв о моем существовании, она принялась одними губами шептаться с розовым кустом. Но хотя бы то, что сам розовый куст ей ничего не отвечал, давало мне надежду, что мое личное сумасшествие пока не настало.

– Простите, я понимаю, что эта тема вам неприятна…

Но она снова меня перебила:

– Какая именно? Родной сестры? Или этого проклятья? О, даже не сомневайся, – хрипло расхохоталась, – о проклятье я готова говорить куда охотнее, чем о сестре! Но тебе-то что толку с того? Вот, посмотри! – она развела руками и даже крутанулась вокруг своей оси, мол, оцени меня со всех сторон. – Я – наглядный пример, что ничегошеньки ты с этим не сделаешь! Такова судьба, милая моя. Это вчера ты была редкой красавицей, в чем ни капли не сомневаюсь. А сегодня все, это в прошлом. И то тебе еще повезло. Ты выглядишь не то, чтобы уродиной, просто никакой. Невзрачной, непримечательной. Со мной-то сразу куда хуже дело обстояло. Только гарантирую, у тебя это еще все впереди.

– То есть?.. – у меня аж ком ужаса в горле встал. – То есть еще хуже будет?..

– А ты на что рассчитывала? – Ламона снова скрипуче хохотнула. – Что ты примчишься ко мне, получишь от меня родственный совет, как все исправить и запросто в итоге от проклятья отделаешься, возвращая все на круги своя?

Вообще-то да. На это я и рассчитывала. По наивной глупости, очевидно.

Но тетушка и не ждала моего ответа.

Резкий смех сменился вдруг откровенной усталостью в голосе:

– Если бы это было так, сама бы я тут ни торчала, ожидая неминуемой старости. Но, прости, что разочарую, но внезапного исцеления не случится. Нет его, и все тут! – в сердцах махнула рукой так резко, что лопатка, о которой тетя явно успела забыть, вылетела из пальцев и скрылась в недрах по-прежнему молчащего розового куста.

– Но мама говорила, что вы о проклятье многое знаете. Наверняка какое-то средство от него есть, – все же не собиралась сдаваться я. – Просто вдруг именно вам…не повезло его найти.

Честно, я бы не удивилась, начни она топать ногами и орать на меня. Явно же тема для нее больная. Да и неудивительно! Но нет. И без того худые плечи Ламоны поникли, она тяжело вздохнула, будто на нее давил некий непомерный груз.

Ответила не сразу. Пересекла гравийную дорожку, громко шаркая ногами, и села на каменную лавочку, столь низкую, словно бы та пыталась врасти в землю.

– Что вообще ты…как тебя там?

– Сильвира.

– Что вообще ты, Сильвира, знаешь об этом проклятье?

Опасаясь, что меня в любой момент прогонят, я все же села на другой край каменной скамьи.

– Не много. Матушка лишь сказала, что оно передается в нашей семье по женской линии и настигает еще в юном возрасте. Причем, как я понимаю, только одну из дочерей. К примеру, моя сестра Ристелла никак не пострадала.

И почему не отпускает унылая мысль, что сестра бы точно так же радостно забыла о моем существовании, как и наша мама о существовании Ламоны в свое время?..

– Мне повезло чуть больше, чем тебе, – тетушка хмыкнула. – Моя мать знала о проклятии куда подробнее. Видишь ли, тут довольно давняя история. Кто-то из наших прапра…даже не знаю какой давности…прабабок, причем дивной красоты, умудрился насолить одной могущественной черной ведьме. А конкретно увести жениха у ее дочери. В итоге дочь та с горя бросилась со скалы, а ведьма прокляла весь наш род. Что любое проявление красоты каждый раз будет оборачиваться ужасающими последствиями. И потому-то, если в семье рождается девочка, то не приведи высшие силы быть ей красавицей! При достижении восемнадцати лет проклятье проявит себя, отберет всю красоту, и дав лишь очень краткий срок, чтобы попытаться все исправить…

– То есть исправить все-таки можно?! – я даже подскочила при этих словах.

Но судя по неодобрительному взгляду Ламоны, она мою веру в лучшее не разделяла.

– В этом вся ирония, Сильвира. Есть способ снять проклятье. Причем не только с себя, но и вообще со всего своего рода, чтобы оно дальше у потомков не проявлялось. Да только способ этот весьма ироничен. Все же у той ведьмы было своеобразное представление о справедливости. Ну или больное чувство юмора, что уж вероятнее… Наша прапрабабка была юна и до умопомрачения красива и лишь благодаря этому и смогла увести того жениха, влюбить его в себя. О том и проклятье гласит. Что исчезнет оно лишь тогда, когда проклятую искренне всей душой кто-то полюбит и возьмет в жены. А это, сама понимаешь, невозможно.

– Почему же? – нет, и вправду не понимаю.

– Да потому, что кому ты такая неприглядная нужна! – Ламона даже голос повысила. – Неужто это не очевидно?! – на миг замолчав, она снова фыркнула: – Хотя насколько я знаю свою сестрицу, она бы точно воспитание детей заниматься не стала бы. Так что ты наверняка всю сознательную жизнь провела в стенах какого-нибудь закрытого пансиона и потому не имеешь ни малейшего правдивого представления о реальности… Так вот, наивная ты наша, ни один мужчина не влюбится в твою, быть может, распрекрасную душу и богатый внутренний мир. Ни один!

– А вы пытались? – вот просто не удержалась я от этого вопроса, хотя сама понимала всю его бестактность.

Она издала звук, похожий то ли на странный смешок, то ли на короткий сдавленный стон.

– Пыталась ли я?.. – сколько горечи сквозило в голосе! – Да на тот момент, как меня постигло проклятье, я вообще была помолвлена! Причем, и сама влюблена неизмеримо, и избранник мой мне клялся в самых пылких чувствах.

– И что же, – у меня даже голос дрогнул. Все-таки внешность моей тети говорила сама за себя о неприятном окончании этой истории, – это все равно не помогло?..

– Увы, вся его любовь мигом прошла. Я в итоге оказалась в монастыре, куда меня сослали собственные родители, чтобы я своим уродством семью не позорила. А мой жених… Он, недолго думая, женился на моей сестре.

Хорошо, что я все-таки сидела… Нет, я и раньше знала, что мой отец – человек далеко не идеальный. Но, выходит, именно он – тот подлый бывший жених моей тети?!

– Поверьте, я не знала, – прошептала я сбивчиво, – и мне и вправду искренне жаль…

– Оставь всю эту жалость при себе, – отмахнулась Ламона. – Я и так уже жалостью сыта по горло. Потому и тебе советую ни на что не надеяться. У обратимости проклятья срок короткий. Недели три, если не путаю. Вот и сама оцени, какие у тебя шансы за это время найти достойного мужчину, который полюбит тебя вот в таком вот неприглядном виде и в жены возьмет. Заметь! Речь именно о любви! Никакие браки по расчету тут не считаются. Но, прости за откровенность, ты хоть и не уродлива, но настолько внешне ничем не примечательна, что тебе точно ничего не светит. Мужчины не влюбляются в прекрасную душу. Им нужна красивая картинка. А ее у тебя больше нет.

Царящий в моей голове хаос мыслей не позволял что-либо сказать, но Ламона вряд ли ждала какого-либо моего ответа. Глядя прямо перед собой невидящим взглядом, она надрывно прошептала:

– Знаешь, что в этом проклятии самое страшное?.. Осознать, что без своей красоты ты ничего из себя не представляешь. Пустое место! Никому не нужное и всеми позабытое…

Резко встав со скамьи, она пошла прочь в сторону серой громады монастыря. И надо было, быть может, окликнуть, что-то вежливое сказать напоследок. Но меня настолько оглушили ее слова, что я даже с места не двинулась.

Несколько минут я так и просидела в немом ступоре. Поднимающийся в душе ужас не давал толком дышать. Но я все же сдерживала поступающие к глазам слезы. Сдерживала так рвущееся «Почему именно я?! За что?!».

Никакие мои эмоции не помогут. И я просто не вправе тратить на них свое драгоценное время, раз уж проклятием отмеряно мне столь мало.

Я должна справиться с этим! Должна преодолеть! Я не хочу провести остаток своих дней в одиночестве и отчаянии!

Вернер…

Нет, он точно поймет. Он не такой, как другие мужчины. Он способен любить не за внешность. Я знаю. Я…хотя бы просто хочу на это надеяться…

Но все же непозволительно сейчас быть наивной. Я обязана все продумать, все учесть.

Мне нужен план. Гарантированный продуманный план. Даже если в чем-то и безумный!

Но одна я с этим точно не справлюсь. И есть лишь один человек на всем белом свете, способный разделить со мной любые безумства.

Дилан

Примерно раз в пару месяцев престарелый герцог Вестерский собирал всех родных у своего смертного одра. Но учитывая, что эти самые «все родные» и так жили с ним в одном имении, это представление и рассчитывалось на того единственного, кто здесь не жил.

Дилан к этой традиционной попытке деда манипулировать относился снисходительно. Что поделать, скучно человеку на старости лет. Но если все остальное семейство старику подыгрывало, то вот от старшего внука такого было не дождаться.

Нет, Дилан тоже стоически выслушивал и «предсмертные» наставления, и даже периодически кивал с понимающим видом. но под конец советовал меньше злоупотреблять излишествами и впустую не тратить время окружающих. За что, конечно, в ответ получал смертельную обиду во веки вечные. А точнее до следующего семейного сборища.

Но в этот раз все зашло слишком далеко…

Герцог Хиральд Вестерский с весьма скорбным видом возлежал на горе шелковых подушек, коих хватило бы на пару десятков кроватей. Но дед всегда считал, что «смертный одр» должен быть весьма комфортным. Собравшиеся вокруг этого самого одра родственники являли собой сочувствие разной степени достоверности.

Близняшки Рейна и Тальяна держали наготове расшитые платочки, чтобы утирать ими несуществующие слезы. Дядюшка Фармин о чем-то мечтательно вздыхал у закрытого плотными портьерами единственного окна. А Магран своим весьма помятым видом намекал, что накануне он все еще праздновал рождение третьего по счету отпрыска. Вторую неделю уже праздновал.

Пока не было только родителей. Но те должны были вернуться в Кенфилд к вечеру. И, что уж скрывать, Дилан и сам мысленно сетовал, что у него не нашлось повода пропустить семейное сборище. Увы, необходимость сохранять и множить благосостояние рода дед за веский повод не считал.

К началу предсмертной речи Дилан опоздал. И, очевидно, прослушал нечто важное, судя по тому, каким паникующим взглядом наградил его брат и не менее тоскливым дядя. Только младшие сестры никак себя не проявили, но вряд ли они вообще слушали очередные высказывания деда.

– Ступайте… – слабым надтреснутым голосом повелел герцог Вестерский, простирая демонстративно трясущуюся длань в сторону двери в коридор. – Я должен поговорить со старшим внуком…

Повторять не пришлось. Вряд ли кто-то хотел тут задерживаться. Только Магран перед выходом снова сделал Дилану страшные глаза.

Едва дверь за родственниками закрылась, Дилан по-хозяйски придвинул массивное кресло к кровати деда, расслабленно присел и как ни в чем ни бывало сообщил:

– Утром прибыл груз из Андерда. Три корабля. И еще два на подходе. Как видишь, успели до обещанного шторма.

– А свенский табак привезли? – дед живо открыл один глаз.

– Да, как ты и просил. Там отдельный ящичек. Но уж не обессудь, я не захватил. Выдернул бы ты меня на это представление попозже, я бы успел распорядиться и о твоем ящике. А теперь уже в лучшем случае к вечеру отправлю тебе с посыльным. Там и так дел невпроворот.

Герцог недовольно поджал губы. Но вместо вполне ожидаемых возмущений насчет «представления» он недовольно выдал: