– Это ты так шутишь, да? Что ж, у тебя неплохо получается. Во всяком случае, сумела убедить всех тяжелых пехотинцев.

– В чем убедить?

– Что шкура у тебя потолще, чем у бхедерина, Заводь.

– Мне следовало стать когтем. Тогда мне не пришлось бы терпеть все эти оскорбления. Среди когтей говорят исключительно об убийствах, да и о чем, собственно, еще говорить? Особенно когтям.

– Омс был раньше когтем, – сказала Аникс Фро. – Может, и до сих пор им остался.

– Омс? Не верю. Этот парень никогда не говорит про убийства. – Она взглянула на солдата, который сидел рядом с капралами, но не вместе с ними. Это явно привлекло его внимание, поскольку Омс повернул голову и, встретившись с Заводью глазами, скорчил гримасу. Она ответила ему тем же и вновь посмотрела на Аникс, которая как раз запихивала в рот комок ржаволиста. – Вчера вечером он толковал про нервы.

– Про что?

– Про нервы. Такие штуки, которые у него в теле, типа веревочек. Будто они постоянно дергаются туда-сюда.

Взгляд Аникс подернулся туманом.

– Наверняка прикидывался.

– Омс? Да нет, вряд ли. Этот парень просто не умеет прикидываться. К тому же он теперь весь на нервах.

– Что-то не похоже. Вид у него какой-то полусонный.

– Кстати, Омс спрашивал меня про призраков, духов и богов. Интересовался, любят ли они трахать смертных, и что, если кто-то из них так и сделал?

Аникс сплюнула бурую жижу в пустую кружку на столе, заглянула в нее и отодвинула подальше.

– И что ты ему ответила, Заводь?

– То же, что ответил бы любой другой на моем месте.

– А именно?

– Ну, я сказала: «Нет, Омс. Я с тобой точно не трахаюсь, так что отвали».

– Да уж, с этим не поспоришь, – кивнула Аникс. – Так… кто ты из них?

– Из кого?

– Ну, ты дух, призрак или бог? В смысле, богиня?

– Лично я вообще ни при чем, поскольку с Омсом никаких дел не имела.

– Думаешь, кто-то из них все-таки его трахнул?

– Омса? Да кому он нужен? Нет, Омс просто закидывает удочку. Треплет языком почем зря. – Заводь откинулась на стуле и скрестила на груди руки. – Вот почему никакой он не коготь и никогда им не был.

– Может, ты и права, – не стала спорить Аникс. – В конце концов, в нем нет ничего магического. А ведь большинству когтей, как тебе известно, присуща магия.

– Что, правда?

– Конечно. Они маги-убийцы, Заводь. Если ты не обладаешь такими способностями, то можно даже не мечтать о том, чтобы вступить в их ряды.

Заводь уставилась на Аникс Фро, издав странный звук, о значении которого оставалось только догадываться, а потом выругалась.

– Вот всегда так, Худ побери! Прямо как в гробницах – каждый раз кто-то обходит тебя на повороте и добирается туда первым!

Подошел Чашка, забрал свою кружку, осушил ее, поставил обратно и убрел прочь.

Заводь взглянула на кружку, потом на Аникс, которая встретилась с ней взглядом и тоже посмотрела на кружку, после чего уже обе женщины уставились на нее в упор. Наконец Аникс поднялась со стула, сгребая со стола свой мешочек с деревянными фишками:

– Нужно кое-что подрисовать.

– Опять свинцовой краской?

– Почему бы и нет? У меня целый горшок этого дерьма. Главное, не перестараться.

– Может, именно поэтому у тебя такой болезненный цвет лица, Аникс?

– Не болезненный, а фарфоровый.

Сержант Шрейка окунула кончик косы в вино, ухватила его полными губами и пососала.

– Ты и правда так считаешь? – спросил Трындец.

– Мы бросили костяшки, Трындец, – проговорила она, продолжая жевать косу. – И я проиграла.

– Ну да, скажи еще, что в твоем взводе людей недостает. Можно подумать, раньше никогда такого не бывало.

– Бывало, конечно… Но репутация бежит впереди тебя. И она не из лучших.

– Ну вот, каждый раз одно и то же! – недовольно бросил Трындец, который был слегка навеселе, что лишь усугубляло ситуацию. – Разве я виноват, что на моей стороне Госпожа Удача? С чего вдруг окружающие решили, будто мне везет за их счет, а потому всех, кто рядом со мной, преследует Господин Несчастье? Это нечестно. Несправедливо.

– Ты абсолютно прав, – ответила Шрейка. – Нарушен Закон Справедливости. Предлагаю тебе подать жалобу на вселенную. Лучше всего, конечно, нацарапать ее на глиняном черепке и швырнуть его в колодец. Мне говорили, что так каждый раз срабатывает.

– Почему бы тебе не считать меня чем-то вроде своего амулета?

– Я бы так и сделала, будь в тебе хоть что-то похожее на амулет. Ты слишком заурядный, Трындец. К тому же ты пришел к нам с прозвищем, которое уже где-то успел заслужить.

– Я заслужил его потому, что потерял слишком многих друзей. Потому что в твоей жалкой вселенной нет никаких законов.

Шрейка снова окунула косу в вино и помешала.

– Моя вселенная вовсе не жалкая. Она полна цветов, лужаек и бабочек под ярким солнцем в теплый летний день. Хочешь туда попасть?

– Еще как.

– Ха, даже и не надейся. Ты слишком заурядный и к тому же приносишь несчастье. А теперь нам никуда от тебя не деться, и если ты переживешь нас – клянусь, Трындец, я сломаю Стражу врат другую ногу, чтобы вернуться сюда и преследовать тебя весь остаток твоей жалкой жизни, не посмотрю, что тебя Госпожа Удача в зад поцеловала. И я не одна явлюсь за тобой, но еще и приведу с собой друзей.

Трындец уставился на собеседницу, глядя, как она снова сует конец косы в рот и шумно обсасывает его.

– Надеюсь, ты подавишься своей косой, – сказал он.

– Это смотря кому из нас повезет. А теперь иди отсюда. Можешь и дальше напиваться, только блюй на колени кому-нибудь другому, ладно? А я жду Штыря.

Встав, Трындец пошатнулся, но тут же со всем возможным достоинством повернулся кругом и направился к выходу. Ему в любом случае не нравилась «Торговая таверна», особенно в эту ночь перед отправкой в Серебряное Озеро. Хуже того, он чувствовал: что-то здесь не так. Трындец не смог бы сказать, что именно, но подобное ощущение возникало у него и прежде, обычно накануне катастрофы. С другой стороны, вряд ли стоило кому-то об этом говорить, особенно если учесть, что, после того как его в прошлый раз посетило такое предчувствие, они без труда прикончили около сотни незадачливых разбойников.

Похоже, жизнь его обрела новую траекторию. Трындец, спотыкаясь, спускался по лестнице, делая по одному мучительному шагу зараз.

Оказавшись на улице, Трындец помедлил, чувствуя, как его обдает холодное дыхание ночи. Он решил, что терпеть не может сержанта Шрейку с ее пропитанной вином косой и большими мокрыми губами, подернутыми пленкой безжизненными, похожими на лужицы воды глазами, острым подбородком и широкими скулами, костистой грудью и слегка подвернутой левой ступней, из-за чего походка ее казалась неуверенной, несмотря на пружинистый зад. Особенно Трындец ненавидел Шрейку за ум и сочившийся, подобно змеиному яду, сарказм. Но больше всего его раздражало то, как сержант владела своим палашом. Только представить – разрубить мужика пополам до груди! Он ни за что бы не поверил, если бы не видел собственными глазами.

Это случилось сразу после того, как Трындец спас жизнь капралу Подтелеге, а может, непосредственно перед этим. Не важно. Да, Шрейка была слегка полновата в плечах, но в конце внезапной атаки она прыгнула вперед, зайдя противнику с фланга – тот ее даже не видел, и обе его руки были отчего-то подняты, – и нырнула ему под локоть, нанеся удар. Треснули ребра – хрясь! хрясь! – а потом хлынула кровь, и разбойник рухнул, захлебываясь красной жижей.

Да, Трындец действительно ненавидел Шрейку. Ненавидел настолько, что ему хотелось лишь одного – хорошенько оттрахать ее.

Но заурядным, как она выразилась, мужчинам не везет с подобными женщинами, отчего он ненавидел Шрейку еще больше. Так что следовало признать: его жалкая вселенная лишь в очередной раз показала ему свою унылую физиономию.

Он вдруг пошатнулся, ощутив внезапное озарение.

«Твоя вселенная, Трындец? Да это же твое идеальное отражение! Так есть, и так будет всегда. Будь же мужчиной и осознай эту истину!»

Да пусть черноперая чума пожрет Госпожу со всей ее удачей! В следующий раз, в следующей схватке, в следующем чем угодно, он решительно пойдет напролом, молясь, чтобы Господин Несчастье толкнул его в спину.

«Покончи уже с этим. Покончи раз и навсегда, будь ты проклят!»

А потом Трындец упал на колени, и его стошнило.

– Речь идет о великом благе, – говорил Плед, – и если для этого пришлось приковать к клятой стене нескольких несчастных придурков, это в любом случае лучше, чем если бы весь клятый континент оказался под водой и потонули многие тысячи.

– Легко тебе говорить, – возразила Голодранка. – Это ведь не тебя приковали к Стене Бури.

– Я рассуждал о принципах, Голодранка, поскольку именно к ним нам постоянно приходится обращаться.

– Твои принципы – всего лишь способ придать лоск неприятным подробностям, Плед. Поэтому я и говорю, что Камнедержец поступил правильно.

– Вообще-то, мы доподлинно не знаем, что сделал Камнедержец, – заметил Фолибор.

– Опять завел старую песню, – набросилась на него Голодранка. – Возможно, Фолибор, ты удивишься до глубины души, но твое невежество вовсе тебя не защищает и не оправдывает. Оно лишь подчеркивает твои изъяны, не говоря уже об ужасающем недостатке образования.

Фолибор моргнул.

– А ты, в свою очередь, позволяешь себе нападки личного характера, каковые являются последним прибежищем проигравших.

– Ошибаешься. Мое последнее прибежище – вот этот кулак, который врежется тебе в рожу.

– Ха! – фыркнул Плед. – Как будто физическое насилие – не первое, что выбирают обделенные интеллектом.

Голодранка нацелила на него палец:

– Вот именно! И как поступил Камнедержец на Стене Бури? Он прекратил сражаться! Положив таким образом конец всем убийствам и смертям!

– И мчатся воды ледяные, —

пропела Никакнет, —

Сверкают белых волн серпы,
Один лишь камень недвижим.
Солены гривы их коней,
Что кружат возле башни.
Готов ли сердце ты сожрать
Поверженного Бога?
Сразиться, по ступеням ввысь взойдя,
С несчастной дочерью его?
Взгляни же на клинок гранитный,
Что не поднимется уже…

Тяжелые пехотинцы молчали, у некоторых на глазах выступили слезы.

Фолибор, вздохнув, откинулся на стуле. Хватило нескольких поэтических строк, чтобы не дать волю кулакам.

– Что там дальше? – хрипло спросил Плед.

Никакнет пожала плечами:

– Не помню, если честно.

– Что-то насчет «ослепшего глаза», – подсказал Изыск.

– Это не та песня, – прорычал Громоглас, яростно глядя на Изыска. – Ты имел в виду «Ипшанкскую балладу»…

– Вовсе нет! – рявкнул Изыск. – «Ипшанкская баллада» исполняется в ритме четыре-три-четыре, а барабан нужно понизить на октаву…

– И еще кто-нибудь должен отбивать контрапункт чечеткой!

– Это только в Дал-Хоне! Никого больше не волнует какая-то чечетка, клятый дурень!

Фолибор застиг всех врасплох, стукнув кулаком по столу и расплескав вино и эль.

– Мы обсуждали принципы, составляющие истинную этическую добродетель, друзья мои. Голодранка решила сосредоточиться на судьбе Камнедержца на Стене Бури и на Омовении Слезами, которое затем очистило Коланс. Могу ли я воспользоваться возможностью, приведя в качестве контрпримера так называемый Подвиг без Свидетелей…

– Только не это! – крикнула Голодранка. – Если никто не видел, как погибли охотники за костями, то откуда, Худ побери, мы вообще можем знать, что там произошло? Вся эта история – подделка! Даже хуже того – выдумка!

Плед привстал на стуле, оскалив зубы.

– И что плохого в выдумке?

– Неведомы наши судьбы, —

вдруг снова пропела Никакнет, —

Где кончается магии путь,
И крылья не могут убежища дать…