Убрав верхнее ведро, прячу кое-что важное под водительским сиденьем.

Так вернее будет.

Мэр мне обещал, что дорогу почистят, и я уеду!..

Его любимая барсетка – гарант моего сегодняшнего оргазма.

Глава 5. Том и Джерри

Следующее утро

Пугаюсь от резкого света, бьющего по глазам. Пытаюсь от него скрыться и вжимаюсь в твердый, холодный стул.

Комната, в которой я нахожусь, темная, в воздухе отчетливый запах сырости.

– Подсудимая Солнцева Ника Венцеславовна, встаньте!

Чувствуя слабость в ногах, медленно поднимаюсь и только сейчас замечаю за длинным столом напротив своего отца и ухмыляющегося Марка Гордеева.

– Никчемная! – начинает орать отец, находясь под ярким прожектором. – Почему ты такая никчемная, Ника? Вся в свою мать!.. Даже от бездомной собаки толку больше, чем от тебя. Бестолочь!..

Свет перемещается на Гордеева.

Я замираю, разглядывая смазливое лицо и модную стрижку.

– Почему ты не кончила? – усмехается он. – Ты не кончила, потому что фригидная. Со мной все так. А ты как бревно. У меня, вообще, встал только потому, что ты дочь своего отца. Твоя фамилия – единственное, что может возбуждать в тебе, Ника.

Прожектор резко возвращается ко мне. Теребя рукава толстовки, всхлипываю и шепчу:

– Я… я… я…

Мир закручивается воронкой и…

Я просыпаюсь.

Морщусь от неприятного привкуса на языке. Это, конечно, что-то вроде стыда и… ужасное похмелье.

– Боже…

Шепчу пересохшим ртом.

На тумбочке возле кровати замечаю стакан с водой. Спасибо тебе, добрый человек, который его оставил.

Жадно пью, стирая капли с подбородка.

Зажав одеяло под мышками, сонно озираюсь по сторонам. Комната выглядит так, словно только что сошла со страниц каталога. Стильные серые обои с белыми крупными цветами, резное железное основание кровати, белоснежный шкаф на изогнутых ножках, уютное бирюзовое кресло. И только грубоватые красные шторы выглядят здесь инородными. Какой дурак их сюда повесил?

Упав на подушку, вдыхаю аромат мужской туалетной воды. Тут же подскакиваю. Это его кровать, да?

Затем нюхаю свои волосы, руки, касаюсь носом острого плеча.

Я пахну так, будто терлась всем телом об Константина Олеговича Мороза. При мысли об этом внизу живота тянет. Как-то по-новому. Сладко.

– С добрым утром, – слышу я вежливый голос из-за двери, перемежающийся с громким кашлем. – Можно войти?

Воспитанный какой! Закатываю глаза.

– Да, – отвечаю, приглаживая всклокоченные волосы.

– Привет…

Смотрим друг на друга. Тоже как-то по-новому.

В спортивных серых штанах и белой футболке он выглядит домашним и неприлично большим. Я, кажется, краснею…

– Ничего не помню, – улыбаюсь скромно, прикладывая ладони к щекам. – Как вчера все закончилось? Как я здесь оказалась?

– Ничего не помнишь? – спрашивает он, подзависнув взглядом на одеяле, которое грозится съехать с обнаженной груди.

Подтягиваю его и придерживаю пальцами.

– Нет…

– Это твое, – раскрывает ладонь.

– О боже… Вы это видели, да? – захлопываю глаза стыдливо.

Мэр хрипло смеется и снова закашливается.

– Вот это да!

– Что? – смотрю на него. – Блин. Вы хотите, чтобы я под землю провалилась от стыда?

Без интереса смотрю на белые прозрачные трусы, плавно переходящие в две тонкие полоски ткани. Красные медицинские кресты на них имеют свою функцию: прикрывать соски.

– Я, конечно, требовал от Министерства здравоохранения высококвалифицированный персонал в нашу Елковскую больницу, но чтобы они так быстро закрыли мою заявку да еще лучшими кадрами! – еле сдерживая смех произносит. – И сразу с униформой!..

– Вам смешно? – шиплю яростно.

– Мне – да.

Он хохочет, а я злюсь. Когда закашливается, пытаюсь найти в себе силы не злорадствовать.

– Вы не должны были это увидеть, я вообще не понимаю, что вчера случилось!.. – расстроенно произношу.

Мороз качает головой.

– Я забыл тебя предупредить, чтобы ты ничего не пила в гостях у Владимира Владимировича.

Я вспоминаю милейшего седовласого старичка, капитана дальнего плавания в белой фуражке, который гостеприимно нас встретил и пригласил к себе в гости после праздника, за накрытый угощениями стол. Мне нужно было ехать, и я сильно торопилась, а мэра, как назло, отвлекла директор дома престарелых.

– Он давал мне компот, – вспоминаю. – Вкусный такой, сладкий.

– Я уже понял. Местные называют этот самый компот «Том и Джерри». И давно обходят его стороной, Ника.

– Но почему?

– Потому что это брага. Настаивается на дрожжах и сахаре, – улыбается. – И Владимир Владимирович постоянно ее всем предлагает. После одного стакана человек меняется до неузнаваемости. Наутро, как правило, ничего не помнит и болеет. Ты как?

– Голова раскалывается. Это, вообще, законно так людей опаивать?

– Он не со зла. Ищет собутыльников. Вчера ему, конечно, с тобой особенно повезло. В его-то возрасте…

Он снова начинает хохотать, а я решаю не узнавать, почему старику «особенно повезло» со мной в качестве собутыльницы. Пока не готова к таким откровениям.

– И ты в этом кружевном безобразии поехала в дом престарелых? – расслабленно смеется Константин Олегович, сжимая в руке кусок полупрозрачной ткани.

– Отстаньте! У меня голова болит! – Дуюсь, стискивая покрывало.

– Да оттуда сегодня пятерых стариков выписали, Ника! Это первый случай, когда они уехали не вперед ногами! После такого!..

– Вообще-то, я должна была вчера идти на свидание…

Мужской смех как по команде меркнет, а спокойный лед в голубых глазах трескается от злости.

– В смысле на свидание?.. Вот в этом?

– Ага, – ангельским голоском отвечаю.

– И с кем же?..

– Ну точно не со стариком вроде вас… Мужчины с барсетками меня не интересуют.

Тут же прикусываю губу от досады. Ну зачем я так?

Он симпатичный… У него безумно красивые волосы: густые, пшеничного цвета. Откуда-то знаю, что на макушке они мягкие, а на затылке жесткие, потому что покороче.

И вообще, он такой… вкусный на вид!

Молча наблюдаю, как мэр оставляет костюм развратной медсестрички на кровати и сиплым, болезненным голосом холодно произносит:

– Ты, наверное, забыла… Мы с тобой вчера перешли на «ты». Спускайся, я накормлю тебя завтраком перед отъездом, Ника.

Глава 6. Знакомство с Альбертом

Константин

Поставив макбук на зарядку, выключаю яичницу на плите и набираю Семенова.

– Да! – рявкает он так, будто забивает гол в ворота бразильцам.

– Доброе утро, Степан Михайлович, – сухо здороваюсь.

Контингент в деревне чаще мультяшный. Приходится построже.

– Ох. Константин Олегович, дорогой вы наш человек. Я что-то не признал с утра. Похмелье-с.

– Что?..

– Ох… Что это я? Подземелье, говорю! Жена в подпол отправила. Новый год ведь. Огурцы соленые, грибочки, все такое прочее.

– Какие сводки за вчера? – сразу к делу.

– Да все хорошо было… вроде, – хохочет.

Я покашливаю намеренно долго, чтобы пришел в себя там в подземелье и включил атрофированный алкоголем мозг.

Есть у меня еще одна такая… С «подземелья».

– Ох, простите. Значит, вчерашние сутки прошли спокойно. Убийств, бог миловал, нуль. Драк, не дай бог, увечий – нуль. Кража вот одна, ешкин-матрешкин.

– Что за кража? Почему не доложили?

– Да там ничего особенного. Состав железнодорожный, значит-с, украли… Восемь вагонов и тягач.

– Груженые?

– Пустые.

– И это ничего особенного? – нервно барабаню по столу, чувствуя, как внутри одна за одной лампочки зажигаются и сирены подвывать начинают.

Это ведь мой шанс!..

Пиздец. Вот тебе и Новый год. Внутри все горит от нетерпения.

– Разбираемся, – виновато выдает.

– Прокуратура выезжала? Ущерб оценили? Я сейчас кофе выпью и тоже на станции буду, – закидываю его вопросами и через воротник футболки достаю градусник.

Тридцать девять и два.

Черт тебя дери, Костя. У тебя тут такое случилось!..

Надо бы оперативно расследовать. Может, даже от губера благодарность прилетит, тогда и Нижний Новгород ближе.

– Прокуратура… нет, не выезжала… И ущерб… А станция… – начальник отделения полиции начинает дико ржать. – Константин Олегович, вы не так поняли. Состав у пацаненка Ритки Яцко украли. В детском саду. Она ему на Новый год железную дорогу подарила, малец ее в садик тайком утащил. Там-то преступление и произошло.

– Преступление? – сквозь зубы переспрашиваю.

– Она заявление написала. Мы выехали, но даже допрос не проведешь. Воспитатель ничего не видела, а у них там группа логопедическая. Дети рассказать внятно ничего не смогли. Мы с Горбатым их показания весь вечер расшифровывали.

– Завтра в десять утра со сводкой, не опаздывайте! – предупреждаю и уже убираю телефон, но слышу:

– Гондон московский!

– Что? – усмехаюсь чуть агрессивно.

В трубке жуткий треск и нервное дыхание.

– Э… Э… Батон, говорю, «Московский». Жена попросила купить на бутерброды со шпротами, а я забыл, дурья башка. Константин Олегович, с наступающим!

Убрав телефон, достаю из шкафа тарелки и раскладываю завтрак. Следом наливаю черный чай. Осматриваю темную гостиную чуть поплывшим от жара взглядом.

С лестницы доносятся шаги. Легкие и короткие, больше похожие на топоток.

Ника появляется в дверном проеме. Худая, маленькая.

Мы с ней примерно как конь и белка. Вернее, старый конь и молодая, активная белка. Сколько ей? Лет двадцать, наверное?..

Чувство вины дребезжит где-то на подкорке, но я запихиваю в себя кусок яичницы и проталкиваю его, не жуя, подальше.

– Я… вот, – опускает она глаза, показывая на футболку, которая ей до середины бедра. – Позаимствовала у вас. В шкафу.

– Переживу, – киваю, указывая на место напротив. – Садись, ешь и уезжай.

– А вы гостеприимный!.. – смущенно смеется она и озирается по сторонам.

Замирает как вкопанная и пятится назад.

– Боже. А-а-а… Мамочки…

– Что? – наблюдаю за ней внимательно.

Когда девчонка передвигает ноги, футболка задирается.

– Это кто? – чуть истерично спрашивает.

– Альберт.

– Альберт? – Ника возмущенно машет руками и тут же их прячет за спину. – Сова Альберт. В доме? Вы серьезно, блин?

Мохнатая серая птица на шесте в углу комнаты непонимающе поворачивает голову на девяносто градусов. Я качаю головой, чтоб не барагозила мне тут при чужих.

– Это совенок. Маленький, – спокойно объясняю медсестре Нике Солнцевой.

– Вы… псих? Скажите мне.

Дышу, раздувая ноздри, и молчу. На госслужбе это одно из главных качеств. Даже основополагающих.

Псих.

Гондон московский.

Ну и предновогоднее утречко.

– Ешь уже, – коротко приказываю.

Она, с опаской поглядывая на мертвецки спокойного, воспитанного, в отличие от некоторых, Альберта, садится и тянется к вилке.

– Яичница, – капризно произносит и начинает соскребать с застывшего белка приправу «Итальянские травы», с которой я обычно готовлю яйца по утрам. – Обязательно вот с этим было делать? – тут же дуется.

Я в ахере от ее наглости, но вроде как не мое это дело.

– Компота сегодня нет, – сообщаю с каким-то садистским удовольствием, не переставая орудовать ножом и вилкой в своей тарелке.

Молчит.

Тоже ноздри раздувает. Бюджетница ведь!

Еле сдерживаю смех, который одновременно еще и грех, потому что как вспомню, так вздрогну. Директриса дома престарелых атаковала своими вопросами. Меня минут пятнадцать всего не было…

– Что ты делаешь? – спрашиваю, глядя в ее тарелку.

– Я желтки не ем.