Потратив слишком много времени, Хелес все-таки сумела встать на колени. Ее одежда дознавателя была порвана почти в клочья, но черную ткань с серебряной подкладкой все еще можно было узнать, а на Просторах дознавателей любили не больше, чем в центре города. Скорчив гримасу, Хелес стянула с себя остатки своей формы, а затем накрыла себя мешковиной, словно плащом.

Она неуклюже подползла к лежавшему рядом телу и сорвала с него разорванный черный плащ. Ее опасения подтвердились. Это был Джимм: челюсть и нос сломаны, зубы выбиты. Хелес узнала его глаза, которые теперь были широко раскрыты. Они запечатлели те чувства, которые он испытывал в момент смерти: ужас и панику.

Несколько раз она стукнула Джимма по груди, беззвучно проклиная его – до тех пор, пока из ее ноющего горла вместе со слюной и песком не вырвалось слово:

– Дурак!

Хелес шлепнулась на землю и, тяжело дыша, собиралась с силами, чтобы встать. Она точно знала, какая задача стоит перед ней: вернуться в город. Это – единственное логичное решение. Нужно сообщить камерарию Ребену о том, что сделала Хорикс, о том, что находится под ее садом. В голове дознавателя уже складывались связи между Хорикс и Темсой. Их жестокость, таинственность, их коварство…

Она встала, но не отвела взгляд от Джимма. Хорикс совершила ошибку, убив проктора Палаты Кодекса, но еще сильнее она просчиталась, когда оставила в живых дознавателя. Она должна была приказать своим наемникам, чтобы они проломили голову и Хелес.

Здоровой рукой Хелес схватила тяжелую ногу Джимма и, спотыкаясь, потянула его труп к ближайшему песчаному заносу. Хелес постаралась похоронить его как можно более достойно – найденным черепком она засыпала его песком так, чтобы его не было видно. По крайней мере здесь, на самом краю города, у призрака Джимма больше шансов спрятаться до тех пор, пока догматы не утянут его в загробный мир.

Хелес побрела в ту сторону, где возвышались далекие башни, вглядываясь в каждый закоулок между полуразрушенными зданиями. Каждый раз, когда ветер стонал, пролетая над изогнутыми крышами, она вздрагивала. Между домами стояло несколько хижин, сделанных из пальмовых листьев и разломанных ящиков. В таких лачугах жили те, кто находился почти в самом низу общественной пирамиды Аракса. Но даже их удел был лучше, чем у рабов.

Среди этих остовов зданий имущества почти не осталось – только яркие рисунки на стенах и столбы, украшенные керамическими черепами. На дверях были нарисованы скрещенные кости: жуткий способ приветствовать гостей. У нескольких домов основанием крыльца служили большие глиняные черепа; они ухмылялись, глядя на улицу.

На периферии Аракса смерть обладала огромной властью. Урожай мертвецов здесь был скудным, зато прибыль – огромной, и для жителей Просторов порабощение умерших стало не просто ремеслом, а смыслом жизни, чем-то почти священным.

Перед глазами у Хелес все плыло, но она не сводила глаз с центра города, который находился далеко к северу от нее. Когда она думала о том, какое расстояние отделяет ее от города, у нее подкашивались ноги, но она заставляла себя идти. Слабость – порождение страха, а бояться она отказывалась.

Над местными глинобитными зданиями возвышалась одинокая желтая башня цилиндрической формы. Ее украшали кольца из красного камня. Хелес услышала, что с ее стен доносится лязг, и поэтому старалась идти – или, точнее, ковылять – как можно тише. Она была не в настроении и не в состоянии разбираться с душекрадами или начинающими авантюристами. Душа Хелес принадлежала только ей, и она должна была попасть в город.

Хромая между домами и лачугами с той скоростью, на которую она была способна, Хелес заметила небольшую компанию одетых в кожаную одежду людей, которые окружили наковальню. Под слоем пота и сажи на их руках и торсах можно было разглядеть алые кольцевые шрамы. Чем крупнее был человек, тем больше у него было шрамов. Хелес не раз арестовывала банды душекрадов и умела их отличить. Она не знала, какие острые инструменты тут куют, но они явно не предназначались для добрых дел, и поэтому она поплелась дальше, мечтая скрыться из виду. Никто не заметил ее, никто не крикнул ей вслед. Она шла с высоко поднятой головой и навострив уши – несмотря на то, что в одном из них раздавался пронзительный звон.

В одном переулке она нашла выброшенный кем-то костыль – он лежал на куске дерюги. Мешковина и костыль – в общем, именно так теперь выглядели могилы в Араксе; это добро, очевидно, принадлежало нищему, которого утащил в ночь какой-то алчный головорез. Хелес заскрипела зубами, думая об этой несправедливости, но, засунув треснувшее навершие костыля под мышку, она виновато поблагодарила душекрадов за подобное скудоумие. Им нужно было только одно: души. Бесчисленное множество раз она находила кошельки и перстни, брошенные рядом с окровавленной одеждой, словно для убийц они представляли такую же ценность, как доска или кусок папируса. Хелес думала о том, какой жизнь была в древности, когда разбойники забирали либо деньги, либо жизнь, но не то и другое одновременно. Теперь же им была нужна только жизнь.

Общество, в котором убийство остается безнаказанным, перестает быть обществом.

Превращая свой гнев в силу, которая приводила в движение ноги, Хелес увеличила скорость. Она старалась держаться в тени – и для прохлады, и ради скрытности. Ее костыль негромко постукивал по песку. Шум, который раньше казался таким далеким, усиливался, хотя она была готова поклясться, что ни на шаг не приблизилась к башням.

Если оживленный центр Аракса был бушующим огнем, то Просторы – разбросанными в стороны тлеющими углями. Кое-где – например, там, где она находилась сейчас, – виднелись обугленные балки и пепел. В других местах они все еще тлели, изо всех сил стараясь гореть так же, как центр города. Хелес это радовало: людные, залитые светом улицы даже в Араксе были менее опасными, чем темные и пустые.

Прижавшись плечом к стене здания, Хелес выглянула за угол. В дальнем конце пустынной улицы шумела толпа, окрашенная во все цвета радуги. У домов, которые стояли на пути к ней, сидели нищие. Опустив головы и поставив руки на колени, они протягивали за милостыней ладони или перевернутые шляпы. На нескольких из них виднелись порезы и синяки, как у нее, но не такие многочисленные. Некоторые из них были покрашены белым пеплом – в Просторах это был знак полной нищеты. Такие нищие обычно долго не жили: их либо забирали душекрады, либо сами нищие продавали себя в рабство, чтобы освободиться от мук, вызванных возрастом, голодом и болезнями. Один человек положил свою шляпу на песок; его пепельно-серые руки скручивали кусок бечевки и смазывали его темно-желтым жиром. Это сальная свеча, которую он зажжет ночью; она покажет душекрадам, что он не будет сопротивляться. Хелес заставила свое измученное тело двигаться дальше, тяжело опираясь на костыль. Он застонал от возмущения. Первый нищий – тот, который был занят свечой – мельком взглянул на нее. Затем он бросил на нее еще один взгляд, и его глаза раскрылись от удивления: он заметил кровь и синяки под мешковиной. На его лице отобразилось что-то вроде сочувствия. Он перевел взгляд на свечу и спокойно отложил ее в сторону, не доведя работу до конца. Когда Хелес добралась до людной улицы, свеча все еще лежала рядом с ним.

От шума у нее закружилась голова. Хелес ненадолго остановилась, чтобы перевести дух, и, прислонившись к колонне, смотрела на то, как мимо нее несется людской поток. Половина улицы текла в одну сторону, половина – в другую, а по краям движение было неуверенным, поток образовывал водовороты рядом с яркими навесами и витринами. Голоса сливались в монотонный гул; его иногда нарушал звон колокольчиков – торговцы звонили в них каждый раз, когда заключали сделку. Возможно, невысокие здания пропускали на улицу больше света, а может, все дело было в больных глазах Хелес, но ей показалось, что здесь толпы более яркие и живые, чем в самом городе.

Вывески рекламировали товары на старом аркийском и на общем языке; кроме того, здесь встречались иероглифы, которых Хелес никогда не видела – их изобрели кочевники, более древние, чем сама империя. Здесь реже встречались призраки, что свидетельствовало о бедности местных жителей, но животных было в избытке. Сквозь толпу прокладывали себе путь всадники, ехавшие верхом на скарабеях, коровах, многоножках и ослах. Некоторые животные тянули за собой телеги; сидевшие на этих телегах торговцы зазывали покупателей, размахивая мисками с орехами или свертками шелка. Хелес сделала глубокий вдох, и ее больной нос обожгли ароматы пряностей. Она поморщилась. Ветер принес незнакомые ей запахи, и впервые за много лет она почувствовала себя чужестранкой в своем родном городе.

Хелес проследила взглядом за длинноногим насекомым, которое пробиралось сквозь толпу, возвышаясь над ней футов на девять. У животного был блестящий зеленый панцирь и высокая куполообразная голова, а круто изогнутые ноги заканчивались острыми когтями. Насекомое о чем-то щебетало самому себе, безмятежно ступая по мостовой. На нем сидела обычная девочка в одежде из переливающегося шелка. Прищурившись и высоко задрав нос, она равнодушно взирала на то, что творится вокруг. Поводья она держала небрежно, перебросив их на одну сторону. Хелес никогда не видела ничего подобного.

Она следила за животным и его всадницей до тех пор, пока не заметила между двумя киосками колоду. Жажда заставила Хелес забыть обо всем; не успела она опомниться, как уже захромала к колоде, высунув язык.

На секунду она задержала взгляд на мутной воде, на маслянистой пленке на ее поверхности, на тину и на плававшие в ней соломинки; воспитание остановило ее. Тощий, горчично-желтый кабан, лакавший воду из дальнего конца колоды, с подозрением покосился на нее, но она видела лишь то, как ходит взад-вперед его язык между острыми клыками. Жажда победила, и Нилит опустила свое лицо в воду.

Вода оказалась теплой, и от нее воняло животными, но Хелес все равно пила ее и едва не захлебнулась, прежде чем подняла голову. Ее потрескавшиеся губы и рана на лбу снова заныли, но она заставила себя набрать воду в ладони и начала промывать раны – настолько, насколько позволяла боль.

– Эй! – крикнул кто-то у нее за спиной. – Вода для животных, а не для попрошаек!

Хелес повернулась к человеку и постаралась изобразить себя как можно более недовольной и опасной. Ее собеседником оказался светлокожий мужчина в тюрбане. В руке он держал веревку, конец которой был обмотан вокруг шеи кабана. Человек заметил яд в ее взгляде и надулся.

– Кто сказал, что я попрошайка? – прохрипела Хелес.

– Вы только посмотрите на нее! Твоя грязь смешивается с питьевой водой. Кто знает, чем ты больна?

Изложив свою точку зрения, он потянул за веревку; кабан, похоже, был недоволен, что ему помешали пить, но все-таки пошел прочь вслед за хозяином.

Хелес пила до тех пор, пока у нее не заболел живот, а затем снова поднялась на ноги и оперлась на костыль. Ее внешний вид и вопли мужчины в тюрбане привлекли внимание людей: торговцы внимательно следили за ней, скривившись от отвращения, а наемники, стоявшие на противоположной стороне улицы, показывали на нее. Ей было пора уходить.

Она шла час, а может, и больше. Поначалу стражники следовали за ней, но им платили за то, чтобы они охраняли только часть улицы, поэтому они быстро потеряли к ней интерес.

Просторы не изменились, не стали ни выше, ни ближе к вечной тени города. Толпы то увеличивались, то растворялись в небольших кварталах. Кто-то был более дружелюбным, кто-то – менее. На перекрестках Хелес заметила людей, взгляды которых летали над толпой. На нее они смотрели чуть дольше, чем на других, и от этого ей стало неуютно. Эти люди были похожи на соколов, которые наблюдают за семейством кроликов и подмечают, кто из них ранен, кто хромает, кто молодой, а кто старый.