Ведя огонь, я прекрасно видел, что пули поражали бензобаки бронемашин, но увы, здесь и сейчас к такому бою я готов не был и, соответственно, не имел нужного вида патронов. Бронебойно-зажигательные патроны, скорее всего, в небольшом количестве в наличии у меня имелись, но проблема заключалась в том, что они все вперемешку с другими видами боезапаса распиханы по всем карманам, поэтому найти их сейчас можно было только случайно.

Последним выстрелом четвёртой обоймы, мне, наконец, удалось поразить следующий третьим в голове колонны бронетранспортёр. Пуля воспламенила жидкость, находящуюся в бензобаке, он вспыхнул и задымился, однако на продвижении остальной техники это практически не сказалось. Остановившийся бронетранспортёр просто объехали по обочине и продолжили дальнейшее движение. Когда следующие позади танки объезжали подбитый броневик, я прицелился и хотел поразить в смотровую щель механика-водителя, но в этот момент пришлось отвлечься на перезарядку, и мгновение, в которое моя пуля теоретически смогла бы достать врага, было упущено. Остальные мои выстрелы и вообще не достигали желаемого результата – топливо из пробитых баков бронированной техники хлестало ручьями, но это никак не могло остановить приближение смертельного врага.

Тем временем легковушка с моими боевыми товарищами уже миновала облагороженную часть аэродрома, и когда закончилась дорога, сидевший за рулём Апраксин не сбавил скорости и управляемый им автомобиль вылетел на поле, по которому шла дорога к аэродрому. Едва из-под бампера «Хорьха» вверх взлетели клочья земли, я понял, что сейчас что-то произойдёт. Так оно и случилось. Тяжёлая машина промчалась по траве ещё около пятидесяти метров и, закопавшись в грунт, встала, забуксовав. И это было неудивительно, ведь дожди шли уже не один день, почва за это время, изрядно насытившись влагой, превратилась в топь. Как Апраксин ни выворачивал руль, как ни прибавлял обороты двигателя, но автомобиль с места сдвинуться больше не мог. Колёса машины с каждой секундой зарывались всё глубже и глубже в землю, а все мы с этими уходящими мгновениями начинали понимать, что с рёвом мотора закапываются и наши мечты о выходе из окружения.

Мои верные боевые товарищи не бросили меня. Они поспешили мне на помощь. И теперь из-за меня они будут вынуждены дальше терпеть боль, страдания, а быть может, и вскоре погибнут.

Воронцов и Садовский, выскочив из дверей, безуспешно попытались вытолкнуть автомобиль, но тот зарылся слишком глубоко. К тому же легковые машины этого времени были не чета тем, что будут производиться в светлом будущем, и весили более двух тонн. Становилось очевидным, что и моя помощь в освобождении Horch-901 вряд ли хоть как-то изменит ситуацию. К тому же Апраксин, вероятно, к этому времени перегрел двигатель или вовсе сжёг сцепление, потому что машина стала реветь ещё громче, а из-под капота повалили клубы белого пара.

Я перевёл взгляд на самолёт, с него – на неуклонно приближающиеся танки, и понял, что для использования последнего шанса на спасение жизни отряда остались считаные секунды.

«Не взлетят сейчас – не взлетят никогда!»

Кажется, это понял и Воронцов. Он также повернулся к самолёту и стал жестикулировать руками, показывая, чтобы Тамбов немедленно взлетал. Садовский к нему присоединился. Апраксин же вышел из машины и, подойдя к капоту, схватился за голову, вероятно, осознав наше теперешнее безвыходное положение.

С болью в сердце я вновь сфокусировал зрение на нашем пилоте. И увидел, как тот посмотрел в бинокль на Воронцова, затем на меня (к этому времени я тоже стал жестами показывать, чтобы самолёт улетал), кивнул нам, передал бинокль и что-то крикнул себе за спину, в салон. Вскоре дверь самолёта была закрыта, и летающая машина медленно двинулась по взлётно-посадочной полосе. С каждым мгновением железная птица набирала скорость, и уже через минуту я смотрел ей вслед и видел, как она, прячась за серыми облаками, уходит на восток, в сторону фронта.

«Что ж, хоть кому-то удастся уцелеть», – философски заметил я, отмечая тот факт, что немцы по самолёту не стреляли.

Конечно, расстояние между ними было достаточно большим, но, думаю, причина там в другом. Очень вероятно, что в колонне не знали, что конкретно происходило на аэродроме. Вполне возможно, они не подозревали о захвате нами «итальянца». Также, скорее всего, не знали они и о судьбе генерала, и это сыграло нашим на руку – наши беспрепятственно взлетели. Теперь оставалось только надеяться, что и в дальнейшем им улыбнётся удача и угнанный самолёт без приключений достигнет нашего аэродрома.

Теперь нужно было решить, как выжить в сложившейся обстановке тем, кто остался. Но я не хотел впадать в уныние, а, наоборот, старался найти в себе силы для оптимизма.

«Ранее разработанный нами план по захвату аэродрома сработал? Сработал. Значит, планировать и исполнять задуманное мы вполне себе можем. Мы остались одни? Ну и ладно. Ведь мы живы, следовательно, у нас вновь есть шанс на спасение. Мы и не из таких передряг выбирались. Главное, наши люди спасены. Клубничка спасена. Раненые выживут и, встав на ноги, сумеют отомстить за нашу гибель. Впрочем, зачем себя заранее хоронить? Раз мы живы, то можем сражаться! А стало быть, будем бить врага и дальше!» – глядя на серое небо, обещал я не то мирозданию, не то самому себе.

Из размышлений меня вывел голос Воронцова.

– Забабашка, ты чего там сидишь? Слезть, что ль, не можешь? Давай скорее! Пора отсюда уходить!

Я посмотрел вниз.

Два красноармейца и красный командир усталыми глазами смотрели на меня.

– Слезаю, – произнёс я и на прощание глянул на колонну.

Бронетехника противника к этому времени приблизилась к строениям и остановилась. Из следовавшего в колонне вторым бронетранспортёра выбежали несколько автоматчиков и забежали в двухэтажное здание.

– Ах ты, гад! – неожиданно для себя прорычал я и нажал на спусковой крючок.

Раздался выстрел.

– Лёшка! Ты что творишь?! – тут же крикнул Воронцов. – Они же нас засекут!

– И так увидят, по машине, – заметил Садовский.

– Не везёт так не везёт, – вздохнул Апраксин, держась за рану на груди.

– Слезай давай! Валим отсюда! – вновь крикнул чекист.

Я кивнул, закинул ружьё за спину и стал спускаться, пытаясь понять, почему выстрелил. Но в голове был сумбур, и навести в мыслях порядок оказалось совсем непросто. Не мог понять, почему именно я произвел, по сути, ненужный, более того – вредный, демаскирующий нас выстрел, поэтому сейчас мне очень хотелось разобраться в себе.

И когда я спрыгнул на траву, ко мне пришло осознание, что, а точнее, кого только что увидел.

– Так почему ты стрелял? – переспросил Воронцов.

– Потому что, товарищи, там, среди машин, в немецкой офицерской форме ходил гад, предатель и сволочь по фамилии Зорькин!

– Неужель взаправду он? – удивился Садовский.

– Да, – подтвердил я.

– Значит, жив курилка?! – расстроенно проскрежетал Апраксин.

– Об этом после поговорим. А сейчас уходим! – скомандовал Воронцов, не дав дискуссии разгореться.

Никто с этим спорить не собирался. Немцы в любой момент могли нас заметить, так что мы быстрым шагом направились вглубь леса.

Действительно, сейчас был не самый подходящий момент, чтобы обсуждать все перипетии, связанные с тем предателем и шпионом. У нас имелась более важная и сложная задача. Нам вчетвером предстояло выжить, без еды и без медикаментов. А если ко всему прочему добавить тот факт, что вооружены были только трое из нас, ибо ко мне на выручку тяжело раненный Апраксин ринулся, даже не взяв с собой оружия, то ситуация совсем аховая.

– Садовский, ты идёшь первым. За тобой Апраксин, потом Забабашкин и последним иду я, – определил наш походный порядок чекист.

– Может быть, я всё же пойду последним? Прикрывать вас буду, – предложил Апраксин.

Его предложение было не совсем адекватным. Особенно учитывая то, что у него даже оружия не имелось. Поэтому даже рассматривать его заявление не стали. Приказ получен, вот и пошли.

Идти оказалось тяжело. Люди в группе находились уставшие, вымотанные и почти все имели множественные ранения. Апраксин – так тот вообще был еле-еле живой, поэтому ничего удивительно в том, что он первым начал просить устроить небольшой привал. К тому же он очень переживал, что у него в руках кроме палки нет ничего, и всякий раз напоминал об этом.

– Мужики, ну дайте вы мне кто-нибудь оружие. Я старый красноармеец, как мне без оружия быть?

Однако никто менять свой арсенал на палку не спешил. Тем более что Апраксин был тяжелораненый и в случае опасности вряд ли мог полноценно, на все сто процентов, участвовать в бою.

Мы шли на север, стараясь как можно дальше уйти от аэродрома, но сделать это оказалось совсем нелегко. Апраксин серьёзно замедлял группу, и в какой-то момент у нас даже возникла мысль сделать носилки и нести его. Но старый боец отмёл эту идею, сказав, что пока может идти сам – будет идти.

До вечера углубились в лес километров на десять, зайдя в болотистую местность. Вероятно, из-за дождей вся территория была подтоплена, и нам приходилось искать путь и пробираться по возвышающимся над водой холмикам и полоскам суши.

В лесу всегда темнеет очень быстро, и вскоре стали спускаться сумерки. После небольшого совещания решили сделать привал. Конечно, благодаря мне, а точнее, моему необычному умению видеть в темноте как днём, мы могли бы продолжать идти и вечером, и ночью. Но тут дело было в том, что группе идти по болоту в тёмное время суток гораздо опаснее, чем в светлое. Мои товарищи такого зрения, как я, не имели и запросто могли оступиться, споткнуться и при падении повредить ногу и ещё что-нибудь. К тому же за столь долгий и тяжёлый день все мы неимоверно устали, и нам действительно требовался отдых.

Нашли более-менее удобный клочок земли, на котором лежало поваленное дерево и валялась пара пней, и расположились на ночлег.

По той же причине – умению видеть ночью как днём – первым дежурить вызвался я.

– Всё одно сейчас не засну.

– Хорошо. Тогда через два часа буди меня. Потом Садовский будет караулить, а потом уже видно будет. Если успеем отдохнуть, то под утро пойдём дальше, а если нет, вновь по два часа подежурим.

– А я? – закашлялся Апраксин. – Вы что меня-то со счетов сбрасываете? Думаете, я не смогу?

– Верю, сможешь, Роман Петрович, но тебе лучше отдохнуть и набраться сил, – как можно более деликатно объяснил чекист.

– Есть у меня силы, товарищ лейтенант госбезопасности. Есть. И совесть есть! А потому говорю: давайте я первый подежурю. Хотя бы час. Поверьте – не подведу! А уж потом меня Лёшка сменит, – предложил он. Чекист хотел было что-то возразить, но тот его прервал: – Товарищ Воронцов, да не позорь ты меня ещё больше. А то мне от стыда, что оружие забыл, не перед вами даже стыдно, а перед собой. Ведь я бывалый боец и много что повидал. А вон оно как вышло, вон как с оружием-то я опростоволосился. Так что дайте мне совесть свою унять! Видите же – могу подежурить. Могу! А вы отдыхайте.

Командир поморщился, а затем, устало махнув рукой, сказал:

– А-а, дежурь. Садовский, дай винтовку красноармейцу Апраксину. Пусть нас охраняет, коль хочет. Я подстрахую. И раз так вышло, то поменяем очерёдность. После него дежурю я, потом ты, Алексей, а потом уже Садовский.

Получив приказ, все выбрали себе удобные места вдоль лежащего на земле ствола дерева и стали устраиваться на ночлег.

Апраксин взял винтовку и уселся на пень.

Перед тем как приступить к отдыху, я сфокусировал зрение и огляделся на триста шестьдесят градусов вокруг себя и на сто восемьдесят вверх. Вокруг не наблюдалось ни одной живой души. Вечерний лес был тих и спокоен. Единственными окружающими нас звуками оказались шорох листьев, поскрипывание деревьев и «чавканье» на болоте.

Хотел сразу заснуть, но меня отвлёк от этого дела голос Садовского.