– Так что же мы теперича будем делать? Как линию фронта будем переходить, если, конечно, до неё дойдём? – негромко произнёс боец, вероятно, обращая свои вопросы к командиру.

– Пока не знаю, – вздохнул Воронцов и тут же пригрозил: – Но если кто-то, – он покосился на меня и потряс кулаком, – предложит мне штурмовать Новск, то я могу очень рассердиться!

Его слова всех ввели в ступор, но потом, буквально через секунду, когда до людей дошло, что именно он сказал, заставили прослезиться.

Все мы понимали, что находимся в тылу врага. Все знали о нависшей над нами опасности. Все мы находились в трудном положении: раненые, холодные и голодные. И всем нам было очень, очень тяжело сдержать смех, который на всех нас напал.

Мы не могли, не имели права смеяться во всё горло. Смеяться от души. Смеяться так, чтобы потом заболели челюсть, живот и даже голова.

И из-за этого нам приходилось ещё тяжелее.

Хрюканье и постанывания, вытирание слёз с лица и гримасы боли от отзывающихся в теле ран, катание по сырой и грязной земле с одновременным зажиманием себе рта – вот удел того неудержимого веселья, которое сейчас на нас напало.

Это был воистину смех сквозь слезы. И даже тяжелораненый Апраксин, что-то копающийся с затвором винтовки, чуть не выронил её из рук, еле-еле сумев удержать в последний момент.

Вероятно, такие секунды радости человеку нужны даже в самые сложные и тяжёлые времена. И он, человек, даже попав в, казалось бы, безнадёжную, безвыходную ситуацию, находясь в бездне отчаяния, всё же сумеет найти в себе силы и обнаружить хоть капельку позитива. Вот и мы, через эту не очень-то и смешную, но сейчас крайне уместную шутку получили мощный заряд энергии и тем самым в одно мгновение на порядок улучшили своё моральное состояние. Мы поняли, что положение наше серьёзное, но не такое уж и безнадёжное. Раньше у нас тоже были сложности – и ничего, мы выжили. Выживем и сейчас.

Всеобщее настроение озвучил качающий головой и морщившийся то ли от боли, то ли от смеха Апраксин.

– Эх, Григорий Афанасьевич, умеешь ты словцом ударить. Молодец! – похвалил он чекиста. А потом неожиданно обратился к Садовскому: – Мишка, у тебя патронов в винтовке нету.

– Да ну?! – удивился тот.

– Вот тебе и ну, – сказал наш часовой и пощёлкал затвором.

– У меня вещмешок с патронами остался в самолёте, – расстроился Садовский.

– Не в самолёте, а у меня под деревом. Ты ж мне его оставил, когда на зачистку шёл, – напомнил я.

– И вы его в спешке забыли взять, – констатировал Воронцов. – Разгильдяи!

Он был прав целиком и полностью. Мы действительно про патроны забыли, и в первую очередь вина лежала на мне, ведь этот вещмешок оставляли для моих нужд.

Но за меня заступился Апраксин.

– Некогда нам было те патроны искать, товарищ лейтенант госбезопасности. Нам отступать надо было. Да и весть о Зорькине нас там выбила из колеи. – Апраксин посмотрел в мою сторону и, проскрежетав зубами, с сожалением в голосе произнёс: – Эх, жалко только, что ты не кончил гада этого ползучего. А ведь как хорошо его вычислили по сапогам.

– Это да! Лёшка молодец, – зевнул Садовский и обратился ко мне: – И как это ты такое придумал? Почему на это обратил внимание?

– Да так, – пожал я плечами, хотя знал, что в полутьме никто этого не заметит. – Просто пришло в голову про гвозди в сапогах.

– А если б не пришло? То что, он бы средь нас сейчас был?

– Может, был бы, а может быть, и нет, – зевнул я. – По-другому бы вычислили.

– Да спите вы! Что же касается патронов, то, Забабашкин, дай свою винтовку Апраксину, и давайте спать, – произнёс командир.

– У меня есть несколько патронов в карманах, – сказал я и, присев, стал доставать остатки.

Подошедший Апраксин присел рядом, но насколько я понял, именно сейчас ему было не до патронов. Он явно «закусил удила» и решил выяснить ещё какой-нибудь хитрый способ по поимке шпионов.

– Лёшка, ну скажи, как ещё можно выяснить: шпиён перед тобой или нет? Вдруг бы Зорькин без сапог был, как бы мы его споймали? – спросил он.

– Не знаю. Подумать надо, – зевнул я и, чтобы закончить допрос, вспомнив из прошлой истории то ли миф, то ли правду, сказал: – Я где-то слышал, что по скрепкам на служебной книжке красноармейца можно.

Воронцов буркнул:

– Я сказал: хватит болтать! Приказал отдыхать!

– Товарищ лейтенант государственной безопасности, мы тихо, – пообещал Апраксин и подался ещё ближе ко мне. – Это как, по скрепкам-то?

– Да очень просто. У нас в СССР скрепки делают из простого железа, поэтому они со временем ржавеют. И бумагу вокруг себя тоже ржавчиной покрывают. А немцы, не зная этого, скрепки из нержавейки делают, аккуратные они, педантичные. Ну и, соответственно, служебная книжка красноармейца в местах скрепления никаких следов ржавчины не имеет, – рассказал я, нашёл пяток патронов и протянул их бойцу. – Возьми.

– Ничего себе… – удивился старый красноармеец. – Неужели и вправду так можно?

Я не ответил. Апраксин хмыкнул, зарядил винтовку и залез к себе в карман гимнастерки. Достал оттуда свою книжку красноармейца и стал её внимательно изучать. Уж не знаю, что он там, в полутьме увидеть смог, но после увиденного он удовлетворённо хмыкнул и убрал ее обратно. Потом тяжело вздохнул, покачав головой, поднялся, подошёл к лежащему Михаилу и, неожиданно наведя на него ствол «мосинки», заскрежетав зубами, проговорил:

– Вот ты и вскрылся, сволочь фашистская! – И выстрелил Садовскому в голову.

Глава 4
Враг

Выстрел в лесу прозвучал как гром среди ясного неба. Воронцов резко обернулся и собрался было начать вставать, но Апраксин навёл на него оружие.

– Сиди тихо, вражина! – оскалился он на чекиста.

– Апраксин, немедленно отдай мне винтовку, – ледяным тоном произнёс Воронцов.

– Шиш тебе с маслом, – усмехнулся тот и сказал мне: – Вот, Лёшка, гляди, именно так выглядит немецкий диверсант.

– Что?! – всё ещё находясь в прострации, не понял я, переводя взгляд с Воронцова на Апраксина. – Ты что творишь, Роман Петрович?! Прекрати! Это же свой.

– Никакой он не свой. Это вражеский шпиён, Ляксей. А этот, – он кивнул на лежащего замертво Садовского, – его подручный. – Сказав это, он сделал шаг назад, встав таким образом, чтобы я тоже находился в его поле зрения, и покачал головой: – Не шали!

Я остановил руку на полпути, так и не взяв «мосинку», одновременно с этим всё ещё пытаясь понять, что происходит. Ситуация была совершенно нетривиальной и требовала срочного прояснения.

Пристально посмотрев на Апраксина, я как можно спокойнее, но в то же время, возможно, несколько прямолинейно спросил:

– Ты что, дядя Рома, с ума сошёл?

– Не сошёл, Лёшка. Я этих гадов давно вычислил. И ты не рыпайся. Тем более я твоей книжки красноармейца тоже не видел. Может, он, как и у них документы, поддельный.

– У меня удостоверение настоящее! – отчеканил лейтенант госбезопасности.

– Знаем мы, какое оно настоящее, – язвительно произнёс Апраксин и припечатал: – Гитлеровская сволочь! – Затем покосился на меня и, чуть прищурив глаза, произнёс: – Ты слышал, что я попросил? А ну, покажь свою книжку!

Я пожал плечами:

– Не могу.

– Это почему?

– А нет ее у меня.

– Как это нет?!

– Давно уже потерялась.

– Ага. А с окружения ты, значит, с этим выходил? Помнится, ты так рассказывал, – презрительно прищурился он, мотнув винтовкой в сторону чекиста.

– С этим, – подтвердил я.

Боец смерил меня взглядом с ног до головы и, чуть поморщившись, буркнул:

– Ладно, не боись, паря, я тебя за шпиёна не принимаю. Ты немца хорошо бил – ты свой. А вот этот, – он кивнул на явно растерянного бывшего командира, – без сомнения враг.

И эти слова, вероятно, задели какие-то струны в том, кто называл себя Воронцовым. Он словно бы пришёл в себя и зарычал:

– Красноармеец Апраксин! Я тебе приказываю немедленно опустить оружие! Ты слышишь меня? Приказываю!

– В неметчине своей будешь приказывать, фашистский выродок, – прорычал в ответ боец и угрожающе махнул на Воронцова прикладом: – Как дам между зубов, сразу приказы свои в одно место себе засунешь!

Я покосился на чекиста.

«Что за фигня? Неужели Воронцов вовсе не Воронцов? Неужели это действительно враг? Вот так, неожиданно? Но почему так стал считать Апраксин? А как быть с убитым Садовским? Он тоже враг? Не может быть! Он же всё время со мной рядом был, помогал изо всех сил. Так неужели всё это время вокруг меня находились враги?!»

Мысли в голове путались, но вопрос я задать не успел, потому что Воронцов начал тянуться к висевшей на поясе кобуре и это не ускользнуло от цепкого взгляда бойца.

– Руку убрал! Не шути со мной! – прокричал он. – Покажи руки! Обе, чтобы я видел! – Якобы чекист зло глянул на него, но движение прекратил. – Спиной повернулся! Быстро! Руки поднял!

Воронцов скривился, но в конце концов повернулся к Апраксину спиной и поднял руки.

– То-то, – сказал Апраксин и, быстро подойдя к чекисту, вытащил из его кобуры пистолет и положил оружие к себе в карман. – Вот так-то оно лучше будет.

– Предатель! – с вызовом произнёс лейтенант госбезопасности.

– Я предатель? – удивился державший его на прицеле боец. – Да это ты со своим халдеем Садовским предатели. Я это ещё с госпиталя заподозрил.

– Что заподозрил? – спросил я, переводя взгляд с одного на другого.

Я всё ещё не верил в реальность происходящего. Рассыпавшаяся на мелкие осколки картина мира никак не могла обрести целостность.

Апраксин удивлённо посмотрел на меня и напомнил:

– А то, как он подставил Зорькина, с сапогами.

– С сапогами?

– Да! С набойками и гвоздями теми! Помнишь, в больнице? Вот и я вспомнил!

– Никого я не подставлял, – замотал головой тот, кто называл себя Воронцовым. – Зорькин был враг. И мы его разоблачили.

– Да, был, – согласно закивал Апраксин. – Только вот сапоги ты ему сам специально подсунул. Да так мастерски сделал, чтобы набойки с гвоздями всем были видны.

– Ничего я не подсовывал!

– В НКВД ты это расскажешь! – зло засмеялся Апраксин и кивнул мне: – Лёшка, не веришь мне?

– Уже не знаю, – обомлел я, косясь на когда-то бывшего друга и командира.

История с сапогами действительно казалась странной. Но также я помнил и о том, что именно я увидел те злосчастные сапоги, что были на предателе Зорькине.

«Увидел и сам рассказал об этом чекисту. Сейчас же из слов Апраксина получается так, что Воронцов с умыслом надел эти сапоги на одного из своей группы предателей и показал их мне. А зачем? Хотел сойти за своего? Чтобы я ему больше доверять стал? Чушь! Я кто? Генерал? Маршал какой-нибудь? Зачем ему это? Какой профит он с этого мог бы получить? Да никакого! Поэтому всё сказанное – это подгонка фактов и явно какая-то ошибка!»

Так как версия была крайне слабая, решил о мотивах того разоблачения поинтересоваться у Апраксина.

– И на хрена ему это было нужно? Какую цель он тем разоблачением преследовал?

– Так чтобы втереться в доверие! – пояснил боец.

– К кому? К нам?

– К нам. В смысле не к тебе или ко мне лично, а ко всем нам: комдиву, к его заместителю и штабу.

Скрывающийся за личиной Воронцова презрительно фыркнул и процедил:

– И что же я хотел, по-твоему, сделать?

– Откуда мне знать? Вероятно, собирался в наши ряды дальше внедряться.

– Бред! У тебя нет никаких доказательств. Одни предположения.

– Это ты прогадал, товарищ лейтенант госбезопасности, или кто ты там по их званию? Как тебя звать-величать? Штурмбанфюрер какой-нибудь? Или не дослужился ещё?

– Это бред, я не враг! Лёшка, не слушай его. Он нас на мушке держит, а не я. Значит, он предатель и есть. Либо предатель, либо сумасшедший! Мы же с тобой ещё с Троекуровска знакомы. Вместе же из больницы выходили. Помнишь, как грузовик угнали?