– Это же центр города, Мишель! Он мог встречаться здесь с кем угодно. Это на самом деле могли быть рабочие контакты. Но чем бы он ни занимался, он не занимался этим со мной. А раз уж вы с Робертом явно успели это обсудить, секса у нас стало меньше потому, что у нас маленький ребенок, а у меня должность, которая требует нахождения на работе по двенадцать часов кряду, после чего мне приходится еще и хозяйством заниматься, потому что мужчины в целом неспособны следить за одеждой, выполнением домашних заданий, и вообще – уделять внимание деталям. Так что, откровенно говоря, я все время хожу как сомнамбула. И для протокола – он и сам не каждую ночь стремится на меня запрыгнуть.

Вряд ли я убедила ее, но, по меньшей мере, в выражении ее лица появился намек на сомнение.

– Так почему Джулиан вечно поет тебе дифирамбы?

– Понятия не имею. Но Бог тому свидетель, Мишель, у меня не хватает сил трахать собственного мужа, так что я не стану выкраивать время, чтобы трахнуть твоего. – Боевой настрой сходит на нет у нас обеих, и Мишель, кажется, готова разрыдаться. – Послушай, – говорю я. – Может быть, у него есть трудности на работе или с финансами, о которых ты не знаешь. Или он переживает кризис среднего возраста. Ты должна вызвать его на разговор. Я могу рекомендовать многих отличных семейных терапевтов и консультантов.

– Он ни за что не станет к ним обращаться.

– Ты удивишься, сколько раз я уже это слышала. А потом люди кардинально меняли мнение. – Я бросаю взгляд на часы. – Мне и правда жаль, но сейчас я должна сделать телефонный звонок клиенту, а потом у меня конференция. Все сказанное здесь абсолютно конфиденциально, а если ты решишь вернуться, чтобы обсудить варианты, – милости прошу. Договорились?

– Благодарю. – Мишель поднимается. Она так и не втянула свои иголки. Я не уверена, что вполне развеяла ее подозрения, или, что более вероятно, она просто сконфужена оттого, что пришлось обсуждать это со мной.

– Я хочу извиниться, – добавляю я, когда Мишель уже почти в дверях. – За то, что случилось на выходных. Я повысила голос на Бена. Видишь ли, я провожу так мало времени с Уиллом, что становлюсь гиперопекающей матерью.

Мишель уходит, не сказав больше ни слова, а я злюсь, что попыталась все сгладить. Она могла хотя бы извиниться в ответ и за свое поведение.

– Эмма? – В кабинет заходит Розмари. – Потенциальные клиенты просили перезвонить.

Она выкладывает четыре листочка с номерами телефонов мне на стол, а потом медлит, явно не решаясь что-то сказать.

– Что-то еще?

– Да. Я… У меня возникла сложность с теми письмами, которые ты хотела отправить. Я не уверена… В общем, они немного странные.

Сдвинув брови, я переспрашиваю:

– Что именно тебя беспокоит?

Розмари плотно прикрывает за собой дверь.

– Все.

– Не понимаю. – О чем она говорит? – На записи должно быть три письма. По делам Маршаллов, Смитов и Майклзов. Я же надиктовала их сегодня ночью.

Пару мгновений Розмари стоит неподвижно. Я никогда еще не видела на ее лице столько сомнений. Наконец она прерывает молчание, вручая мне диктофон с таким видом, будто он сделан из горячих углей: «Вероятно, что-то пошло не так».

В некотором замешательстве я включаю воспроизведение. Секунда тишины, а затем быстрый свистящий шепот заполняет тишину кабинета. Слова звучат зло и отрывисто:

– …двести двадцать два, сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести двадцать два, сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести двадцать два, сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести…

У меня перехватывает дыхание, и машинка едва не выпадает из моих рук. Шепот продолжается, и мне кажется, что с каждым сказанным словом температура в моем кабинете падает.

– …восемнадцать, двести двадцать два, сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести двадцать два, сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести двадцать два, сто тринадцать, сто…

Это она — вот первая моя мысль. Я вернулась обратно в детство, а моя мать, расхаживая взад-вперед, бормочет, словно мантру, своим страстным хриплым шепотом странную последовательность чисел, словно выплевывая их из своего рта. Проходит не меньше чем полминуты, когда мне наконец открывается ужасная истина.

Это не она. Это я. Едва узнаваемая, но все же – я.

Выключив воспроизведение, я сцепляю пальцы в замок, чтобы унять явственную дрожь в руках. Как это могло случиться? Я этого не помню. Это были письма. Я диктовала письма. А не это. Не ее числа.

– Вся запись состоит из этого, – нервно произносит Розмари. – Весь час.

Я с трудом выдавливаю смешок. Ее числа из моих уст.

– О, думаю, я знаю, что произошло. – Во рту у меня так пересохло, что кажется, меня сейчас стошнит. – Это медитативная техника. Вчера я практиковала ее, чтобы уснуть, и, вероятно, случайно записала поверх писем.

А я вообще диктовала эти письма? Или только думала, что сделала это? Как я могу этого не знать?

– Тогда ладно.

Несмотря на несколько сюжетных дыр в моей истории – зачем мне держать в руках диктофон, если мне было не уснуть, например, – Розмари облегченно улыбается:

– Но какая досада!

– Сегодня я надиктую их заново перед конференцией с мистером Уивером. Идет? – на моем лице застывает оскал улыбки, словно нарисованная гримаса.

– Я принесу тебе немного печенья и кофе. Ты пропус- тила обед.

– Чудесно.

Дождавшись, пока Розмари покинет мой кабинет, я подавляю рвотный позыв. Голова идет кругом.

Это числа моей матери.

Задолго ли до своего сорокалетия она перестала спать?

Задолго ли до той ночи она начала сходить с ума?

13

«Я не схожу с ума», – в тысячный раз повторяю я про себя, вылезая из машины; запаску уже заменили новым дорогостоящим колесом. На миг устало привалившись к своему авто, я мешкаю, прежде чем направиться к входу. Нужно рассуждать логически. Должно быть, я впала в полусонное состояние, пока диктовала письма, и стала думать о ней. Вот и все. Несмотря на то, что недавно я в собственном кабинете в красках расписывала Мишель преимущества терапии, мне не хватает силы воли, чтобы обратиться к специалисту по поводу самой себя. Мне просто нужно выспаться. Сегодня я это сделаю. Сегодня все будет по-другому, и я лягу спать пораньше.

– Что скажешь?

Появившаяся в дверном проеме Хлоя кружится вокруг себя, пока я доедаю одну из фахит, которые семейство оставило мне на ужин. Я прищуриваюсь.

– Это случайно не…

– Платье тетушки Фиби. Она заезжала сегодня. Выглядит круто, правда?

Хотя моя семнадцатилетняя дочь скорей умрет, чем позаимствует что-то из моего гардероба, мини-платье расцветки тай-дай она обыграла точь-в-точь так, как делала это Фиби: надела его в паре с черными легинсами. Фиби выбирала платье, словно заранее зная, что Хлоя захочет оставить его себе. Возьми с полки пирожок, тетушка Фиби, тебе зачет. Она была здесь. Снова. И снова не предупредила.

– Выглядишь сногсшибательно.

– Я собираюсь к Эми. Возможно, останусь там на ночь.

– Хорошо. Напиши, когда доберешься, и дай знать наверняка.

Когда она перестала спрашивать у нас разрешения и стала ставить перед фактом?

– Идет.

Хлоя уже на полпути к двери и свободе.

– Фиби заходила? – оглядываюсь я на Роберта. Это не должно выбить меня из колеи. Мы же сегодня с ней так хорошо пообщались. Но почему после прошлого раза она не сказала мне, что придет?

– М-да. – Роберт наскреб достаточно начинки, чтобы хватило еще на одну фахиту для себя, и теперь уселся напротив. – Привезла платье, поиграла с Уиллом минут пять. В общем-то, и все. Едва зашла. – На сушилке стоят две перевернутые кружки. Она пробыла у нас достаточно, чтобы выпить чаю, что в моем понимании несколько дольше, чем едва зашла. – Сегодня в школе случилась неприятность, – переводит разговор Роберт. – Уилл обмочился.

– Что? – Все мысли о Фиби мгновенно улетучиваются. – Но почему?

Он уже сто лет не писался. Уилл быстро приучился к горшку – быстрее Хлои и определенно быстрее, чем мальчики в среднем. С тех пор, как ему минуло три с половиной года, у нас не случалось никаких инцидентов.

– Затрудняюсь ответить. Очевидно, это случилось на большой перемене, во время обеда, – откупоривая бутылку пива, неуверенно продолжает Роберт. – Он не желает об этом говорить. Фиби тоже не смогла ничего из него вытянуть.

– Я должна пойти и поговорить с ним.

Тяжкий груз вины за мой жизненный выбор давит на плечи. Даже моя вечно отсутствующая сестра была здесь и пыталась помочь моему ребенку, пока я торчала на работе.

– Он спит, Эмма. С ним все будет в порядке.

– Он вообще ни слова не сказал?

– Практически. Только то, что у него кружилась голова.

– Вчера он тоже жаловался на головокружение.

В моем мозгу немедленно калейдоскопом разворачиваются картины одна мрачнее другой – то, что, как тебе кажется, никогда не произойдет с твоим собственным ребенком.

– Может, он заболел?

– Он сказал, все уже прошло. – Роберт смотрит на меня тем самым взглядом, который должен показать мне, что я преувеличиваю и слишком трясусь над ребенком. – С ним все хорошо. В школе такое случается.

– Что сказала учительница?

– Не стала делать из мухи слона. Сказала, он играл с Беном, когда это случилось.

Вот теперь все встает на свои места. Мою тревогу сменяет волна гнева – нервное истощение избавило меня от полутонов.

– С тем Беном, который столкнул его в воскресенье с батута?

– Ладно тебе, это была случайность, Бен – нормальный парень.

– Тебе не кажется, что тут слишком много совпадений? Тебе нужно завтра еще раз поговорить с учительницей. Пусть разберутся с Беном.

– Я знаю, как решать школьные вопросы, Эмма, – злится Роберт. – Это же моя работа, помнишь?

– Можно подумать, ты станешь жаловаться на ребенка своей лучшей подружки Мишель.

Я все еще злюсь на то, что он сплетничал с ней о нашей интимной жизни, а еще больше меня злит тот факт, что я даже не могу ему это высказать.

– Да что с тобой такое? – вскакивает на ноги Роберт. – Завтра я поговорю в школе. Не нужно грубости. С Мишель я тоже поговорю, если хочешь.

– Я хочу, чтобы ты сам этого хотел! Не могу понять, почему эта ситуация тебя не задевает.

– А я не могу понять, почему тебя она задевает настолько сильно.

Глядя на свой неоконченный ужин, я прикусываю язык. У меня нет сил на очередную ссору.

– У меня был длинный день, – произношу я вслух. Числа моей матери. – Уиллу придется пару дней пропустить, и меня это огорчает.

В некоторых вещах мужчины весьма ограниченны. Роберт, может быть, и поднимет этот вопрос в школе, но я же его знаю – он примет любые их объяснения за чистую монету, и все будет сведено к дежурному «мальчишки есть мальчишки», рассосется и забудется. Уиллу пять. Когда тебе пять, случиться может всякое.

– Не делай меня виноватым, – подхватив свое пиво, тихо произносит Роберт уже на пути к себе в берлогу. – Я стараюсь изо всех сил.

На столе напротив меня остается его грязная тарелка, а сковорода все еще стоит на плите. Что, правда? Я впадаю в задумчивость. Ты и правда стараешься?

Ненавижу неопрятные кухни. Так было всегда. Еще один отголосок прошлого с ней.

Скрипя зубами, я принимаюсь наводить порядок.

14

И снова ночь, и снова я не сплю.

Мой пристальный взгляд прикован к чулану под лестницей. Это не черная дыра. Она меня не засосет. Темно, правда. Но это всего лишь чулан. Мои икры онемели от вынужденной скрюченной позы. Генри Гувер стоит на своем месте, по одной стене с клюшками для гольфа. Просто чулан. Закрыв дверцу, я распрямляю ноги, и ток застоявшейся крови тут же наполняет затекшие конечности покалыванием. На этот раз я приняла две пилюли «Найт-Найта», но вот, пожалуйста, я все еще здесь. Сна ни в одном глазу.