Троцкий: Жизнь революционера (страница 4)
Лев стал участником споров у Швиговского в удачное время. Группа была разделена на две неравные части. Почти все ее участники отстаивали позицию народников, и лишь одна молодая женщина, которую звали Александра Соколовская, защищала теории Карла Маркса. Под влиянием секундного порыва Лев объявил себя народником и возглавил нападки на Соколовскую. Зив вспоминал, какое поразительное воздействие Лев производил на окружающих. «Своими выдающимися способностями и талантливостью» Лев уже тогда обращал «на себя внимание всех посещавших Франца». Он был «смелым и решительным спорщиком», получавшим наслаждение от хорошей дискуссии и всегда готовым облить «безжалостным сарказмом» марксистские идеи и любые аргументы, которыми осмеливалась защищаться Соколовская.
Лев не останавливался и перед оскорблениями в ее адрес. По словам Зива, на вечеринку по случаю наступления 1897 г. Лев явился с поразительной новостью: аргументы Соколовской возобладали и теперь он убежденный марксист. Такой «неожиданный переворот» привел ее в восторг. Но у Льва был в запасе еще один сюрприз. Подняв свой бокал, он развернулся к Соколовской и ошеломил присутствовавших высокомерной тирадой. Зив описывал ее так: «Это была не речь, а самая грубая, площадная ругань против марксизма, с трескучими проклятиями и прочими атрибутами дешевого, но забористого ораторского искусства». Соколовская, разъяренная и оскорбленная, немедленно покинула собрание, уверенная в том, что никогда больше не станет разговаривать со Львом. Позднее она и вовсе уехала из Николаева. Грубая прямолинейность Троцкого оставила глубокое впечатление. «Из него выйдет или великий герой, или великий негодяй, – заметил один из его товарищей, – в ту или другую сторону, но непременно великий».
Несмотря на свои саркастические замечания в адрес Соколовской, Лев на самом деле смещался в сторону социал-демократии. Среди молодежи постепенно распространялось недовольство самодержавием, и она все сильнее вдохновлялась марксистскими идеями. Что касается Льва, то он, вероятно, поддался обаянию марксизма потому, что конкретная программа действий сочеталась там с напряженной интеллектуальной дискуссией. Это был именно тот диалог между силовыми решениями и идеологией, которым будет отмечена его жизнь в течение последующих десятилетий.
В 1897 г. Лев с отличием окончил реальное училище и ненадолго переехал в Одессу, где жил у дяди, раздумывая об изучении математики в университете. Но его неудержимо тянуло в политику. В Одессе он «заводил случайные знакомства с рабочими, доставал нелегальную литературу, давал уроки, читал тайные лекции старшим ученикам ремесленного училища». Вскоре он вернулся пароходом в Николаев и вновь поселился в саду Швиговского.
В своих воспоминаниях Троцкий пишет об одном случившемся в начале 1897 г. ужасном происшествии, которое всполошило молодежь по всей России. Совершила самосожжение молодая курсистка, находившаяся под политическим арестом в Санкт-Петербурге, в печально известной Петропавловской крепости. Студенты вышли на улицы с протестами, и в результате многие были арестованы и сосланы в Сибирь. Теперь Лев был полон решимости выйти за рамки горячих споров о политической доктрине. Переполняемый гневом и энтузиазмом, он был готов сделать первые конкретные шаги в противостоянии царскому режиму: организовать рабочих Николаева. В то время в городе было около 10 000 рабочих и квалифицированных ремесленников. Он взял свой первый псевдоним – Львов – и стал сближаться с рабочими, приглашая их небольшими группами на тайные собрания, где обсуждалась подпольная политическая литература, которую Лев с единомышленниками доставали или производили сами. Примерно две сотни рабочих ему удалось убедить вступить в новую организацию, которую он назвал «Южно-русским рабочим союзом». В ее составе были слесари, столяры, электротехники, портнихи и студенты. Спустя годы Троцкий вспоминал свой первый успех с характерным для себя воодушевлением. «Рабочие шли к нам самотеком, точно на заводах нас давно ждали, – писал он в своих мемуарах. – Не мы искали рабочих, а они нас». В деятельность организации оказалась вовлечена и Александра Соколовская, которая, судя по всему, согласилась забыть о прежних обидах и работать плечом к плечу со своим младшим товарищем, несмотря на его несносный характер.
Лев с головой окунулся в работу. Союзу был нужен свой печатный орган, что-то типа афиши или листовки; это подчеркнуло бы самостоятельность организации и помогло привлечь рабочих на ее сторону. Лев взялся за это предприятие, назвав свою газету «Наше дело». В отсутствие пишущей машинки он аккуратно «писал прокламации или статьи, затем переписывал их печатными буквами». На изготовление каждой страницы могло уходить до двух часов. «Иногда я в течение недели не разгибал спины, отрываясь только для собраний и занятий в кружках», – позднее вспоминал он. Используя примитивный гектограф, пожертвованный одним состоятельным сторонником, он мог производить от 200 до 300 экземпляров каждого номера.
Постепенно жизнь Льва обретала узнаваемые черты. Его революционная активность и профессиональная деятельность в качестве журналиста и издателя покоились на его твердой убежденности в силе слова. Становясь старше и проходя через мучительные жизненные потрясения, он неизменно будет возвращаться к одной основополагающей идее: необходимости учредить газету – подпольную или легальную – или хотя бы писать для нее статьи в расчете на внимание и влияние, которое, как он надеялся, это ему принесет. В Николаеве он с удовлетворением отмечал заметный эффект, который его газета производила среди рабочих города. По революционным меркам Лев с товарищами старались поставить перед рабочим довольно скромные цели повышения зарплат и сокращения рабочего дня. Кроме того, в его прокламациях рассказывалось об условиях труда на городских верфях и фабриках, о злоупотреблениях работодателей и государственных чиновников.
Григорий Зив тоже участвовал в этом начинании. Годы спустя он вспоминал, что Лев был движущей силой Союза. «Наша группа была первой социал-демократической организацией в Николаеве, – писал он. – Успех нас взвинчивал так, что мы находились в состоянии… хронического энтузиазма. И львиной долей этих успехов, мы, несомненно, были обязаны Бронштейну, неистощимая энергия, всесторонняя изобретательность и неутомимость которого не знали пределов». В то время Льву было всего 18 лет. Он еще не до конца самоопределился как марксист, но уже проявлял те страстную увлеченность и преданность делу, которыми будет отмечена его взрослая жизнь. Он понимал необходимость и изучать динамику революции, и одновременно вести революционную агитацию среди самих рабочих. Как сам Троцкий объяснял в 1932 г. молодым испанским коммунистам, «изучение марксизма вне связи с революционной борьбой может воспитать книжного червя, но не революционера. Участие в революционной борьбе без изучения марксизма будет по необходимости случайным, ненадежным, полуслепым».
Успех Льва в качестве организатора привлекал внимание не только рабочих. К нему стала присматриваться и полиция, хотя ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, что за всеми нежелательными волнениями в городе стоит небольшая группа молодых активистов, руководимая подростком. В январе 1898 г. начались аресты. Большинство членов группы было задержано в Николаеве, но Лев, предчувствуя арест, попытался найти убежище за городом, в имении, где работал Швиговский. 28 января полиция забрала их обоих. Жандармы перевели Льва в николаевскую тюрьму – в первую из двух десятков его тюрем, как он любил говорить, – а затем в другую тюрьму, в Херсоне, где он находился в течение нескольких месяцев.
Условия содержания заключенных в царских тюрьмах были убогими. Строгий режим лишь усугублял их. Следователи вскоре поняли, что Лев был вожаком группы, и решили во что бы то ни стало сломать его волю, подвергнув его необычно жесткому давлению. Его держали в изоляции в маленькой, холодной, полной паразитов камере. На ночь выдавали соломенный матрас, но на заре его опять забирали, так что в течение дня Лев не мог комфортно сидеть. Ему не разрешали выходить в тюремный двор для физических упражнений, запрещали получать книги и газеты, не выдавали мыло и чистое белье. Его не допрашивали и не сообщали о вменяемых ему преступлениях. У других арестованных членов Союза дела шли еще хуже. Кто-то, не вынеся пыток, совершил самоубийство, кто-то сошел с ума или согласился донести на своих товарищей в обмен на улучшение условий содержания. Но Лев, несмотря на суровое одиночество, держался. «Изоляция была абсолютная, какой я прежде не знал нигде и никогда», – вспоминал он о том времени. Чтобы как-то облегчить свое положение, он ежедневно ходил по камере, делая «по диагонали тысячу сто одиннадцать шагов». В какой-то момент тюремщики отступили, позволив его матери (несомненно, за взятку) передать ему мыло, свежее белье и фрукты.
Летом 1898 г. Льва перевели в тюрьму в Одессе. Здесь его вновь ждало одиночное заключение, но, по крайней мере, его в первый раз вызвали на допрос. Благодаря тюремной молве он узнал о состоявшемся в Минске учредительном съезде Российской социал-демократической партии. Несмотря на величественное название, «съезд» представлял собой собрание с участием всего девяти делегатов. Почти всех из них арестовали в течение следующих нескольких недель – не самое благоприятное начало для той самой политической партии, одна из фракций которой всего через 19 лет захватит власть в стране ради построения коммунизма.