– Если бы судья хотел меня видеть, то уже отыскал бы здесь.

Обдумав услышанное, Маркус отошел в сторону.

– Ты прав.

Он протянул Дэниелу руку, и тот глухо произнес:

– Я играл в карты, то есть проводил время так, как многие джентльмены, и, когда Хью обозвал меня шулером, вызвал его на дуэль, потому что именно так поступают настоящие джентльмены.

– Не терзай себя! – попросил Маркус.

Нет, ему есть что сказать, и Маркус выслушает его до конца. Он повернулся к другу, сверкнув глазами.

– Я выстрелил в сторону, потому что так поступают все настоящие джентльмены, но поскользнулся и попал в Хью, и теперь, черт возьми, я должен поступить, как подобает мужчине: пойти к нему и сказать, что мне очень жаль.

– Я тебя отвезу, – вздохнул Маркус (а что ему оставалось?..)

Хью был вторым сыном маркиза Рамсгейта, и посему его отвезли в дом отца на площади Сент-Джеймс. Дэниелу не потребовалось много времени, чтобы понять, что он нежеланный гость.

– Вы! – взорвался лорд Рамсгейт, тыча в Дэниела пальцем, словно увидел перед собой самого дьявола. – Как вы посмели сюда явиться?

Дэниел стоял, опустив голову и не произнося ни слова. Рамсгейт, в шоке и почерневший от горя, имел все основания гневаться.

– Я пришел, чтобы…

– Выразить соболезнование? – язвительно оборвал его маркиз. – Не знаю, обрадует ли вас известие, что мой сын еще жив.

В душе Дэниела всколыхнулась надежда.

– О господи! Конечно, обрадует! Простите меня – не было умысла, просто стечение обстоятельств…

И без того выпученные от гнева глаза Рамсгейта едва не выскочили из орбит.

– Стечение обстоятельств? Вы полагаете, извинения спасут вас от виселицы в случае смерти моего сына?

– Я пришел не…

– Я сделаю все, чтобы вас повесили, так что не надейтесь избежать наказания!

Дэниел ни на секунду не усомнился, что маркиз исполнит свою угрозу.

– Но первым о дуэли заговорил Хью, – тихо заметил Маркус.

– Мне плевать, кто был зачинщиком этого безобразия! – рявкнул Рамсгейт. – Мой сын действовал благородно: целился в сторону, – в то время как вы… – Маркиз повернулся к Дэниелу, источая злобу и горе. – Вы его ранили. Зачем?

– Это всего лишь случайность.

Рамсгейт молча смотрел на него, потом спросил:

– И это все, что вы можете сказать?

Дэниел ничего не ответил. Его оправдания никому не нужны, хоть он и сказал чистую правду, и правда эта была ужасной.

Он перевел взгляд на Маркуса в надежде получить от него какой-нибудь совет, намек на то, как действовать дальше, но и тот тоже выглядел растерянным. Дэниел хотел было, еще раз извинившись, убраться восвояси, но в это самое мгновение в гостиную вошел дворецкий с известием, что доктор, осматривавший Хью, только что спустился вниз.

– Как он? – едва ли не выкрикнул Рамсгейт.

– Будет жить, – сообщил доктор, – если уберечь рану от инфекции.

– А нога?

– Ногу тоже можно сохранить, опять-таки если не начнется воспаление. Но вот хромота скорее всего останется навсегда: кость раздроблена. Я постарался все собрать, но… – Доктор пожал плечами. – В общем, сделал что мог, больше ничего сделать нельзя.

– Когда вы будете знать наверняка, что опасность миновала? – спросил Дэниел.

Доктор воззрился на него.

– Вы кто?

– Дьявол, подстреливший моего сына, – прошипел Рамсгейт.

Доктор в полном ошеломлении отпрянул, когда маркиз надвинулся на Дэниела и злобно процедил:

– Слушайте меня внимательно: вы за это заплатите. Вы испортили жизнь моему сыну. Даже если он выживет, с искалеченной ногой он будет инвалидом.

В груди Дэниела зародилось ледяное предчувствие беды. Он знал, что Рамсгейт взбешен, и у него были на то все основания, но от горя он утратил над собой контроль и сделался поистине одержимым.

– Если он умрет, – прошипел Рамсгейт, – вас повесят, а если выживет, но вам каким-то образом удастся избежать наказания, я вас убью.

Они стояли так близко друг к другу, что Дэниел ощущал неровное дыхание маркиза, вырывавшееся из груди с каждым словом. Глядя в его горящие яростью зеленые глаза, он в полной мере ощутил, что такое страх.

Лорд Рамсгейт действительно вознамерился его убить. Это всего лишь вопрос времени.

– Сэр, – начал Дэниел, поскольку испытывал необходимость сказать хоть что-то, не в силах просто стоять и молча выслушивать угрозы. – Должен вам сказать…

– Нет, это я должен сказать! – рявкнул маркиз. – Мне плевать, кто вы такой, плевать на титул, оставленный вашим никчемным отцом. Вам не жить! Вы меня поняли?

– Думаю, нам пора, – поспешил вмешаться в разговор Маркус и, просунув руку между джентльменами, осторожно развел их в стороны. – Доктор, – кивнул он стоявшему поодаль врачу, увлекая Дэниела за собой. – Лорд Рамсгейт.

– Считайте оставшиеся дни, Уинстед, – угрожающе протянул маркиз. – Или, скорее, часы.

– Сэр, – в стремлении все уладить ну или хотя бы попытаться опять начал Дэниел, желая выразить почтение хозяину дома. – Должен вам сказать…

– Не смейте ко мне обращаться! – оборвал его Рамсгейт. – Вас уже ничто не спасет, и нет такого места на земле, где вы смогли бы от меня спрятаться.

– Но если вы его убьете, вас тоже повесят, – заметил Маркус. – А если Хью выживет, вы ему понадобитесь.

Рамсгейт посмотрел на Маркуса словно на умалишенного.

– Думаете, я сделаю это самолично? В наши дни не так сложно найти того, кто сделает это за меня, ибо цена жизни не так уж высока. – Он кивнул в сторону Дэниела. – Даже его жизни.

– Мне лучше уйти, – пробормотал доктор, поспешно направляясь к выходу.

– Запомните, Уинстед, – произнес маркиз, взирая на Дэниела со злобой и презрением. – Можете попытаться сбежать, спрятаться, но мои люди вас найдут. Вы не будете знать, кто они, и потому не заметите их рядом с собой.

Эти слова преследовали Дэниела на протяжении следующих трех лет. Из Англии во Францию, из Франции в Пруссию, из Пруссии в Италию… Он слышал их во сне, в шелесте листьев, в каждом раздававшемся за спиной шаге. Он научился держаться спиной к стенам и никому не доверять, даже женщинам, с которыми время от времени делил постель. Он смирился с тем, что его нога никогда больше не ступит на английскую землю и что он никогда больше не увидит своих родных. Так продолжалось до того самого дня, когда однажды в итальянском городишке он с удивлением увидел хромавшего ему навстречу Хью Прентиса.

Дэниел знал, что Хью выжил, поскольку время от времени получал весточки из дому, но никак не ожидал увидеть его снова, тем более здесь, на этой старинной площади небольшого итальянского городка, купавшегося в обжигающих лучах средиземноморского солнца и наполненного возгласами arrividerci^[1] и buon giornio^[2].

– Я нашел тебя, – произнес Хью, протягивая руку. – Наконец-то.

А потом с его губ сорвались слова, коих Дэниел уже не чаял услышать:

– Можешь возвращаться домой. Тебе больше ничто не угрожает. Даю слово.

Глава 1

Для леди, старавшейся оставаться незамеченной на протяжении последних восьми лет, Энн Уинтер оказалась в довольно затруднительном положении, ведь меньше чем через минуту она будет вынуждена выйти на импровизированную сцену, присесть в реверансе перед по меньшей мере восьмьюдесятью представителями crème de la crème^[3] лондонского общества, сеть за фортепьяно и заиграть. Немного утешало лишь то, что компанию ей составят еще три молодые леди. Этим представительницам пресловутого квартета Смайт-Смитов, игравшим на струнных инструментах, тоже предстояло выступить перед многочисленной аудиторией. В отличие от них, Энн по крайней мере могла сосредоточить внимание на клавишах и вовсе не поднимать головы. Если повезет, слушателей настолько увлечет несущаяся со сцены какофония, что они не обратят никакого внимания на темноволосую женщину, вынужденную в последнюю минуту занять место пианистки, которая, по словам ее матери, вещавшей об этом всем, кто желал слушать, очень… нет, катастрофически серьезно больна.

Энн ни на минуту не поверила в мнимую болезнь Сары Плейнсуорт, но отказаться заменить ее она не могла, если хотела сохранить за собой место гувернантки леди Сары и ее трех младших сестер.

Леди Сара могла быть очень убедительной, и ее мать решила, что концерт должен состояться во что бы то ни стало, поэтому, в подробностях изложив семнадцатилетнюю историю знаменитых домашних концертов Смайт-Смитов, провозгласила, что Энн займет место ее заболевшей дочери.

– Вы как-то упоминали о том, что играли отрывки из Первого фортепьянного квартета Моцарта, – напомнила ей леди Плейнсуорт.

Теперь Энн горько жалела о вскользь брошенных словах.

Судя по всему, вышеозначенной леди не было никакого дела до того, что в последний раз гувернантка играла упомянутое музыкальное произведение восемь лет назад, не говоря уж о том, что никогда не исполняла его полностью. Леди Плейнсуорт не терпела возражений, и потому Энн отвезли в дом ее невестки, где должен был состояться концерт, и дали восемь часов на подготовку.

Все это было попросту нелепо.

Успокаивало лишь то, что остальные участницы квартета играли настолько плохо, что ошибок Энн скорее всего никто не заметит. Ведь это и было ее единственной целью – остаться незамеченной, потому что по целому ряду причин она не хотела, чтобы кто-то обратил на нее внимание..

– Уже сейчас! – взволнованно прошептала Дейзи Смайт-Смит.

Энн еле заметно улыбнулась. Судя по всему, ее воспитанница совершенно не осознавала, насколько отвратительно играет.

– Вот уж радость, – с несчастным видом промямлила сестра Дейзи Айрис, трезво смотревшая на вещи.

– Выше нос! – попыталась подбодрить кузину леди Гонория Смайт-Смит. – Все будет хорошо, ведь мы же семья.

– Но не она, – заметила Дейзи, кивком указав на Энн.

– На сегодняшний вечер она станет членом семьи, – заявила леди Гонория. – Еще раз спасибо, мисс Уинтер. Вы и впрямь нас спасли.

Энн пробормотала в ответ несколько ничего не значащих слов, ибо никак не могла заставить себя сказать, что это не составило ей никакого труда или что она очень рада помочь.

Ей очень нравилась леди Гонория. В отличие от Дейзи она прекрасно осознавала, сколь ужасно звучит их квартет, но при этом не разделяла пессимизма Айрис и была готова выступить, ведь нельзя подводить семью, как нельзя нарушать традиции. До них на музыкальных вечерах выступали семнадцать других квартетов, составленных из представительниц семейства Смайт-Смит, и благодаря настойчивости Гонории этот зал увидит еще семнадцать квартетов. И при этом неважно, как звучит музыка.

– И все-таки это важно, – пробормотала себе под нос Айрис.

Гонория, легонько ткнув кузину смычком, напомнила:

– Семья и традиции – вот что важно.

Семья и традиции. Энн не возражала бы иметь и то и другое, хотя в прошлом это не принесло ей ничего хорошего.

– Видишь что-нибудь? – спросила Дейзи, прыгая с ноги на ногу, точно неугомонная сорока.

Энн даже пришлось дважды отстраниться, чтобы девочка не отдавила ей пальцы.

Гонория, стоявшая ближе всех к тому месту, откуда они должны были выходить на сцену, кивнула:

– Пустые места есть, но не много.

Айрис застонала.

– И так каждый год? – не удержалась от вопроса Энн.

– Как? – вскинула брови Гонория.

– Ну… э…

Есть темы, на которые не стоит говорить с племянницами своей работодательницы. Например, прямо высказываться об отсутствии музыкальных талантов у других юных леди. Или интересоваться вслух, всегда ли концерты в этом доме так ужасны, или в этом году он особенно не удался. И уж конечно, не стоит спрашивать, почему эти концерты продолжают посещать, если слушать их невыносимо.