У моего папы было невероятное терпение и умение объяснить все что угодно. Не обращая внимания на мою тупость, невнимательность, юность и нахальство, он всегда последовательно растолковывал все, что я не понимал с первого, второго или даже третьего раза. Особенностью его мышления было виртуозное владение формальной логикой. Любое явление этого мира он раскладывал на простые составляющие и выстраивал последовательности.

Когда я немного подрос, у меня даже появился азарт – задать папе такой вопрос, на который он не сможет ответить. Но как бы я ни изгалялся, у меня так ни разу и не получилось. Он всегда находил слова, формулировки, примеры для своих рассказов. В девять лет я знал, как устроена атомная бомба, паровоз, древнегреческие мифы и китайский язык. Поверхностно и примитивно, но все же.

Он никогда не говорил со мной как с ребенком, а всегда вел диалог с полноценным и равноправным собеседником. Беседы на любые темы были для меня привычны, естественны и органичны.

Каково же было мое удивление, когда я подрос и у моих друзей и знакомых стали появляться свои дети, и они общались с ними исключительно как с детьми! Надменно и с высоты роста, опыта, знаний. Нельзя воспринимать детей как детей. От этого они вырастают глупыми и не самостоятельными.

Со временем я научился спорить с отцом. Объем моих знаний медленно, но уверенно становился больше, и постепенно его объяснения переросли в диалог, в словесную игру. Он или я задавал тему, а дальше уже шла увлекательная интеллектуальная дуэль. Когда же я совсем повзрослел, получил образование и начал работать, то источником вопросов для наших дискуссий стал в основном именно папа.

Обращу внимание на интересную метаморфозу. Как обычно дети обращаются к своим отцам? В самом начале это «па», потом «папа». В подростковом возрасте «отец» или «батя» (по крайней мере, так было у моих друзей). У меня же папа превратился почему-то в «папика»: «отец» – слишком официально, «батя» – грубо, «папа» – по-детски. Тогда он стал для меня папиком. В первую очередь потому, что он был бесконечно добр и бескорыстен, мне хотелось обращаться к нему с нежностью, а «папочка» или «папуля» – как-то по девчачьи. Папик – самое то!

Так вот, папика искренне интересовали вопросы, связанные с моей специальностью, и мы нередко спорили именно вокруг них. К сожалению, его познания в психологии были чудовищно бытовыми и полными предрассудков, поэтому мне приходилось сначала излагать ему теорию, с которой он непрерывно пытался спорить, а только потом уже переходить к сути дискуссии.

Не стоит думать, что мы непримиримо спорили и диалог не заканчивался ничем, кроме взаимных обид. Проблема отцов и детей, по-моему, надумана и высосана из пальца. Этот концепт можно рассматривать только как литературный феномен, как надуманный конфликт, необходимый для развития сюжета. Все дети похожи на родителей. Отличия могут быть во внешней форме, в обертке, в антураже, но содержание всегда сохраняется. Кто-то это понимает и принимает, кто-то отрицает, кто-то сопротивляется, но морально-этические качества решительно каждый копирует с родителей.

Фундаментом папиного мировоззрения, неоспоримой аксиомой, было одно слово – свобода. Никто и ни при каких обстоятельствах не вправе ограничивать свободу другого человека, даже невзирая на то, что человек может представлять опасность для других, даже имея дело с последствиями самых кошмарных деяний. Нельзя лишать человека свободы.

В этом вопросе папа занимал радикальную позицию и был непоколебим, поэтому, когда я закончил медицинский вуз и поступил в ординатуру по психиатрии, он не возражал. Это бы противоречило его главному принципу. Однако одобрения он тоже не демонстрировал, скорее, наоборот. При всяком удобном случае он высказывался пренебрежительно о моем решении.

Всякий раз он с чудовищным упорством старался мне доказать, что психические заболевания – это не болезни вовсе, а лишь вариант нормы, который заскорузлое общество отрицает. Каждый имеет право быть безумным, и ни мне, ни кому-либо другому не позволено лишать человека этой возможности.

Надо отдать папику должное: его суждения были гибкими. Когда он чувствовал, что ему не хватает информации, то внимательно слушал и был способен изменить свою точку зрения. Наших споров было столько, что я научился вести диалоги за двоих. Я научился пользоваться его логикой, да и объем знаний у нас со временем стал примерно одинаков. Я знал, какими источниками он может оперировать в том или ином споре.

Споры продолжились, только теперь у меня в голове. Такая особенность моей психики невероятно важна, потому что я научился проецировать папу у себя в голове, воссоздавать его таким, каким я его помню.

Вернемся к рассказу. В одну из бессонных ночей мне в голову пришла совершенно не оригинальная идея: а может, не надо пытаться завершить тот злосчастный разговор одной весомой фразой? К тому же, за все это время накопилось немало важных вещей, которые я хотел обсудить с отцом. Может, просто отпустить фантазию? Пускай это будет долго, но вдруг я смогу закончить тот диалог с папой? С этими мыслями я снова закрыл глаза и почти сразу оказался на нашей террасе рядом с папой.

– А знаешь, что меня все еще до сих пор удивляет?

– Нет.

– Вот ты сам говорил: психогигиена и психопрофилактика. Алкоголики, наркоманы, сумасшедшие – это только в рабочее время, в остальное – их не должно быть. А что по факту? Ты ворочаешься в постели с бессонницей, и твоя голова забита мыслями о работе. Как думаешь – это нормально?

– Нет, конечно.

– Чего сейчас не спишь?

– Пытаюсь собрать мысли в кучу.

– Какие?

Папа взял со стола пачку сигарет, достал одну и, зажмурившись, закурил.

– Мне честно ответить? Или можно слукавить?

– Для начала – честно, а после – лукавь сколько вздумается.

– Я не хочу забывать это место, не хочу из него уходить. Хочу сидеть в кресле на нашей террасе вечность. Или хотя бы очень долго. Хочу, чтобы ты был рядом, чтобы этот разговор не кончался. И вроде бы нашел отличный повод.

– Ты же понимаешь, что это невозможно. Постепенно детали будут стираться из памяти, сливаться в единый клубок, больше похожий на слипшиеся пельмени, который не способен вызвать ничего кроме отвращения.

– Именно так. Я придумал отличный, как мне кажется, способ обмануть самого себя и отодвинуть как можно дальше неизбежную трансформацию воспоминаний.

– Какой же?

– Помнишь, что ты говорил про мою работу наркологом по вызову?

– Конечно, помню.

– И все свои усмешки и колкости по этому поводу?

– А с чего бы они куда-то делись?

– Я хочу объяснить.

– Это еще зачем? Неужели ты полагаешь, что сможешь меня переубедить?

– Переубедить? Это вряд ли, но мне бы хотелось, чтобы ты посмотрел и увидел картину несколько шире, возможно, глубже. Мне необходимо оправдаться в конце концов! А в идеале, конечно же, я жду от тебя похвалы и одобрения.

– Ладно. Ты не оставил шанса отказать. Давай попробуем. Только давай все же определимся: на что именно ты хочешь открыть мне глаза?

– Как сейчас принято говорить: «Показать, что все не так однозначно». Что то, что на первый взгляд выглядит как безнравственный обман, на самом деле многим если не спасает жизнь, то хотя бы делает ее чуть более сносной.

– И как ты планируешь это сделать?

– Примитивно и топорно. Совершенно без фантазии.

– Значит, меня ждет очередное занудство, через дебри которого предстоит пробиваться к банальщине?

– Наверное, так. Я начну, если можно, а дальше по обстоятельствам. Надоест слушать – просто скажи.

– Хоть придумал, с чего начинать? Или опять будешь перескакивать от мысли к мысли, как обезьянка?

– Вроде придумал. Я же тебе рассказывал, как у меня появился ученик?

– Вот этого не припомню.

– Отлично! Тогда мой план имеет шансы. Только, пожалуйста, постарайся не перебивать. Я очень боюсь сбиться, что-то забыть или перепутать.

– Хорошо. Постараюсь.

– Мы никуда не спешим?

– А куда спешить? У тебя бессонница, а у меня вообще нет никаких дел.

– Вообще-то, я никогда не хотел работать наркологом.

– Вот тебе раз. А зачем тогда им работал?

– В принципе – случайно. В моей голове наркология никогда не была самостоятельной специальностью. Это большая, но неотъемлемая часть психиатрии, не более того. Еще во время учебы в ординатуре большую часть времени я проводил на отделении, заведующий которым достаточно пренебрежительно относился к теоретическому аспекту обучения. Он считал, что практическая работа с пациентами даст гораздо больше, чем какие-то там лекции. Как-то я подошел к нему в обеденный перерыв, хотел «отпроситься» на семинар по лечению алкогольной зависимости. На мое обращение он ответил: «Три литра рассола» – «Что?» – «Я только что прочитал вам лекцию по наркологии» – «Так мне можно пойти на семинар? Он на час-полтора, не больше, после вернусь на отделение» – «Алексей Сергеевич, идите работать!» И я пошел обратно к своим пациентам.

Знаешь, какие предрассудки существуют в профессиональной среде психиатров относительно своих же коллег? К примеру, врачи-психиатры, которые работают в стационарах, нередко с презрением относятся к коллегам из ПНД^[3], потому что амбулаторная работа, по их мнению, это «несерьезно», слишком просто. Она не стоит внимания, из-за того, что «всю работу за врачей ПНД сделали в стационаре»: провели диагностику, выставили диагноз, подобрали терапию, вывели из психоза, а амбулаторному звену остается лишь выписывать «рецептики» да изредка навещать больных на дому.

Те врачи, которые имеют как опыт работы в психиатрической больнице, так и в ПНД, тихо ухмыляются про себя такому мнению, но обычно не пытаются его оспорить. Хотя и те, и другие нередко с одинаковым презрением относятся к наркологам. Работа наркологом по вызову воспринимается как что-то несерьезное, это подработка, которая позволяет заработать здесь и сейчас. Кто такой нарколог? «Похметолог», не более.

– Так, я понял. Нарколог по вызову – это не уважаемый и порицаемый вид деятельности в твоей профессиональной среде. Но тогда зачем ты туда полез?

– Мне нужно было себя чем-то занять.

Давайте вернемся к хронологии, чтобы не запутаться еще больше.

На Кубу я поехал учиться, а значит, у меня были каникулы. Конечно, можно было бы приехать в Петербург и ни черта не делать все лето, так как в тот период у меня не было финансовых проблем, но я решил найти себе какую-нибудь подработку, по большей части чтобы занять время.

Соваться в стационары или даже в амбулаторную службу смысла не было: за три месяца я бы только успел включиться в ритм. Нужно было что-то максимально безответственное. Я вспомнил, что есть такой экстравагантный вариант заработка, как нарколог по вызову.

Тогда я открыл сайт с вакансиями. Тех, что меня заинтересовало, было три. Я не стал звонить им или отправлять резюме, а просто записал адреса и поехал знакомиться с ними в приподнятом настроении, с элементами нахальства и бравады.

Особой надежды, что меня где-то примут, не было, но почему бы и не попробовать. На втором адресе случилось чудо: меня взяли. Это оказалось весьма неожиданно, даже в какой-то степени пугающе. Я, понятное дело, ожидал хоть какую-то стажировку, но, видимо, у меня получилось произвести впечатление опытнейшего специалиста. Меня сразу включили в график, ограничившись кратким экскурсом в должностные обязанности. Условия работы были просты и лаконичны: клиника дает пациентов, все необходимые медикаменты я покупаю сам, 50 % от заработка обязан отдавать клинике.

Технически это должно было выглядеть так: дежурство начинается в восемь утра. Если не случается никаких экстренных ситуаций, то заканчивается оно, соответственно, в восемь утра следующего дня. Большой плюс в том, что заступить на смену я мог не вставая с кровати или занимаясь своими делами в произвольном месте. Главное, включить телефон.