Гора неожиданно оказалась ближе, чем я думала, зато ограждал её бурный поток мелкой, но очень быстрой реки. Мужчины быстро поскакали по камешкам через воду, а я стопорнула блондина:

– Нет, так не пойдёт!

– Пошли, тут мелко, – он снова потянул меня вперёд, но фиг вам три раза. Я упёрлась пятками в землю, и они даже прорыли две неглубокие борозды, пока блондин не остановился. Сказала твёрдо:

– Нет!

Он покачал головой так, будто сомневался в моих умственных способностях, и без долгих разговоров поднял меня на руки. Попёр вперёд, как советский танк Т-40 – стальной и беспощадный. Мне пришлось ухватиться за его шею рукой, иначе я не чувствовала себя в безопасности. Другой рукой я крепко прижала сынишку к себе. И отчего-то подумала о Ратмире. Можно ли это назвать изменой?

Фыркнула от смеха. Блондин расценил это неправильно и сказал с обидой:

– Ты не понимаешь, мать, но поймёшь позже. Мы не причиним тебе вреда. Ты будешь жить, не зная бед!

– Кабы ты знал, кабы знал… – пробормотала я. Но заткнулась. Просто стало интересно.

Убивать меня не будут.

Ребёнка не отнимут.

Кормить-поить вроде обещали.

Мужики мои за мной обязательно придут.

А пока я разузнаю, что это за народ, откуда, что они тут делают, а то и, чем чёрт не шутит, узнаю немного больше про первую жизнь. Потому что она нас сюда забросила, а их? Тоже она? Или это всё-таки автохтоны? Вот и постараюсь набрать побольше информации.

На другом берегу реки меня опустили на землю. Идти оставалось самую малость – буквально через десять минут показались остроугольные шатры. В свете половцев они оказались очень даже к месту. Костры горели повсюду между шатрами, а по поселению бегали полуголые детишки. Все – и девочки с длинными косами, и мальчики с кудрями – были одеты в одинаковые льняные рубашки до колен. Только подростки уже одевались, как взрослые – штаны или платья, меховые жилеты, кожаные сапожки.

Много пар глаз уставились на меня.

А мой исследовательский интерес был слегка подпорчен тем фактом, что сынуля уже описался второй раз и теперь не кряхтел, а откровенно плакал, без устали выводя свои «му-а му-а». Я хотела лишь одного: перепеленать его и накормить. Даже платье сменить не важно…

Блондин подвёл меня к одному из шатров, откинул полог и крикнул в душный сумрак:

– Я привёл священную мать! Позаботьтесь о ней!

Нагнувшись, я вошла. В нос ударили запахи очага, супа с зайчатиной и пряных трав. Ещё пахло – совсем тонко и почти незаметно – хлебом. Я втянула этот запах в себя, насладилась им, «съела»… Как мне не хватало хлеба в последний месяц! Мы ели перетёртые семена лебеды за неимением зерна…

Женщина, сидевшая перед очагом, разогнулась и поднялась на ноги. Ей было лет тридцать с хвостиком, и похожа она была на латиноамериканку – смуглая, чернобровая, черноглазая и с характерным носом. Сразу возник когнитивный диссонанс между внешностью и одеждой. Меха и загар… Откуда она тут?

Женщина обратилась ко мне, и в первый момент я не поняла её. Сообразила, что говорит она с акцентом, и подняла руку:

– Помедленнее!

Она фыркнула, передёрнув плечами, и указала на хнычущего сына:

– Есть хочет?

– Есть и ещё сухие пелёнки, – с облегчением ответила я.

Меня окружили заботой. Если бы не Забава и её бесконечная доброта, я бы сказала, что никто ко мне не относился так же тепло, никто не суетился вокруг меня с таким вниманием, как Лус – так звали женщину. В переводе с испанского это означало «свет». И характер явно соответствовал имени.

В чистом сухом платье я держала перепелёнатого сынишку у груди, умиляясь силе и скорости, с которой он сосал, и разглядывала интерьер шатра.

Небогатый, можно даже сказать, – бедный. Но добротный. Почти как в Златоградском тереме. Плетёные из соломы маты покрывали землю, на них кое-где лежали хорошо выделанные шкуры – побольше серая волчья, поменьше бурая, наверное, какая-нибудь росомаха. Вместо кроватей – лежанки с матрасами, набитыми той же соломой. Одеяла, подбитые рыжевато-сероватым мехом, похожим на заячий. Из утвари – глиняные горшки разных размеров от малышей в ладонь до здоровых бандур с широким горлом, деревянные миски и ложки.

Тем временем сын наелся и отвалился от груди, сладко жмурясь и сложив губки уточкой. Памятуя достижения современной науки, я взяла его на плечо «столбиком» и встала, чтобы размять ноги. Лус куда-то ушла, и я осталась в шатре одна, но ненадолго. Полог откинулся, и я увидела совсем молодую женщину, почти моего возраста, которая была одета в мужские штаны, заправленные в сапоги, и в длинную рубаху, расшитую стилизованными птицами по вороту. Поверх рубахи на женщине ладно сидел меховой жилет из яркой рыжей лисы. Две короткие светлые косички со вплетёнными ленточками, перекинутые на грудь. И глаза…

Большие, серые с тонкими коричневыми прожилками, окружённые опахалом светлых ресниц, они смотрели приветливо, но сдержанно. Женщина улыбнулась мне и спросила:

– Всё ли хорошо? Ты голодна?

– Немного, – призналась я. – И пить хочется.

– Лус пошла за водой, приготовит тебе чай с хвоей.

– С хвоей? – удивилась я. – Это местный обычай?

– Это чтобы зубы не кровоточили, – объяснила она. – Мы всем этот чай делаем, неизвестно, откуда ты пришла и как питалась до нас.

– Спасибо, витамина С у меня в организме хватает, – со смехом ответила я. – И цингой я не рискую заболеть.

– Ты знаешь, что такое витамин С?

Удивление на её лице сменилось несказанной радостью. Она подошла ближе, тронула меня за руку. Глаза осветили лицо изнутри, женщина сказала:

– Я Геля. Ангелина. Из Ленинграда.

– А я Диана из Москвы, – не веря своим ушам представилась в свою очередь. – Но меня все зовут Руда.

Глава 2. По-соседски

Август, 25 число

– Это невероятно! – ответила Геля. Оглянувшись, добавила: – Пошли ко мне в шатёр. У меня будет удобнее поговорить.

Мы вышли на свежий воздух, и я ещё раз осмотрелась. Поселение выглядело, как на картинках из учебника по истории. Только люди одеты лучше – не в лохмотья и обноски. Полагаю, Геля старалась для своих, чтобы не болели и выглядели по-человечески.

И она тут же подтвердила мои догадки, с гордостью сказала:

– Смотри, видишь, как мы хорошо живём!

– Вижу. Гигиену тоже поддерживаешь? – деловым тоном спросила я, глядя на чистые мордашки детей. Геля кивнула:

– А как же! Баню построили, моемся три раза в неделю!

– Врачи есть?

– Ну-у-у, ты сказала! – рассмеялась Геля. – Все помаленьку знахарствуют, как кого научили. Вон муж мой, Дархан, знает, как остановить кровь. А я только подорожник и могла бы приложить!

Я тоже фыркнула. Подорожник, кровоостанавливающее детства моих родителей!

Стоп.

Ведь Геле лет двадцать, не больше. Какой подорожник?

Она откинула полог шатра и пригласила меня внутрь. Я вошла и увидела тот же скудный интерьер, что и у Лус, но с добавкой одной белокурой и узкоглазой девочки лет трёх, которая сидела на толстой циновке и играла с деревянными фигурками, и юной девицы лет тринадцати, у которой были длинные толстые косы цвета ярко начищенной медной кастрюли. Подросток нянчил малыша – навскидку месяцев шести. Мне девица напомнила Вранку – такая же угрюмая и замкнутая.

Геля подняла на руки девочку, показала мне:

– Это Эра, моя старшая.

Потом указала на малыша:

– Это Батыр, мой сынок!

Рука её легла на живот, пока ещё не слишком выпуклый.

– Скоро у нас родится ещё один сын. Дархан хороший муж и отец. Он привёл тебя, он глава группы охотников.

– А-а-а, половец, – догадалась я. Геля снова фыркнула:

– Если тебе так удобнее, но никогда не называй его так в глаза!

Ахха.

По приглашению Гели я села на топчан, удобно уложила сына на локоть. Хозяйка посадила рядом свою дочь и принялась хлопотать у очага, приговаривая:

– Сейчас выпьем чаю с лепёшками… Я пеку сама лепёшки, из пшеницы. Представляешь, у нас не было хлеба, пока к нам не пришла Ирма. У неё в кармане нашлась пригоршня зёрен, и я не позволила их съесть! Я их посеяла, а на следующий год посеяла то, что получили из этой пригоршни. Теперь у нас есть хлеб! Дрожжей только не хватает, но я экспериментирую над закваской!

– Забава знает, как делать закваску, только у нас нет зерна, – весело ответила я.

– Забава? – Геля подняла голову и посмотрела на меня. – Кто такая Забава?

– Одна из моих людей, сестра мужа.

– Так ты не одна? – безмерно удивилась девушка. – Дархан забрал тебя от своих?

– Ну, я ему говорила, но он не слушал. Тогда я подумала: почему бы и не сходить в гости.

– Бесстрашная ты, Диана… Ой, ты, наверное, хочешь, чтобы я звала тебя Рудой?

– Да всё равно, – я пожала плечами, глядя, как маленькая девочка аккуратно гладит ладошкой лобик сына.

– А как зовут твоего малыша? – любопытно спросила Геля.

– Ярослав.

Ответила и ощутила, как горжусь своим мальчиком. Ещё немножко – и начну рассказывать, как он умилительно сосёт грудь, сколько раз в день какает и как ловко ловит в кулачок мой палец!

– Красивое имя, – сказала Геля, подав мне чашку. – Давай возьму его, пока ты пьёшь чай.

– Не парься, я положу.

Сыночек удобно устроился на топчане, как лягушонок, подтянув ручки и ножки под себя. Геля снова удивилась:

– Разве можно такого маленького класть на живот?

– Врачи расходятся во мнениях, – я пожала плечами. – Но, пока я за ним слежу, опасности нет.

Отпила глоток чая. Зажмурилась. Улыбнулась:

– Чабрец?

– Да, и дикий горошек, – радостно ответила Геля. – А ты в травах разбираешься?

– Немного. Скорее они во мне разбираются, – рассмеялась. – Расскажи лучше, как ты сюда попала?

Геля обернулась к рыженькой, сказала ласково:

– Женечка, возьми детей и прогуляйся до Ирмы, поешьте сладкой пастилы.

Женя без звука поднялась, прижимая Батыра к груди, и протянула руку Эре. Втроём они вышли из шатра, и Геля села рядом со мной, вздохнула:

– Не хочу, чтобы дети знали.

– Понимаю. Вряд ли Ярику расскажу тоже.

Мы сидели возле сына, неторопливо пили чай, и Геля говорила – тихо, спокойно, размеренно.

– …И когда началась война, папу призвали. Почти сразу мы получили похоронку. У меня было двое младших братиков, как мои детки сейчас они тогда были. Мама работала на заводе. Однажды она пошла отоваривать карточки и не вернулась. Наверное, убили и карточки украли. Зимой это было в сорок первом году.

Геля вздохнула, отпила чая и снова начала:

– Я в школу не ходила тогда, оставалась с братьями, боялась, что их людоеды украдут… Когда доели последний хлеб, сожгли последние дрова, я одела мальчиков, закутала в одеяла и на санки посадила.

Она улыбнулась виновато, добавила:

– Так просто сейчас это звучит, а ведь я целый поход осуществила! Пока одного снесла, пока второго с третьего этажа… Полдня ушло, умаялась. Повезла их в детский дом, там, говорили, кормят. А на улице упала.

Ярик завозился, закряхтел, и я погладила его по спинке. Геля подняла глаза вверх, вспоминая:

– И тогда появилась цыганка. Я подумала: галлюцинация от голода. Только все воображали еду, а мне вот привиделась цыганка… Она мне хлебушка в рот положила, и я ожила. Сказала мне: пойдёшь со мной и никогда больше не будешь голодать. Я братиков хотела взять, а она запретила. Вот, теперь их вспоминаю и думаю: живы ли, может, кто спас…

Высказывать соболезнования я не умела, поэтому просто взяла её руку в свою ладонь и сжала легонько.

– Ты была маленькой. Ты не виновата.

Она кивнула, потом закончила рассказ:

– Так я оказалась здесь, в поселении. Лус приняла меня к себе, откормила, отогрела. А ту цыганку я больше не видела.

– Зато я, похоже, видела.

* * *