От удара пандемии Covid-19 нарциссическое зеркало нашего психологического и социального благополучия треснуло. Большая часть населения продемонстрировала взрослую реакцию и способность адаптироваться к объективно сложной ситуации. Но были и проблемные реакции, и они, кажется, исходили из самых показательных составляющих нарциссизма: защиты всемогуществом и отрицанием («Я не заболею ковидом, следовательно, ковида не существует») и защиты депрессивным отступлением и фобией («Ковид не пощадит никого», «Как можно выходить из дома?», «Держитесь от меня подальше!»).

Число людей с патологическим нарциссизмом растет? Если верить желтой прессе и криминальной хронике, может показаться, что так и есть. Но будьте внимательны: любое расстройство личности описывается по биопсихосоциальной модели, и «социальное» в ней всего лишь треть. Остаются темперамент и семейные отношения, текущие и прошлые. Жизни не так-то просто заставить нас преодолеть порог, отделяющий обычный нарциссизм повседневной жизни от злокачественного нарциссизма, который отравляет рабочую среду, личные отношения, политическую жизнь.

Хотя эгоцентрик по определению ставит в центр внимания собственное я, это я (да простит меня Гадда) не всегда настолько сосредоточено на самом себе. В психоаналитической традиции Я (будь оно написано прописной или строчной) рассматривается как функция, регулирующая отношения между внутренним и внешним, желанием и реальностью, законом и импульсом. Можно сказать, что это я – управляющий домом. Домом, который, в силу сложности его устройства, мы можем назвать другим словом, вошедшим в историю психоанализа, – «Самость». Монотеисты психоанализа пишут его с прописной буквы и употребляют только в единственном числе. Я политеист и обычно (за исключением случаев, когда имею в виду понятие грандиозной «Самости», которое имеет определенные корни в психоанализе) предпочитаю писать это слово со строчной буквы и часто употребляю во множественном числе. «Самости» – это мы, ведущие переговоры с самими собой и гарантирующие себе (с большим или меньшим успехом) непрерывность существования. Это подлинное, но гибкое сердце, способное адаптироваться, не теряя своей самобытности. Если бы меня попросили сформулировать одну из сегодняшних проблем, я бы сказал так: мало веры в я, слишком много в эго, мало усилий ради «самости», слишком много ради селфи. Ничего общего с щедрым нарциссизмом некоторых нарциссов, так хорошо описанным в посвящении одного поэта другому – в стихотворении Витторио Серени об Умберто Саба:

Все время о себе он говорил, но никого
я не встречал, кто, говоря о себе,
и у других прося при этом жизни,
ее в такой же, даже в большей мере
давал бы собеседникам^[3].

Нарциссизм заставляет нас избавляться от вопросов, на которые нам не хочется отвечать. Сто́ю ли я чего-то? Насколько важна для меня оценка других? Нужно ли мне ощущать себя важным? Очень ли я завистлив? Использую ли я других в своих целях? Презираю ли их, обольщаю их, боюсь их? Служит ли мой альтруизм моей самооценке? С детства воюя с этими вопросами, беззастенчиво и с нежностью подменяя их любящим взглядом, который (не) знает нас, мы рискуем, повзрослев, стать грандиозными нарциссами, высокомерными и лишенными эмпатии. А также рискуем стать нарциссами робкими, боящимися осуждения, уязвимыми для критики, стыдящимися того, кто мы, завидующими тому, чего у нас нет.

Чтобы рассказать об архипелаге нарциссизма, я собрал множество материалов: образы из мифов, кино и литературы; попытки психоанализа объяснить, как и почему становятся нарциссами; коварное разнообразие проявлений диагноза, которое одновременно привлекает и отталкивает клиницистов; истории из криминальной хроники. Также я уделил внимание биологии темперамента и вкладу нейробиологии в понимание нарциссической личности.

Путешествовать по целому нарциссическому архипелагу лучше всего под «Парусом»^[4]. Чтобы бороздить коварное море самооценки, я направил свой психологический секстант на два созвездия – классическое и клиническое. Во время моего путешествия мне иногда казалось, что я вхожу в мифическое измерение повествования на языке символов, доступном всем. Именно поэтому я решил начать свой рассказ с Овидия, чтобы потом перейти к современным мифам психиатрии и психоанализа. Текст, который вам предстоит прочесть, разделен на две части: «Мифическая история» и «Клиническая история». Они отражаются друг в друге, и, я надеюсь, отражаются не нарциссически, а диалогически, и в этом диалоге каждая сохраняет свой голос.

Я не могу отправиться в путь, не открыв томика стихов, поэтому взял в руки книгу Рильке и наткнулся на стихотворение о зеркалах, то есть непосредственном истоке разговора о нарциссизме:

Зеркала! Никто еще
не описал
вашей сути в своем бытие. <…>
Иногда
вас наполняют картины —
кажется, некие образы входят в вас смело,
других
вы отсылаете прочь боязливо^[5].

Последние строки этого стихотворения кажутся наполненными спокойствием и не лишенными загадки, за ними видится итог размышлений того, кто лично сражался с нарциссизмом:

Но красота остается,
Пока
по Ту Сторону в цельные щеки
вдруг не ворвется
чистый свободный Нарцисс^[6].

Счастливого плавания!

Архипелаг нарциссизма

И еще более глубокий смысл заключен в повести о Нарциссе, который, будучи не в силах уловить мучительный, смутный образ, увиденный им в водоеме, бросился в воду и утонул. Но ведь и сами мы видим тот же образ во всех реках и океанах. Это – образ непостижимого фантома жизни; и здесь – вся разгадка^[7].

Герман Мелвилл, «Моби Дик, или Белый кит»

Примечание автора: в книге я использую мужской род («пациент», «взрослый», «психотерапевт» и т. д.) не для укрепления сексизма в языке, а из соображений удобства (чтобы не перегружать текст упоминанием лиц обоих полов: «пациент или пациентка», «взрослый или взрослая» и т. д.) и соблюдения правил итальянского языка, актуальных на сегодняшний день^[8].

Глава 1
Мифическая история

Жаждет безумный себя, хвалимый, он же хвалящий,
Рвется желаньем к себе, зажигает и сам пламенеет.

Овидий, «Метаморфозы», Книга III, 425–426^[9]

В себя влюбленный, от любви умру.

Педро Кальдерон де ла Барка, «Эхо и Нарцисс»

Пророчества и отражения

Все началось с насилия и пророчества. Затянутая в водоворот богом реки Кефисом нимфа Лириопа родила от него ребенка необыкновенной красоты, который, как пишет Овидий о его появлении на свет, «был любви и тогда уж достоин». Мать назвала мальчика Нарциссом и вскоре отвела к прорицателю Тиресию, чтобы узнать будущее сына, спросить, доживет ли он до старости. Тиресий – познавший тайны жизни, после того как превратился на девять лет в женщину, – ответил бессмысленным на первый взгляд, но сбывшимся впоследствии пророчеством: «Коль сам он себя не увидит». Говоря другими словами, Нарцисс умрет, если познает себя. Таким образом, пророчество Тиресия противоположно надписи на входе в храм Аполлона в Дельфах «Познай самого себя»; противоположно, но в то же время дополняет его, потому что оба они указывают, что путь к познанию лежит через некий предел. Ведь дельфийское изречение на самом деле призывает познать себя в своей конечности (как показывает memento mori на мозаике в римских термах Диоклетиана: на ней изображен лежащий скелет, а под ним дельфийская надпись γνῶθι σεαυτόν – «Познай самого себя»). О том же пишет Блаженный Августин:

…вне себя не выходи, а сосредоточься в самом себе, ибо истина живет во внутреннем человеке^[10].

Пророчество Тиресия, предвещающее смерть, раскрывает эту истину: самопознание требует прекращения нарциссического обмана, то есть осознания и принятия потери инфантильного всемогущества, прославляющего собственное я. Нарцисс, который живет, не зная себя, будучи заложником своей иллюзии, остается равным самому себе, не меняется. То есть пророчество Тиресия – это «познай самого себя» наоборот. Ту же мысль я нахожу в пронзительном стихотворении Гарсии Лорки «Нарцисс»:

Я на дне увидел розу
с речкой маленькой в бутоне^[11].

Что такое анализ, если не сопровождение человека туда, где он сможет соприкоснуться с тем, с чем раньше столкнуться не мог? Старина Гастон Башляр прав, когда пишет о грезах Нарцисса над водной гладью: «Медитируя о своей красоте, Нарцисс медитирует о своем будущем»^[12]. Исследователь античной философии Джорджо Колли отмечает, что зеркало – это «символ иллюзии, потому что того, что мы видим в зеркале, не существует в реальности, это всего лишь отражение», но в то же время оно является «символом познания, потому что, глядя на себя в зеркало, я познаю себя». В Индии со времен первых Вед вода считается проявлением божественной сущности. Погружение в воду означает приближение к тайне майя, высшей тайне жизни. Когда мудрец Нарада просит открыть ему эту тайну, Вишну не дает ему ответа, он просто указывает на воду. «Безграничные и бессмертные, космические воды одновременно являются чистейшим источником всех вещей и их ужасной могилой».

Нарцисс не просто влюблен в себя. Психоанализ отдает предпочтение именно этому прочтению (мы еще встретимся с ним в дальнейшем), но, как и любой миф, миф о Нарциссе содержит бесконечное множество вариаций и интерпретаций. В романе, цитату из которого я выбрал эпиграфом к этой книге, Мелвилл видит в Нарциссе «образ непостижимого фантома жизни» и «всю разгадку». Вода, будучи одновременно зеркальной поверхностью и глубиной, давая отражение и погружение, – это не просто холодное зеркало без собственной внутренней жизни. Вода также является источником, текучей формой души, зовом истоков.

«Баб Азиз. Принц, созерцающий свою душу» – это фильм тунисского режиссера Насера Хемира. Баб Азиз проводит свои дни в пустыне, сидя над лужей и пытаясь увидеть душу в своем отражении в воде. «Принц действительно отражается в воде, – говорит режиссер, – но, в отличие от Нарцисса, не видит своего лица, потому что тот, кто видит только собственное отражение, не способен любить. Принц смотрит на то, что невидимо». Мы подобны айсбергам: только десятая часть нас видна, остальное скрыто в глубине моря. Идея фильма пришла к режиссеру, когда он увидел иранскую иллюстрацию XII века, на которой принц смотрит в воду на берегу водоема, с подписью: «Принц, который созерцает свою душу».

Нарциссические иллюзии – это патологический путь выживания, но необходимо, чтобы терапевт умел смотреть на них, в числе прочего, как на попытки договориться со своей внутренней болью. В 1921 году во время эмоционального кризиса Поль Валери написал короткое стихотворение в прозе «Ангел», к которому затем вернулся в 1945 году, за несколько недель до смерти. В нем говорится об ангеле, который в отражении собственного лица видит лицо человека в слезах:

Ангел сидел на берегу ручья. И в отраженье своем рассмотрел человека в слезах; ангел был поражен чрезмерно тем, что предстал перед собой в водной глади обнаженным, жертвой бесконечной печали <…>. Так и остался он в вечности жить, зная, но не понимая.

По предположению психоаналитика Стивена Митчелла, нарцисс всегда является художником, «который из иллюзий черпает вдохновение». Башляр пишет: «Зеркало источника – хороший пример открытого воображения», склонившись над водой «…Нарцисс ощущает, что его красота длится, что она представляет собой нечто незаконченное, что она требует окончательной отделки»^[13].