– Возмутительно, – сказала Банти. – Совокупление без выгоды для общества – совокупление впустую.

– Полностью согласен, – сказал Бальзамин. – Мы с госпожой Бальзамин совокуплялись лишь ради зачатия, и даже тогда мы старались не испытывать никакого удовольствия.

Я не стал спрашивать, как у них это получалось, и Бальзамин продолжил:

– Что насчет нападения лебедей?

Мы все инстинктивно посмотрели вверх. В чистом сером небе ничего не было видно. Лебеди в Восточном Кармине регулярно появлялись каждый день примерно в десять утра и в пять вечера. Они выписывали странный узор в виде восьмерки над городком около двадцати минут, прежде чем уйти.

– В Восточном Кармине на памяти живущих страшнее сломанной руки ничего не было, – не соврал я. Табло со счетом дней «с момента нападения лебедей» давно уже застыло на 999, самой большой цифре.

– Вам действительно повезло, – заявил он. – Всего неделю назад лебедь спустился и забрал малыша в Зеленодоле-в-Долине. Мы должны все время быть настороже.

– Но зачем лебедю маленький ребенок? – спросил я. Бальзамин не ответил, поскольку это не был вопрос, на который можно и должно было отвечать. Большинство экзистенциальных страхов, навязанных нам – молния, ночь, Бандиты, лебеди, злые духи, – не были действительно пугающими, если разобраться даже на самом поверхностном уровне. Неудивительно, что любопытство было так порицаемо. Как говорила Джейн – запуганные люди послушны.

– Я буду присутствовать на дисциплинарном разбирательстве, – добавил он, чтобы продолжить разговор, – поскольку по Правилам, запечатленным в писании и ради обеспечения беспристрастности, расследование гибели заместителя префекта не может проводиться местным Желтым префектом, если она замешана в деле.

Я понял, зачем приехал Бальзамин. Если бы дело было отдано в руки Салли Гуммигут, то она уже признала бы Джейн, Томмо и меня виновными в гибели своего сына. По крайней мере, в присутствии Бальзамина появится хотя бы видимость беспристрастности. Насколько мы понимали, против Виолетты вряд ли будут выдвинуты обвинения.

– И мы весьма благодарны вам за помощь, – сказала Банти, бегло глянув на меня. – Транспорт ждет вас.

Городок

Торренс Краснокрыл изобрел термин «Читерство» и в совершенстве овладел этим искусством. Он начал с поиска лазеек в Правилах, чтобы позволить себе держать рыбок, затем сделал эту уловку доступной всем. Он придумал, как узаконить ношение берета по четвергам и волосы до плеч у мужчин. Хотя его отчасти считали героем, вы не найдете записей о его достижениях. Он живет лишь в негласной и нерегламентированной устной традиции.

Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

Мы вышли из здания вокзала, и префект Бальзамин резко остановился при виде «форда». Его взбесил не ветхий автомобиль, поскольку почти все машины были моделью «Т» с момента запрета автомобилей во время Третьего Скачка Назад девяносто шесть лет назад. Не будь эта модель «Т» музейным образцом, не подлежащим запрету и, как следствие, объявленным «дополнительным экспонатом коллекции» во вдохновенном порыве читерства, у нас и ее бы не было. Я читал в журнале «Спектр», что в Синем Секторе было несколько удешевленных «испано-суиза», используемых для пахоты, а где-то в Красном Южном Секторе – «остин-аллегро», который возил навоз, и, что удивительно, подходил для этой роли.

Нет, Бальзамина выбесили Мандариновые актеры, сидевшие на платформе без бортов. Оранжевые были, как правило, творческими личностями: художниками, поэтами и актерами, все такое, и считались безнравственными: поверхностными, бесполезными и зачастую несостоятельными – как в финансовом, так и в личностном отношении. Судя по лицу Бальзамина, он считал их немногим лучше Серых или даже Бандитов.

– Я с ними не поеду, – безапелляционно заявил он, – пусть идут пешком.

Он подождал, пока я объясню актерам, что пришлю машину назад за ними, и, пронзив взглядами Желтого префекта, они отошли в тенек козырька над входом на станцию.

– Добро пожаловать в Восточный Кармин, – сказал с водительского сиденья Карлос Фанданго, наш местный Смотритель, – у меня брат в Кривом Озере, служит клерком в зале заседаний.

– Восхитительно, – ответил Бальзамин. – Веди медленно, или с тебя спишут штрафные баллы. И избавь меня от банальных разговоров.

Карлос кивнул в ответ, понимая, что не стоит дерзить префекту. Фанданго технически был Пурпурным, но таким, слабо выраженным. Высшие Пурпурные часто относились презрительно к своим слабоцветным сородичам, называя их просто «синекрасными».

Машина работала на перегоревшем кулинарном жире, и как только мотор ожил, в воздухе разлился запах картошки фри с общественной кухни. После того как я убрал кирпич из-под заднего колеса машины и присоединился на платформе к Банти, мы покатили по перпетулитовому шоссе к городку.

– Это наш линолеумный завод, – показал я на большое здание из красного кирпича, откуда доносилось приглушенное лязганье. – Мы весь Коллектив снабжаем линолеумом.

– Достойная похвальба, – сказал Бальзамин, – и, как понимаю, успехом завод много обязан госпоже Гуммигут. Это правда, что у нее рабочие трудятся по шестьдесят восемь часов в неделю?

– Это так, – воодушевленно подтвердила Банти, поскольку гуммигутовы перегибы всем были известны, – и семнадцать лет без выходных.

– Как она этого добивается?

– Она заставила Совет принять Стандартную Переменную, что отпуском следует называть либо выход на пенсию, либо смерть, – сказала Банти. – Выход на пенсию ощущается особенно приятно, когда честно заслужен, а после смерти кому нужен отпуск?

Префект Бальзамин хмыкнул себе под нос.

– Выдающееся решение неразрешимого вопроса, которое я намерен внедрить. Держать этих бездельников Серых под контролем прямо-таки тягостная задача, которую я понимаю, – фабрика в Кривом Озере производит столовые приборы, и мы часто теряем производительность только из-за характерной лености Серых.

Это было действительно интересно. Не его негативное отношение к Серым, которое было привычным для высших оттенков, но фабрика столовых приборов. У меня в голове был потенциальный план обхода ложечной проблемы.

– Правда? – сказал я, потом включил дурачка: – Но ведь вы не выпускаете ложек?

– Конечно, никаких ложек, – отрезал он, ворча на меня за банальность моего вопроса.

Из-за необъяснимой ошибки в «Книге Гармонии Манселла» производство ложек было запрещено. При последней переписи ложек на одиннадцать жителей по оценке приходилась одна ложка, не считая поварешек и прочей утвари, которая могла за них сойти. Совместное владение ложками было теперь дозволено в качестве Стандартной Переменной, так же как и поедание заварного крема вилкой. Если это Правило кажется вам идиотским, подумайте о перчатках: нам было разрешено их производить, но не носить.

– Если бы моя команда не эксплуатировала постоянно нашу рабочую силу, – продолжил Бальзамин, – весь Коллектив ел бы руками.

Мы остановились на обочине, чтобы пропустить пелотон из трех велосипедистов на велосипедах-пауках^[4], которые пронеслись мимо в вихре спиц. На лицах их застыло смешанное выражение сосредоточенности, усталости и страха.

– Ярмарка Бесправилья? – спросил префект Бальзамин.

– Думаю, мы сможем выиграть гонку и пройти дистанцию за час, – сказал Карлос. – Они много тренировались и, похоже, не знают страха.

– Как велосипедисты смогли избежать запрета на зубчатую передачу Третьего Скачка Назад? – спросила Банти, несомненно выискивая нарушения, а не ради любопытства.

– Моноциклы не подпали под запрет зубчатых передач, – ответил я, – а значит, и велосипед-паук, поскольку меньшее заднее колесо было квалифицировано как «стабилизационное средство», а не колесо как таковое.

Банти хмыкнула.

– Хотя большое колесо этих великов дает им как следует разогнаться, – добавил Карлос, – но есть и недостатки: высокая посадка и чрезвычайная быстрота делают их потенциально опасными, и ездоки регулярно бьются насмерть в попытке достичь нового рекорда.

Основной причиной жертв была не только скорость – это был совершенно безумный «городской фристайл» во время состязаний, а именно обратные сальто и перевороты в воздухе.

– Я посещу Ярмарку Бесправилья, – горделиво заявила Банти, видимо, пытаясь произвести впечатление на господина Бальзамина, – и попытаюсь выиграть состязание на «самую низкую ноту» на моей чрезвычайно модифицированной супербасовой тубе. Моя нота будет за пределами человеческого слуха, но должна будет заставить громко замычать корову.

– Желаю вам удачи, – без всякого интереса бросил господин Бальзамин. – Если я чем-то могу тут помочь, держите это, пожалуйста, при себе.

– Благодарю вас, – сказала Банти, не расслышав его.

Мы ехали еще минуту, миновав дровяной склад, сыроварню и мельницу на ослиной тяге.

– Вы здесь, чтобы расследовать гибель молодого Гуммигута? – спросил Карлос Фанданго. Как городской Смотритель он водил и обихаживал наш маленький парк моделей «Т», следил за освещением центральной улицы и много еще что делал. Он видел всего 14 процентов в голубом и красном поле, что было лишь розовато-лиловой стороной сущей ерунды, но вожделенный статус Смотрителя давал ему случайные преимущества, как, например, возможность говорить с кем-то вроде господина Бальзамина без того, чтобы к нему обратились первым.

– Я выслушаю показания всех сторон с должным усердием, бесстрастно и беспристрастно рассмотрю улики, затем взвешу все факты, чтобы прийти к вердикту, который поддержит первоначальное мнение госпожи Гуммигут: смерть ее сына была грязной и неестественной, и виновники должны понести кару незамедлительно.

– Вы уже приняли решение? – спросил Карлос, глянув на меня.

– Я здесь не для того, чтобы ставить под сомнение слова высокочтимой Желтой. Я здесь лишь ради формальности. Кто-нибудь из вас знает этого самого Эдварда Бурого?

– И очень хорошо, – сказал я. – Это я.

Он уставился на меня.

– Твои тупые вопросы про ложки и атаки лебедей теперь понятны. Ты и Киноварный, и Джейн Мятлик не будете наказаны, нет, вы принесете себя в жертву, чтобы все поняли важность того, почему были написаны Правила, и что нарушение гармонии уродует возможность Коллектива наслаждаться жизнью, чистой от беспорядков и злобы.

В его устах наш смертный приговор звучал почти благородно.

– И много у вас таких слушаний? – спросил я.

– Я мало на что еще трачу время. Моя прямолинейность и желтоцентричное поведение делают меня весьма востребованным.

В этом я не сомневался, хотя это не должно было быть так: проблема заключалась даже не в Правилах, а в их неизменно жесткой трактовке, что делало их неосуществимыми. Отличие хорошего Совета от плохого состояло в том, чтобы интерпретировать их ради достижения справедливости. Раз, выехав на день в Виридиан^[5], чтобы прикупить пищевых красителей, мы с папой зашли в Палату Совета чисто ради зрелища и наблюдали за интересным делом: Главный префект, вместо того чтобы обвинить женщину в убийстве собственного мужа при помощи садовых ножниц, после того как он решился на интимную близость без согласия, вместо этого обвинил ее в «безответственной беготне с ножницами». Она была должным образом признана виновной, приговорена к пятидесяти штрафным баллам и дополнительному однодневному обучению владению ножницами. Останки ее мужа втихаря отправились прямиком в переработочный цех. И никто не отрицал, что это был хороший результат.

– Это наш молниеотвод, – гордо сказала Банти, указывая на увенчанное куполом медное устройство наверху наблюдательной вышки, – общественный проект, разработанный нашей дорогой Салли Гуммигут, чтобы защитить сообщество от ударов молний.