Серж Жонкур: Тепло человеческое

Serge Joncour

Chaleur Humaine

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates.

© Éditions Albin Michel, Paris 2023

© Глебовская А. В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке. Livebook Publishing LTD, 2024

Суббота, 25 января 2020 года

Телята бросались наружу, точно мальчишки в воду, толкались внутри загонов с веселым безумством. Сойки, потревоженные их движением, оглашали вершины деревьев гневными криками – возмущенные тем, что теперь придется делить территорию с какими-то здоровенными тварями. Ощутив внезапную легкость, молодняк топтал землю и возвращал ток жизни в едва пробудившуюся природу. В садках, расставленных тут и там среди лугов, крутились, не отбрасывая тени на ярком свету, рыбы красного цвета; уже совсем скоро мокрые рыбьи рыла нырнут, никого не дожидаясь, в прозрачную волну, и дни возьмут верх над ночами. Солнце – каким оно бывает в конце января – зажигало первые лучи, делало это решительно, но с некоторой опаской, как бы не переусердствовать, ибо о приходе весны оно возвещало на два месяца раньше срока. Обернувшись, Александр заметил, что Констанца сняла свитер и повязала его на талии, а потом закрыла ворота за ошалевшими телятами. Она каждый год неизменно приезжала посмотреть этот спектакль: как молодняк возвращается в стадо после двух месяцев в стойле. Как и Александр, она жадно впивала овладевшее животными безумие, пусть даже они оба и говорили себе, что неумолимо настанет день, когда вместо того, чтобы загонять молодняк под крышу зимой для защиты от холода, придется летом загонять его туда же от жары.

Констанца забавлялась тем, что подбадривала ленивых. Даже не повышая голоса, она подгоняла телят, которые останавливались поискать молодой клевер на обочине – им приходилось переходить на бег, напрягая все мышцы. Впервые они возвращались в мир трав, деревьев и кустарника. Теперь им предстоит на десять месяцев затеряться в море холмов, которые будут щедро поить их жизненными соками, точно мать – молоком.

Подлинное начало года в Бертранже – день выпуска на пастбище, утро этого дня возвещает, что жизнь вышла на новый круг. Александру пришлось ускорить шаг, чтобы телята его не обгоняли. Во взглядах собак тоже читалась радость, им нравилось табунить новое стадо. Шагая вниз по склону, Александр успел бросить взгляд на трех своих сестер, высившихся на гребне с другой стороны лощины. На холме напротив медленно вращались Каролина, Агата и Ванесса. Их лопасти рассекали свежий воздух, вялый ветерок выдавал максимум два или три мегаватта, а вот еще два дня назад ураган «Глория» дул так крепко, что их длинные руки замерли, застыв под напором шквала, будто от испуга. Имена сестер Александр дал ветрякам десять лет назад. Три громадины, каждая весом в сто с лишним тонн, которые он подчас приветствовал скорее с горечью, чем с иронией; по крайней мере, с ними он все еще видится.

Стадо повернуло вправо, инстинкт гнал телят на луговину, голые ветки вздрагивали от дыхания, зяблики, щеглы и малиновки, видимо, поверили, что зима ушла окончательно, дикие сливы, росшие вдоль изгороди, изготовились выпустить почки, а пройдет совсем немного времени – и они подставят вольному воздуху свои белые соцветия. Из года в год природа пробуждалась все раньше, деревья спешили одеться листвой.

Оказавшись на луговине, телята отыскали старших, суматоха улеглась. С тщанием, какое присуще ремесленникам, они вернулись в размеренный ритм травоядной жизни. Каждая корова ставила перед собой задачу общипать луговину дочиста и посвящала всю себя достижению этой безграничной цели. Зрелище умиротворяло. Констанца подошла к Александру, обхватила его руками за торс, они наблюдали эту картину, спаянные прочными узами, какие соединяют людей, идущих по жизни в нежной и горькой решимости довольствоваться лишь необходимым. Родство душ удерживало их на самой грани любви, позволяло смотреть на мир с отрешенностью подлинных мудрецов – людей, которым не нужно ничего, кроме того, что у них уже есть.

Констанца собиралась уехать до обеда, чтобы вернуться к себе в лес вскоре после полудня. Если по трассе, то можно добраться за полтора часа. Они шагали обратно на ферму, держась за руки, за ними бежали две собаки, несколько огорченные тем, что маневры завершились. В момент расставания Александр с Констанцей – так это бывало всегда – не сказали друг другу ничего особенного, не упомянули о разлуке, «загрустишь – накличешь несчастье», это они позаимствовали у везу, рыбаков с Мадагаскара, которые, уходя в море, никогда не прощаются, тем самым обещая, что обязательно вернутся.

В его пятьдесят семь лет родители все еще разговаривали с ним так, будто ему шестнадцать. Долгие годы эта их привычка сильно его раздражала, однако он довольно давно к ней притерпелся, даже попытался найти в ней толику трогательности. Тем не менее ужинать с ними слишком часто он избегал. Возраст у них был уже солидный, и они вынуждены были нанять могучего Фредо, большого оригинала, который мечтал о том, чтобы перевести их на экологическое хозяйствование, причем они даже немного робели перед своим работником; да, у Фредо имелись довольно темные связи, но сам-то он был парнем славным, хотя в заброшенном кемпинге, где он жил на птичьих правах, поговаривали обо всяких не слишком законопослушных типах, которые заезжали туда на машинах с заграничными номерами.

Суждения отца в последнее время стали довольно странными, а мама иногда выпадала из реальности. Александр всю жизнь прожил от них неподалеку, виделся с ними практически каждый день. Многие не замечают, как растут их дети, так и ты сам, живя совсем близко к родителям, не видишь, как они стареют, если только это не происходит уж совсем резко. Правая рука у Анжель иногда начинала дрожать, хотя и не так уж сильно, – она это списывала на усталость, нервы, разок даже заговорила про врача, вот только по ее словам выходило следующее:

– Мануврие, с тех пор как умер, больше уже никого не консультирует.

То есть местный врач, подобно кузнецу или корзинщику, стал представителем забытой профессии.

– Ну и что, уехала она, твоя мисс?

– Да, в полдень.

– А вернется когда?

– Сам к ней поеду на следующей неделе.

– А, ну то есть у вас оно по очереди.

– Да, именно так.

Телевизор орал слишком громко, родители с религиозной истовостью смотрели новости в восемь вечера, и Александр каждый раз умудрялся потихоньку уменьшить звук.

Он чувствовал, что нынче вечером родители принимают его несколько прохладно, им недовольны, потому что он выпустил молодняк на пастбище, хотя в соседней Дордони власти объявили красный уровень опасности в связи с коровьим туберкулезом. И родители вот уже три недели только об этом с ним и разговаривали. Две с лишним дюжины стад находились под надзором санитарных властей, с ноября в десятке стад уже произвели диагностические отстрелы – коров убивали, даже не определив толком, больны они или нет, исследовали внутренности, и если обнаруживали болезнь, то помещали в карантин все поголовье.

– Ты понимаешь, что это они для того, чтобы проверить здоровье всего стада?

– Папа, но у нас-то тут никто не болеет.

– Все равно мог бы повременить с выгоном на пастбище.

– Ты сам всегда говорил, что нужно приспосабливаться к природе, следить за ее движениями.

– При выращивании растений – да. С животными все иначе, их не выпускают на волю только потому, что погода хорошая.

– На востоке уже зелень проклюнулась, какой смысл ждать?

– Хочешь, чтобы ветеринар карманы набил за твой счет? Вот погоди, еще набегаешься, если придется их отлавливать по очереди, хватать, делать уколы, а потом все это записывать в тетрадку – потратишь по четверть часа на каждую голову, а на всех много дней!

– Ближайшее от нас хозяйство в двадцати километрах, никакого риска заражения.

– А кабаны? А лисы? В Дордони именно они эту болячку и разнесли.

– Кабаны в Бертранж не поднимаются, уходят вниз, к долине, так что это тебе скорее стоило бы огородить грядки с луком и спаржей.

– Спаржа туберкулезом не болеет, насколько мне известно.

– Пока не болеет!

Мама предпочитала не вмешиваться, она давно уже решила для себя, что ферма наверху – больше не их забота, и теперь они туда не заходили вообще, отчасти потому, что и так прожили там пятьдесят лет, но в основном – потому что не понимали методов своего сына, не верили в эти его неогороженные пастбища, в эти магазины, где торгуют сами производители, в истории о прямых продажах прямо с фермы – им эти сложности казались пустой тратой времени. Они вообще не хотели больше слушать разговоры про животных, а уж разводить их тем более: не держали даже ни попугая, ни кота.

Ужин продолжился в молчании. На экране сотни экскаваторов разных цветов двигались борт в борт, совершая гидравлическими ковшами почти балетные движения. Александр прибавил звук, чтобы выяснить, что это за чудо техники. В Китае строят по две больницы в день, по две больницы на тысячу мест каждая, а здесь у нас уже пять лет дожидаются строительства медпункта и под него еще даже котлованне выкопали.

Делаус^[1] объявил, что в Париже выявлено два случая заражения загадочным китайским вирусом, но больные пошли на поправку. Перед величественным зданием клиники интервьюировали выстроившихся в шеренгу врачей в белых халатах, они заверили, что все уже в полном порядке. Остается только выяснить, как эти двое заразились новым вирусом, возможно, его подхватил кто-то еще. И тут же сюжет сменился репортажем из Турции, где десятки человек погибли в результате землетрясения, существует опасность, что в ближайшие дни или месяцы можно ждать повторных толчков.

Они доедали сыр, и перед глазами у них проходило все, что случилось в мире; привычную ложку растворимого кофе они бросали в чашки с ощущением странного головокружительного падения.

Когда дошло до прогноза погоды, звук опять убавили, хватало и картинки. Молодая женщина разогнала немногочисленные облака, пришедшие с востока, всюду развесила солнышки. В столовой воцарилось то же барское спокойствие, что и снаружи. Александр убрал со стола, загрузил посудомойку – мать строго следила, чтобы он не отлынивал. Ее упреки всегда вызывали у него улыбку. Отец вышел, чтобы спокойно выкурить сигарету, хотя и считалось, что после двадцати лет курения он бросил. Александр обнял мать и пошел к отцу. У него, как и у отца, выработалась привычка держать ухо востро, хотя стояла полная тишина, которую не нарушали ни косули, ни кабаны, ни лисы, даже для уханья неясытей было еще слишком рано – удивительно, как оно бывает, что не слышно совсем ничего, кроме легкого гула автострады на виадуке. Это звук долетал до них при определенном направлении ветра, так же как и шум ветряков, которые сегодня, правда, бездействовали. Тема ветряков в разговорах больше не поднималась, однако раньше родители неизменно вставали на сторону его трех сестер, хотя и жили с Александром.

– Мать твоя ничего не говорит, но я вижу, что она встревожена этими слухами из Парижа.

– Париж отсюда далеко.

– А сестры твои – ты про сестер подумал? Можешь себе представить, что им придется сидеть взаперти в квартирах, как вон китайцам в своих домах?

– Да не заводись ты так, во Франции всего два случая заболевания!

– Три. И ты прекрасно знаешь, чем кончается дело, когда в стаде обнаруживают трех зараженных коров – пускают под нож все поголовье.

– Погоди, но люди-то – не коровы!

– Верно, но они тоже млекопитающие.

– Ты становишься прямо как старый Крейсак, повсюду видишь одни беды – надеюсь, в тебя его дух не вселился?