Пятница, 7 февраля 2020 года

На следующий день в преподавательской только и разговоров было, что про вирус. Некоторые просто отказывались во все это верить – невозможно по щелчку пальцев запереть в домах все население, это ж вам не игра в «Море волнуется раз»…

– Такое невозможно даже при диктатуре, – заявил Лукас.

Тем не менее этот самый Лукас, который в силу своего холодного рационализма не был склонен к скепсису, вынужден был признать, что уже пошли слухи о возможной отмене учебной поездки в Севилью в апреле.

– Это они так пытаются замазать проблемы с бюджетом, – проворчал он.

Все они казались себе такими молодыми, такими искушенными в своей профессии – всем им, за исключением Мишеля, было лет на двадцать меньше, чем ей, – теперь зазор, который она на протяжении всей карьеры ощущала между собой и студентами, распространился и на коллег. Ее держали за старшую, в этом ранге полагалось обладать определенной мудростью, хладнокровием, хотя на самом-то деле ей сейчас нужно было только одно: чтобы кто-то ее обнадежил. Мишелю тоже уже было под шестьдесят, но он любил повторять, что все мужики из Ло-и-Гаронны такие же крепкие, как и он, – особенно те, которые раньше занимались регби. Мишель был из шутников, но в это утро – возможно потому, что он преподавал геобиологию – шутил он меньше обычного. Каролина всегда считала, что он слишком политизирован, в экзальтированно-провокативном ключе, но, похоже, и его стали посещать некоторые сомнения:

– Нельзя, однако, забывать о том, что каждый день мы прокачиваем через легкие пятнадцать тысяч литров воздуха, и если, не дай бог, вирус этот начнет распространяться, всех нас одним махом посадят под замок, как в день взрыва на заводе АЗФ^[6] – уж я-то это прекрасно помню, я тогда преподавал в лицее Гальени!

Звонок вывел их из кошмара этих древних воспоминаний.

Она провела занятия так, будто ничего и не случилось, потом вернулась мыслями к насущным тревогам – никак было не выбросить из головы мысль о том, что через два года придется оставить преподавание. И в этом смысле она лишилась всяческой опоры, в 2010 году пенсионный возраст установили в 62 года, но Эдуар Филипп^[7] собирается поднять его снова, и может так оказаться, что в 2025 году, когда ей исполнится семьдесят, пенсию отменят вовсе. В общем, куда ни посмотри во времени и пространстве, все кажется зыбким, неопределенным. А уйти с работы, оставить преподавание – это было для нее и великой мечтой, и великим страхом.

Вечером – как раз начались февральские каникулы – они все поздравили друг друга и пожелали всего наилучшего, как будто за эти пятнадцать дней может произойти что угодно.

Четверг, 20 февраля 2020 года

Жить здесь без машины – все равно что умереть. Муж ее водить уже не мог, поэтому Анжель повсюду ездила сама, лишний раз просить одолжения у сына не хотелось. Но настанет день, когда и она больше не сможет сесть за руль, и Александр неизбежно станет их последней надеждой.

Из крана уже неделю текла мутная вода, Анжель на всякий случай решила купить в гипермаркете как минимум пять упаковок воды «Кристалайн» – самой ей было бы столько не дотащить, но в это утро все складывалось как нельзя лучше: Фредо должен был с кем-то встретиться на старой заправке, а она совсем рядом с торговым центром. Анжель подозревала, что встреча эта как-то связана с травкой, которую он добавлял в свои самокрутки, – бедняга Фредо думал, что никто этого не замечает, хотя Анжель с Жаном давно все поняли, только ему ничего не говорили.

На пути в долину с одной стороны дороги возвышалась скала, с другой был построен невысокий бордюр без всякой обочины, и ехать между двумя этими заграждениями приходилось очень осторожно. Анжель чувствовала, что их работник высматривает малейшие промахи в ее вождении. Видимо, ему и самому страшно. Похоже, у него еще есть голова на плечах.

Она включила радио – стрелочка остановилась на единственной доступной на этом участке станции – как в долине, так и здесь, на холмах, – но из-за треска и помех разобрать ничего было невозможно, хотя со слушателями на этой станции обращались задушевно: одни сплошные сантименты, никакой информации и рекламы – только музыка и бесконечные разговоры. На этот раз Анжель досталась какая-то мягкая завораживающая мелодия, она эту песню раньше не слышала, Фредо тоже, но песня почему-то развернула мысли Анжель на сорок лет вспять, когда они все вместе, всей семьей ездили за покупками. Она бы, может, даже сморгнула слезу, если бы Фредо не сидел совсем рядом, а у него-то ни братьев, ни сестер, ни родителей – они далеко или в ссоре, она этого толком не знала. Он нынче с утра был в дурном настроении – оставалось надеяться, что встреча не грозит ему никакими неприятностями. Никак Анжель не могла раскусить этого паренька. Спрашивала себя, каково бы оно было, если бы все дети и внуки жили рядом, чем бы грозила такая близость – может, жизнь текла бы вот так же славно, как в этой песне – хотя в песне на деле говорилось, что счастья не существует.

Анжель медленно толкала тележку по проходам гипермаркета. Фредо обещал вернуться на парковку к половине одиннадцатого и помочь ей закинуть шесть упаковок воды в багажник, так что можно было не спешить. Она остановилась у стойки с прессой, немножко полистала журналы. Страшная история – репортаж о круизном судне, которое застряло на другом конце света, неподалеку от Японии. Десять лет назад дочери ее совершили круиз по Средиземному морю, привезли оттуда тысячу фотографий закатов и улыбок. А там, на борту этой «Бриллиантовой принцессы», райская жизнь превратилась в настоящий кошмар: каждый день симптомы появлялись все у новых пассажиров, три тысячи участников круиза оказались запертыми в своих каютах, точно в тюремных камерах – в некоторых не было даже иллюминаторов. Застрять посреди океана. В безысходности. Покинуть борт разрешили только американским гражданам – на фотографии они стояли в ряд, будто заключенные, под конвоем людей в цельных комбинезонах, и люди эти опрыскивали их какой-то жидкостью. Анжель отвернулась от стойки с прессой, будто вынырнув из кошмара, хотя Япония далеко, равно как и все эти изменения климата и круизные лайнеры.

Она встала в очередь к дородной рыжеволосой кассирше, которая всегда улыбалась. У Джой все всегда проходило гладко; Джой – это то ли имя, то ли фамилия, бог его ведает, но она никогда не отказывалась встать из-за кассы и перегнуться через ленту, чтобы отсканировать тяжелый товар, – говорила, хоть руками подвигаю, разомну спину, а помахать сканером – это такая моя йога.

Анжель вышла из магазина, унося с собой частичку жизнелюбия этой девушки, но быстро сникла под мелким дождем, тем более что, подойдя к машине, не обнаружила там своего могучего работника. Дождь усилился, нужно было как минимум выгрузить другие покупки, чтобы не промокли. Анжель попыталась приподнять упаковку минералки, но с больным плечом ничего из этого не вышло. Она сдалась, пристроила тележку за машиной, чтобы за ней приглядывать, а сама залезла в салон. Пальто успело промокнуть. Она включила зажигание и обдув, чтобы избавиться от конденсата, который принесла снаружи. Лобовое стекло запотело от сырости, взмах «дворников» ничего не изменил, пришлось его протереть, чтобы изнутри стало хоть что-то видно.

Наконец она приметила на другом конце парковки долговязую фигуру Фредо и облегченно вздохнула.

Шел он медленно, нес какую-то картонную коробку, очень аккуратно, поддерживая снизу.

Он перешагнул через невысокий бортик парковки, и тут из коробки высунулась головенка щенка, потом другая – щенки были белые, в небольших надувных кругах вместо ошейников. Анжель пришлось нагнуться, чтобы открыть Фредо дверь, он тут же поставил коробку на пассажирское сиденье, оттуда на Анжель уставились, не мигая, шесть черных глаз, три крошечных существа застыли, будто задавая ей один и тот же вопрос. Фредо отошел к багажнику, чтобы загрузить упаковки с водой, а Анжель нагнулась потрогать щенков – три этакие сломанные игрушки. У бедняги Фредо был особый дар влипать в такие вот дурацкие истории, добром это не кончится, вот только зверушки смотрели на нее во все глаза, и во взглядах читались не только страх, но и отчаяние; Анжель, которая всю свою жизнь выращивала животных, сразу поняла, что перед ней сосунки.

Воскресенье, 23 февраля 2020 года

С такими крепкими шеями и могучими крупами ничто не мешало им сносить ограды и проламывать живые изгороди. Они их валили и топтали, если ограждения не были электрическими, а бык – тот и вообще мог бы запросто выкорчевать дерево или прошибить стену. В былые времена животные эти всю свою жизнь тянули плуги в несколько центнеров весом, доказывая тем самым, что рождены для существования на воле. Корове положено жить без привязи, на вольном воздухе. Запертые в стойлах, они болеют, приходится давать им всякие лекарства, а на выпасе бактерии к ним не липнут, телят они вскармливают спокойно, те хорошо набирают вес.

Одно время еще оставалась вероятность, что банкирша Александра одобрит этот проект, отличающийся отменной простотой: выращивать коров, давая им самостоятельно щипать траву. Инвесторы же видели в том, что кормить им придется только самого животновода и его коров, серьезный недостаток. Любой финансовый консультант, достойный этого имени, отдавал предпочтение молочной ферме, прочно встроенной в общую систему производства – ферме, которая будет давать средства к существованию еще и осеменителям, продавцам молока, производителям средств по борьбе с заболеваниями растений, не забывая и про тех, кто зарабатывает на механизации сельского хозяйства и продаже запчастей, а главное – про кооператив, который не только перепродает материал для осеменения, но и закупает телков для перепродажи за границу. Модель, в рамках которой есть только один вариант: следовать накатанной схеме, где все расписано заранее.

Александр уже три дня не виделся с родителями. Обычно он заходил к ним каждый вечер – не то чтобы им всем было что друг другу сказать, скорее, речь шла об установившемся ритуале. Вот только в предыдущее воскресенье отец позволил себе лишнего, попытался представить все в черном свете, обвинил Александра, что он не любит своих животных. На самом деле, куда большую ярость у Жана вызывало то, что тысячи самолетов продолжали перевозить миллионы пассажиров с одного континента на другой. Не говоря уже о Сельскохозяйственном салоне, который только что открыл свои двери – так, будто ничего не происходит, это надо же докатиться до такого идиотизма и не препятствовать распространению вируса по планете. В общем, мир совершенно ополоумел, Жан ведь уже давно это твердит, а теперь видит доказательства. Вчера он даже обнаружил в спальне комара – это в феврале-то месяце; недалек тот день, когда эти самые комары занесут лихорадку денге или вирус чикунгунья в холодные страны.

После каждой перепалки Александр рано или поздно возвращался вниз к родителям, коря себя за то, что снова не сумел сдержать гнев, раскаиваясь; кроме прочего, его тяготила мысль о тягостном смущении, с которым они обменяются поцелуем, о молчании при встрече. Сегодня вечером у него хотя бы есть повод попросить прощения. Министерство сельского хозяйства выпустило предупреждение о вспышке птичьего гриппа, в Германии уже обнаружили десяток очагов распространения – и это подтверждает, что у Жана были все основания для беспокойства.

Александр был еще метрах в двухстах от родительского домика, погруженного в ночную тьму, когда ему показалось, что он слышит, как ножки стульев скребут по полу, потом раздался смех, как будто внутри кто-то возился. Среди общего шума вроде как раздалось негромкое тявканье. У его родителей вот уже лет двадцать не было собаки. Александр бросил взгляд в сторону сарая. Мопеда Фредо он там не приметил.