IV
С ночной стороны

За город они выбрались довольно поздно. Небесные земли за черной полосой тени сделались столь отчетливыми, яркими, какими Шелк (обыкновенно ложившийся рано, а просыпавшийся с ростенью) их, пожалуй, не видывал никогда. В их дивной красоте тонули все мысли, и Шелк глядел, любовался ими под цокот копыт, позабыв обо всем на свете. Вон безымянные горы, до краев заполняющие необъятными черными тенями нетронутые, неприступные долины… а вон саванна, и степь, и прибрежная равнина, окаймляющая воды озера, наверняка куда глубже, обширнее озера Лимна… и все это высилось куполом в сумрачном небе ночи, залитое сиянием солнца.

Ведя его за собою грязными, не на шутку опасными улочками Орильи, Чистик заметил:

– Ох и чудные же вещи, патера, порой происходят на ночной стороне! Ты о них, надо думать, понятия не имеешь, но уж поверь: слово-лилия.

– Имею, и еще как, – заверил его Шелк. – Не забудь, мне многие исповедуются, а на исповедях чего только не услышишь. По крайней мере, мне довелось выслушать несколько крайне, крайне странных историй, хотя пересказать их я, разумеется, не могу. Но ты-то, должно быть, видел подобные вещи воочию, а воочию они, наверное, еще удивительнее.

– Да я это только к тому, – продолжал Чистик, – что ни разу еще не слыхал ни о чем хоть немного чуднее сегодняшней твоей затеи. И сам ничего чуднее еще не видывал.

Шелк испустил тяжкий вздох.

– Могу я кое-что сказать как авгур? Я понимаю, это оскорбит великое множество народу, а оскорблять тебя мне, Милостивая Наша Фэа тому свидетельница, совершенно не хочется, но… но раз-то в жизни могу я дать себе волю?

– Если речь о том, чего тебе не хотелось бы говорить на людях… я, наверное, лучше бы воздержался.

– Напротив, – возможно, чересчур горячо объявил Шелк, – жаль, я не могу высказать этого всему городу!

– Потише, патера, а то, не ровен час, тебя вправду весь город услышит.

– Помнишь, я говорил, что со мной разговаривал бог?

Чистик кивнул.

– Вот мы с тобой шли, а я только об этом и думал. Положа руку на сердце, думать о чем-то еще сейчас трудновато. Например, прежде чем говорить с этим… с этим злосчастным Мускусом… ну да, прежде, наверное, следовало бы дважды обдумать все, что я хочу сказать, а я вовсе об этом не думал – ну, разве что так, мимоходом. Думал я большей частью об Иносущем, причем даже не о его словах, а… а вспоминал, каково было слушать его, сознавать, что он здесь, со мной!

– Ты прекрасно справился, патера, – возразил Чистик, к немалому удивлению Шелка, положив руку на его плечо. – Все сделал как надо.

– Не соглашусь, однако и спорить с тобою сейчас не стану. Я вот что хотел сказать: на самом деле в моей затее – и даже в твоей, Чистик, помощи с оной – нет совершенно ничего странного. Вот скажи: солнце когда-нибудь угасает? Гаснет совсем, как задутая тобой либо мною лампада?

– Не знаю, патера. Сроду над этим не думал. А оно гаснет?

Однако Шелк лишь молча шагал рядом вдоль грязной, топкой после дождя улочки, стараясь не отставать от Чистика ни на шаг.

– Я так думаю, нет. Кабы гасло, отсюда, с темной стороны, небесных земель было бы не видать.

– Вот точно так же, Чистик, обстоят дела и с богами. Они говорят с нами постоянно, все время, как солнце все время светит. Просто когда темная туча, называемая нами тенью, заслоняет от нас свет солнца, люди говорят: настала ночь, или, как ты, поминают темную сторону, хотя с этим выражением я лично до переезда на Солнечную не сталкивался.

– А оно на самом деле означает не ночь… не совсем ночь, патера. Значит оно… как бы сказать… вот гляди: есть у нас дневная жизнь, так? Обыкновенная, и дела в ней ведут как обычно. А есть другая жизнь, жизнь наоборот. Вот про нее-то, когда все дела ведутся втемную, с ночной стороны тени, и говорят: «темная сторона». Или «ночная».

– С ночной стороны тени мы живем всего половину дня, – возразил Шелк, – а вот с ночной стороны преграды, отделяющей нас от богов, пребываем почти постоянно, на протяжении всей жизни. На самом же деле так не годится. Так жить нельзя. Пойми: в том, что я сумел углядеть тоненький лучик света, нет, нет ничего удивительного! Напротив, подобное должно считаться самой обычной вещью во всем круговороте.

Вопреки ожиданиям, Чистик не рассмеялся, чем изрядно удивил и обрадовал Шелка.

На окраине они наняли у какого-то из знакомцев Чистика пару ослов: рослого, серого – для Чистика и черного, более скромных статей – для Шелка.

– Мне же его еще назад вести, – объяснил Чистик. – Предупреждаю заранее: тебе я его не оставлю.

Шелк понимающе кивнул.

– Тебя ведь, патера, как я и говорил, непременно прихватят. Нет, с Кровью ты, может, и поговоришь, но уже после. После того, как попадешься. Не нравится мне такой расклад, но по-другому не выйдет, а значит, тебе на обратном пути осел уже ни к чему, и расставаться с залогом, оставленным за него хозяину, я не намерен: на рынке за этакие деньжищи двух ослов ничуть не хуже этого можно купить.

– Я понимаю, – заверил его Шелк.

И вот теперь, в то время как ослы рысцою несли обоих вдоль узкой, практически неразличимой (по крайней мере, для Шелка) тропы, Шелк, то и дело цепляя коварную каменистую почву носками единственных приличных ботинок, вспомнил слова Чистика и не на шутку встревожился.

– Еще в городе, нанимая нам этих ослов, ты сказал, что Кровь неизбежно изловит меня, – заговорил он, оторвав взгляд от небесных земель. – Как он, по-твоему, обойдется со мной, если вправду изловит?

Чистик оглянулся назад. В тени густых зарослей лицо его казалось расплывчатым бледным пятном.

– Не знаю, патера, однако прием тебе не понравится, это уж точно.

– Может быть, и не знаешь, но догадаться сумеешь куда вернее, чем я, – возразил Шелк. – Ты ведь знаком с Кровью лучше, бывал в его доме и наверняка знаком с полудюжиной человек, хорошо его знающих. И дела некие с ним вел.

– Не то чтоб вел, патера… пробовал.

– Ладно, пусть только пробовал, но все равно, надо думать, успел понять, что он за человек. Решится ли он прикончить меня, вломившегося в его дом, да еще с угрозами? Я ведь всерьез намерен пригрозить ему убийством, если он не вернет наш мантейон Капитулу… ну, разумеется, при условии, что дело дойдет до этого.

– Надеюсь, нет, патера.

Из глубин памяти незваным, непрошеным всплыло лицо Мускуса, во всем совершенное и в то же время порочное, точно лик демона.

– Я вот о чем думал, – пробормотал Шелк так тихо, что сам удивился, оказавшись услышанным. – Не стоит ли покончить с собой, если попадусь? Если попадусь… хотя все же надеюсь и всеми силами постараюсь не попасться. Конечно, самоубийство – серьезный грех, однако…

Чистик, ехавший примерно в чейне впереди, задумчиво хмыкнул:

– Покончить с собой, патера? А что, неплохая идея. На всякий случай держи в уме. Ты Крови меня не выдашь?

– Я же поклялся, – напомнил ему Шелк, – и не нарушу той клятвы до самой смерти.

– Вот и ладно, – подытожил Чистик и вновь повернулся вперед, напрягся всем телом, сощурился, вглядываясь во мрак.

Очевидно, упоминание о самоубийстве особого впечатления на Чистика не произвело, и поначалу сей факт не на шутку возмутил Шелка, однако он тут же одумался, понял: да, Чистик совершенно прав. Как можно служить хоть кому-нибудь из богов, если ты настроен при первых же серьезных трудностях сдаться, отказаться от его поручения? Верно, верно Чистик над ним посмеялся: ведь он, Шелк, повел себя подобно мальчишке, бегущему завоевывать весь круговорот с деревянным мечом… как поступал в действительности не столь уж много лет тому назад.

С другой стороны, Чистику-то что? Чистику вовсе не трудно сохранять спокойствие, потешаясь над его страхами. Чистик, вне всяких сомнений, вламывавшийся в дюжины подобных загородных вилл, не собирается ни вламываться в этот дом, ни даже хоть чем-либо помогать ему… однако сетовать на сие, пожалуй, грешно: позиция Чистика, как ни крути, со всех сторон безупречна.

– Торжественной клятвы перед лицом всех богов я не нарушу вовеки, – объявил Шелк вслух. – Кроме того, если Кровь, прознав о тебе, велит покончить с тобой – впечатления человека, расправляющегося с людьми лично, он не производит, – кто же тогда поможет мне спастись из его лап?

Чистик, откашлявшись, сплюнул. В безветренном, душном безмолвии леса и кашель, и плевок показались Шелку противоестественно громкими.

– Ну нет, патера, и думать забудь. Помогать тебе я, лохмать его, не стану ни в чем. Ты ведь для богов трудишься, правильно? Вот пусть они тебя и вытаскивают.

– Станешь, Чистик. Станешь, – едва ли не шепотом возразил Шелк, изрядно опечаленный пониманием собственной правоты.

– С чего бы вдруг?

– Так ведь тебе неоткуда знать наверняка, что я в конце концов не проговорюсь. Я, разумеется, ни слова о тебе не скажу, но ты ж мне не доверяешь… а если и доверяешь, то не настолько.

На это Чистик только фыркнул.

– Ну а поскольку ты куда лучше, чем хочешь казаться, то, зная, что я – нет, не то чтоб я лично, а просто авгур, ставший тебе, пусть даже на одну ночь, товарищем, – нуждается в помощи, вне всяких сомнений, изведешься, изгложешь себя самого, отрекайся от этого хоть сотню, хоть три сотни раз. А посему в конце концов и, скорее всего, без долгих раздумий поможешь мне, если сумеешь. Я в этом уверен твердо, и в силу данной причины постараюсь, чтоб Кровь о тебе не узнал.

– Может, я и смоюсь на время куда подальше, но это все. Отправлюсь, скажем, в Палюстрию на годик-другой, подожду, а там Кровь либо сгинет с концами, либо забудет обо мне. Люди не таковы, как ты полагаешь, патера. Учился ты, спору нет, долго, но многого, ох как многого в жизни не знаешь.

«И это по большому счету сущая правда, – мысленно признал Шелк. – В силу неких непостижимых причин боги ввергли нас, био, в этот круговорот ни аза в нем не смыслящими, и если им вздумается подождать, пока мы не станем настолько мудры, чтоб действовать без ошибок, ждать придется целую вечность».

Внезапно Шелк с небывалой, неожиданной для него самого остротой пожалел, что не может ждать бесконечно, как некоторые. Однако в собственной правоте насчет Чистика он нисколько не сомневался, а вот Чистик насчет себя самого ошибался, и еще как. Чистик до сих пор заглядывал по старой памяти в мантейон, навестить крохотную майтеру Мяту, и тот же Чистик только сегодня вечером убил человека (нешуточное дело даже для преступника, поскольку у убитого, несомненно, остались друзья), так как тот собирался пристрелить здоровяка по имени Кошак… Нет, может быть, Чистик – грабитель, вор и даже убийца, но настоящего таланта к душегубству, врожденной склонности к сеянью зла в нем нет. Скорее всего, врожденной склонностью к злодеяниям не обладает и Кровь. Но человека, наделенного ей в полной мере, Шелк совсем недавно видел в стекле Крови и в эту минуту дал себе слово никогда более не принимать ее за простую бесчестность либо безрассудную ярость.

– Зато я знаю тебя, Чистик, – негромко продолжил он, заерзав в напрасной надежде поудобнее расположиться в грубом, жестком седле. – Возможно, я, как ты и говоришь, излишне доверчив к людям в целом, но на твой счет абсолютно прав. Решив, что я не обойдусь без помощи, ты придешь, непременно придешь мне на выручку.

Чистик резко, раздраженно вскинул ладонь, хотя во мраке сей жест оказался почти незаметен.

– Так, теперь тихо, патера. Мы уже рядом.