В створки дверей колотил резным набалдашником трости тучный, немногим уступавший в росте патере Шелку, весьма преуспевающий с виду мирянин.

– Да будут все боги к тебе благосклонны сим утром, – заговорила майтера Мрамор. – Чем могу служить?

– Меня зовут Кровь, – объявил толстяк. – Недвижимость, понимаешь, осматриваю. Сад и так далее уже видел, но те вон, другие постройки все заперты. Будь любезна, покажи мне их изнутри. И эту покажи тоже.

– Впустить тебя в киновию я не могу ни под каким видом, – твердо ответила майтера Мрамор. – Впустить тебя одного в обитель авгура – тоже. Однако с радостью покажу и мантейон, и палестру… при условии, что твое желание осмотреть их подкреплено веской причиной.

Раскрасневшееся лицо Крови побагровело сильнее прежнего.

– Мне состояние зданий проверить надо. Судя по виду снаружи, всем им уйма работы нужна.

Майтера Мрамор кивнула:

– Боюсь, это чистая правда, хотя мы стараемся содержать их в порядке по мере сил. С утра патера Шелк как раз занимался самым насущным, латал кровлю мантейона. А правду ли говорят…

– Киновия… это тот домик на Серебристой? – перебил ее Кровь.

Майтера Мрамор кивнула снова.

– А обитель авгура – тот, на стыке Серебристой с Солнечной? Небольшой треугольный домик у западного края сада?

– Совершенно верно. Так правда ли, что все постройки мантейона выставлены на продажу? Я слышала нечто подобное от наших учеников.

Кровь впился в ее лицо испытующим взглядом.

– А майтера Роза тоже об этом слышала?

– Полагаю, слухи дошли и до нее… однако я их с нею не обсуждала.

Кровь, словно бы сам того не заметив, слегка склонил голову.

– Этому вашему белобрысому мяснику я ничего не сказал. Вид у него… от таких только и жди беды. Но ты передай майтере Розе, что слухи верны, слышишь, сиба? Передай ей, что все это уже продано. Продано мне.

«Значит, нас выставят отсюда еще до того, как выпадет снег, – подумала майтера Мрамор, явственно слыша в тоне Крови и собственное будущее, и будущее всех обитателей мантейона. – Выставят куда-нибудь, прежде чем настанет зима, и Солнечная улица останется лишь в нашей памяти».

Благословенный снег, дарующий бедрам прохладу! Подумать только: вот она мирно сидит, отдыхает, а колени ее укрыты пушистым, свежим снежком…

– Да, и имя, имя мое непременно ей назови! – добавил Кровь.

II
Жертвоприношение

Рынок, как и каждый день, кроме сциллицы, «от полудня и до тех пор, пока солнце не истончится, не сузится до толщины волоса», кишел продавцами и покупателями, гудел множеством голосов. Здесь выставлялось на продажу и на обмен все, что ни породят поля и сады Вирона: и ямс, и маранта, и картофель со взгорья; лук, лук-шалот, лук-порей; тыквы желтые, оранжевые, красные, белые; соскучившаяся по солнцу спаржа; бобы, черные, будто ночь, и крапчатые, точно гончие псы; и блестящая влагой жеруха из мелеющих ручейков, впадающих в озеро Лимна; салат-латук и мясистая зелень еще сотни разных сортов; огненно-острые перцы; пшеница, и просо, и рис, и ячмень, и маис – маис желтее собственного названия, и белый, и синий, не говоря уж о красном; и все это сыпалось, текло, торчало из корзин, мешков и глиняных корчаг… однако патера Шелк с тревогой отметил, что цены взлетели до невиданных прежде высот, а во многих из чахлых колосьев с початками недостает зерен.

Впрочем, в продаже, невзирая на затяжную засуху, имелись финики и виноград, цитроны и апельсины, персики, папайя, гранаты и крохотные бананы в красной кожуре; дудник, иссоп, лакричник, кервель, кардамон, анис, базилик, мандрагора, бурачник, майоран, коровяк, петрушка, саксифрага и дюжины, дюжины прочих трав.

Вот парфюмеры, размахивая пышными, яркими пучками пампасной травы, кортадерии, насыщают сухой жаркий воздух бесчисленными ароматами духов, подходящих к любому из мыслимых женских имен, и все эти ароматы вступают в отчаянный бой с пряными, аппетитными запахами жарящегося мяса и кипящих подлив, с вонью скота и людей, не говоря уж об испражнениях тех и других. Вот с устрашающих на вид крюков из кованого железа свисают бычьи бока и цельные свиные туши… а стоило Шелку свернуть налево в поисках тех, кто продает птиц и зверей живьем, взору его открылось все изобилие озера: груды сребробокой, пучеглазой, судорожно разевающей пасти рыбы, мидий-беззубок, змееподобных угрей, рассерженных черных раков (клешни – что клещи, глаза – что рубины, толстые хвосты длиннее мужской ладони). Рядом расположились чопорно-серые гуси и утки в роскошных нарядах, отливающих бурым, зеленым, глянцево-черным и странным, столь редко встречающимся в природе бирюзовым оттенком синего. Чуть дальше, на складных столиках и толстых разноцветных одеялах, разостланных прямо поверх неровной, утоптанной до каменной твердости земли, красовались браслеты, декоративные рыбки, гроздья блестящих колец и каскады ожерелий; изящные сабли и прямые обоюдоострые кинжалы с рукоятями, выточенными из редких, дорогих пород дерева либо оплетенными разноцветной кожей; молотки, топоры, драчи, трепала…

Проворно проталкиваясь сквозь толпу (чему изрядно способствовал духовный сан, а также высокий рост с недюжинной силой), Шелк задержался возле беспокойной зеленой мартышки, поглядеть, как та за долю карточки вытаскивает из ящика билетики с предсказаниями судеб для всех желающих, а после приостановился полюбоваться ткачихой лет восьми или девяти, ввязывающей в узор ковра десятитысячный узелок: удивительно, но работа ее ловких пальцев совершенно никак не отражалась на безучастном, неподвижном девчоночьем личике.

И все это время, останавливаясь ли поглазеть, пробиваясь ли сквозь толпу, Шелк пристально вглядывался в глаза тех, кто явился сюда с товаром либо за покупками, старался заглянуть каждому в самую душу, и всякий раз, как потребуется, напоминал себе, сколь всякий из встречных дорог Всевеликому Пасу. Несомненно, проникающий мыслью куда дальше, глубже простого смертного, Владыка Пас ценит вот эту поблекшую домохозяюшку с корзиной на плече много, много дороже любой статуэтки из драгоценной слоновой кости, а этот насупленный, рябой от оспин мальчишка (так уж подумалось о нем Шелку, хотя встречный юнец уступал ему в возрасте разве что на год-другой), нацелившийся стянуть с лотка бронзовую серьгу либо яйцо, стоит в его глазах гораздо больше всех товаров, какие только способны стянуть все юные пройдохи подобного сорта на свете. В конце концов, это круговорот сотворен Пасом для Рода Людского, а вовсе не люди – мужчины, женщины, дети – для круговорота!

– Только нынче изловлены! – волею ли Сладкогласой Мольпы или обычного совпадения, порожденного бесчисленными повторами, практически в лад завопили с полдюжины голосов.

Свернув на сей крик, Шелк в скором времени оказался среди тех самых торговцев, которых искал. Стреноженные олени вздымались на дыбы, пригибали книзу рога, поблескивая нежно-карими, потемневшими от страха глазами; огромная змея, хищно, зловеще приподняв плоскую голову, шипела, словно чайник на плите; живые лососи, задыхаясь, били хвостами, плескались в мутной воде за стеклом аквариумов; хрюканье поросят сливалось с жалобным блеяньем агнцев и заполошным кудахтаньем кур, а сгрудившиеся в кучку козы взирали на проходящих мимо с любопытством, но и с нешуточным подозрением. Кто же из них подойдет, кто может стать подобающим благодарственным даром для Иносущего? Кого принести в жертву одинокому, таинственному, милосердному и суровому богу, спутником коего Шелку довелось стать на время, казавшееся то мимолетней мгновения, то продолжительнее нескольких сотен лет? Замерев у кромки бурлящей толпы, прижавшись бедром к неошкуренным жердям, ограждавшим козий загон, Шелк перерыл весь запас запылившихся знаний, с великим трудом обретенных за восемь лет учения в схоле, снизу доверху, но не нашел ничего подходящего.

На противоположном краю загона с козами забавлял зевак весьма приметный, совсем юный ослик, рысивший по кругу, меняя направление по хлопку хозяина, а на хозяйский свист кланявшийся зрителям, вытягивая вперед переднюю ногу и погружая в пыль широкий мохнатый лоб.

«Такой ученый ослик, – подумал Шелк, – стал бы великолепной жертвой для всякого бога… одна беда: запросят за него скорее тридцать карточек, чем три».

Тучный вол живо напомнил ему преуспевающего с виду толстяка по имени Кровь, и трех карточек Крови для его приобретения, если поторговаться как следует, хватило бы вполне. Многие из авгуров выбирают подобные жертвы при всяком удобном случае, а остатков от жертвоприношения, отправленных на кухню палестры, хватит и майтере Розе с майтерой Мятой, и ему самому, угощайся все они хоть по-комиссарски, минимум на неделю… вот только Шелку не верилось, что изувеченный, откормленный в стойле вол, сколь он ни тучен, придется богу по вкусу, да и сам он нечасто баловал себя чем-либо мясным.

Агнцы – беспросветно-черные для Стигийского Тартара, Смертоносного Иеракса и Беспощадной Фэа и безукоризненно белые для прочих из Девятерых… именно они чаще всего упоминаются в качестве жертвенных животных на страницах Хресмологического Писания, но ни один из нескольких агнцев, принесенных Шелком в жертву богам, еще не привлек к Священному Окну ни единого божества. Какой же благодарностью станет подобный агнец – пусть даже не один, ведь карточек Крови хватит на целую отару – для таинственного бога, безо всяких даров явившего ему сегодня величайшее благоволение?

Так-так… нет, этот собакоголовый бабуин, обученный освещать хозяину путь фонарем либо факелом, а также (если верить коряво начертанной пояснительной афишке) оборонять его от грабителей и убийц, наверняка стоит ничуть не дешевле ученого ослика.

Покачав головой, Шелк двинулся дальше.

В небе над рынком показался, безмятежно описал круг летун – возможно, тот самый, пронесшийся вдоль Солнечной несколько раньше. Теперь его распростертые полупрозрачные крылья были видны куда явственнее, тело перечеркнуло черным крестом сузившуюся полоску солнца. Коренастый бородач рядом с Шелком погрозил летуну кулаком, еще несколько человек вполголоса выругались.

– Ну да, как же, – философски заметил ближайший торговец живностью, – под дождем мокнуть никому неохота, а жрать небось всякому каждый день подавай.

Шелк, повернувшись к нему, согласно кивнул.

– Недаром же, сын мой, в Писании говорится, что боги улыбаются, взирая на нас… удивительно, что не хохочут в голос!

– А как по-твоему, патера, эти-то вправду шпионят за нами сверху или Аюнтамьенто нас баснями кормит? Или, скажем, про дождь: вправду они к нам дожди приносят? Дожди, грозы… так говорил мой старик-отец, и его отец тоже. И сам я замечал, что это нередко сбывается. Кто-кто, а Владыка Пас должен бы понимать: дождик нам сейчас ох как не помешает!

– Честно говоря, не знаю, – признался Шелк. – Я видел одного нынче, около полудня, и что же? До сих пор никакого дождя. Ну а насчет шпионажа за Вироном: что летуны разглядят с небес такого, чего не увидит любой заезжий иноземец?

– Понятия не имею, – сплюнув наземь, согласился торговец. – Однако, патера, они ж вроде как и дождь к нам должны приносить. Будем надеяться, этот не подведет. А ты, надо думать, достойную жертву подыскиваешь?

Должно быть, удивление отразилось на лице Шелка чересчур явственно: торговец довольно осклабился, выставив на всеобщее обозрение щербину в передних зубах.

– Я же знаю тебя, патера, и твой старый мантейон на Солнечной знаю прекрасно. Только сегодня ты возле кошары с ягнятками даже не задержался. Видно, ягнятки для дела не подошли.

– Вот увижу подходящую жертву, так сразу ее и узнаю, – туманно ответил Шелк, изо всех сил постаравшись изобразить на лице равнодушие.