Трижды в неделю к графу приходили почтенные учёные господа из университета, в эти дни Николаю Алексеевичу требовалась помощь адъютанта. Граф умывался, одевался, иногда выходил к столу. После запирался с гостем в своём кабинете и часа четыре кряду с ним беседовал. В такие дни Василию казалось, что начальник его имеет все шансы измениться, вернуться к прежней жизни, бурной и весёлой, по рассказам поварихи. Но как только дверь за гостем запиралась, точёное лицо графа вновь бледнело, зелёные глаза делались невидящими, и Вислотский опять становился ворчливым и раздражённым.

Сегодня гостей не планировалось. День предстоял длинный и безрадостный. Пересекая двор от флигеля до главного дома, Василий поздоровался с дворником, который передал ему два конверта для графа. Раньше посыльные их заносили в дом и оставляли на специальном серебряном столике в прихожей; бывало, за утро писем и карточек скапливалось по два десятка, но нынче поток писем иссяк, а те, что всё-таки доставлялись, передавались дворнику или оставлялись прямо у ворот.

Вскрыв почту, что входило в его обязанности, в первом письме Громов нашёл отчёт управляющего Берёзовки, одной из дальних деревень графа. Во втором конверте лежала пригласительная карточка на пятничный обед к княгине Рагозиной. Старая княгиня присылала приглашения каждую неделю без пропусков. Теперь уж немногие так делали.

Зайдя в дом и миновав несколько пустых тёмных залов, Громов, как часто бывало, пристроился на стуле подле дверей спальни начальника, поминутно прислушиваясь, не позовёт ли его граф. Так он просидел до полудня, после чего со вздохом поднялся и, толкнув высокую золочёную дверь, вошёл внутрь и стал раздвигать тяжёлые портьеры на окнах.

– Пошёл прочь! – простонал граф, натягивая одеяло на голову. – Я сплю…

– Доброго дня, Николай Алексеевич, – делано бодрым голосом заговорил Василий, – надо свет в комнату пустить. Хороший день нынче…

– А мне что с того? Нет у меня больше хороших дней, – ворчливо протянул граф. – Что б тебе не успокоиться? Зачем ты меня каждое утро будишь?

– Да как же это? Как же не будить, когда день новый настал? – Покончив с окнами, адъютант раскрыл платяной шкаф. – Что изволите сегодня надеть к завтраку?

– Сказал же, поди прочь, – голос графа стал походить на рык, – и передай, что завтрак мне сегодня не нужен.

Громов закрыл шкаф, коротко поклонился.

– Как изволите, Николай Алексеевич. А что с почтой делать? Сегодня письмо из Берёзовки, управляющий докладывает о делах, и приглашение к княгине Анне Павловне Рагозиной на вечер. Прикажете ответы написать?

– Так и не отвяжешься от меня? – сдёрнув с головы одеяло и обнаружив сильно взлохмаченную густую шевелюру, промычал граф. – Доклад в топку, а приглашение… – граф неприятно хмыкнул. – Поедешь вместо меня к княгине и передашь ей лично, чтобы больше не утруждалась и карточек мне не посылала.

Николай Алексеевич Вислотский был умён, богат и очень хорош собой. Высокий лоб, прямой узкий нос, тонкие губы сразу выдавали породистого дворянина. А нахально прищуренные зелёные глаза ещё недавно повергали в смущение красавиц Петербурга и Москвы. Граф блистал в обществе, и ему прочили славное будущее, что большинству даже в грёзах не привидится. Но судьба распорядилась иначе.

Уперевшись локтем, граф неровно сел и привалился к подушке. Его взгляд скользнул к изголовью кровати, где стояла изумительной работы резная трость с рукоятью из литого золота. На лице Вислотского отразилась ненависть.

Проворно двигаясь, Громов вновь открыл шкаф, достал свежее платье, затем подошёл к кровати и отвернул край пышного одеяла. Граф поморщился от боли. Его левая нога, представляя печальное зрелище, была изрыта набухшими красными шрамами, обвивающими конечность со всех сторон. Ухватившись за протянутую руку адъютанта, граф кое-как поднялся на ноги.

– Сегодня обойдусь халатом, – резко сказал он.

Граф рывком запахнул накинутый на его плечи длинный стёганый халат и, так и не позволив Громову привести в порядок его всклокоченные волосы, наклонился вбок, словно сломанная кукла, и одним пальцем подцепил трость. С усилием опираясь на неё, Николай Алексеевич заковылял, страшно хромая, в гостиную. Дойдя до первого попавшегося дивана, он рухнул на него и застонал:

– Когда же всё это кончится? – голос графа исказился, изливая злобу. – А идите все прочь! Немедля прочь! – прорычал он и закрыл лицо руками.

Лакей и две горничных, оказавшиеся в это время поблизости, побросав все свои дела, поспешили убраться подальше от хозяина. Под горячую руку никто попадать не хотел. Громов тоже не заставил упрашивать себя дважды. Быстрым шагом он вылетел из графского дома и направился к флигелю, бормоча под нос:

– Чем я провинился? За что судьба так немилостива ко мне? Неужто мне всю жизнь придётся прислуживать этому самодуру?

Глава 2

По своему обыкновению и в любую погоду сразу после завтрака княгиня Рагозина совершала прогулку в небольшом саду. Сад был разбит позади особняка и имел форму вытянутого прямоугольника. В самой дальней его части росла разлапистая ель, посаженная ещё дедом княгини. Дерево чудом не пострадало в пожаре 1812 года, хотя стоявший рядом сарай сгорел дотла. Вот под этой елью и было любимое место Анны Павловны, здесь она могла часами вспоминать былое или вести задушевные беседы. Нижние ветви дерева образовывали подобие навеса и надёжно защищали от дождя и снега лучше любой крыши. Сад пересекала широкая, мощённая плоским камнем дорожка, её выложили недавно, чтобы удобно было проехать на кресле. Вдоль дорожки росли розовые кусты и несколько яблонь. Яблоки с них убрали, и ветви голых деревьев и кустов сиротливо колыхались на ветру. В ноябре уже нет той красоты, что ждёшь от сада, теперь только снег спасёт его.

Попасть в сад можно было, обойдя особняк по двору или через высокие стеклянные двери малой столовой, где проходил завтрак. Была ещё одна дверь, ведшая в сад из небольшой оранжереи с экзотическими растениями, но с сентября по май она запиралась.

Откатив кресло с княгиней от стола, служанка принялась закутывать Анну Павловну в приготовленные для прогулки меховые накидки. С особенной тщательностью были закрыты ноги княгини, которые, по настоянию доктора, всегда должны находиться в тепле. Поверх кружевного чепца служанка поместила расшитый тонким золотым узором платок из индийского кашемира. Княгиня сносила все эти манипуляции с достоинством, не проронив ни слова.

– Ах, моя милая бабушка, – сияющие глаза Аннет с нежностью смотрели на княгиню, – этот платок так подходит к вашему лицу!

Барышня прильнула к Анне Павловне и что-то зашептала ей на ухо. Та в ответ улыбнулась и согласно кивнула. Аннет резко выпрямилась и, как это делала сама княгиня Рагозина, гордо вскинула голову. Но уже через секунду озорно топнула ножкой и накинулась на служанку:

– Отойди, неумёха, я сама всё сделаю! – Аннет ослабила узел платка на шее княгини. – Так тебе не душно, моя милая? – И взявшись за поручни кресла, воскликнула: – Немедленно отворите двери! Ну, живее! И не вздумайте увязаться за нами! – строго прибавила она.

Лакеи бросились к дверям, а нерастерявшаяся служанка в последний момент успела набросить на голые плечи барышни меховое манто.

– И как ты их терпишь? – ворковала Аннет, толкая вперёд тяжёлое кресло. – Совсем ничего не умеют, а едят, наверно, за двоих.

– В твоём возрасте я так же хорошо управлялась со слугами, – довольным голосом сказала княгиня, – и была такая же выдумщица на проказы.

Выйдя в сад, Аннет направилась в дальнюю, самую укромную его часть и остановилась около старой ели. Развернув кресло так, чтобы княгиня могла любоваться зеленью за стёклами оранжереи, единственным в это время года приличным видом, барышня присела в стоявшее здесь плетёное кресло и, поплотнее закутавшись в шубку, о чём-то с жаром заговорила.

Отец и дочь Мелехи перешли в диванную и разместились напротив большого окна, через которое хорошо просматривался сад. Фирс Львович с раздражением, которое так не шло ему, выговаривал Варе:

– И откуда в тебе столько робости? Упустить такой шанс! Да что же тебе ещё нужно было? Ты знаешь, в каком мы положении. Неминуемый крах! Даже думать об этом мне страшно. Нет у нас времени сантименты разводить. Каждый день на счету.

– Простите меня, – слабым голосом отозвалась Варвара. – Я… Я растерялась. Все мысли в голове смешались. И слабость…

Варя попыталась поднять вялые руки, но они непослушно упали на колени. Она всё ещё была бледна и сидела, не поднимая глаз на родителя.

– Придётся тебе, дочка, собраться и попробовать ещё раз. Всё теперь только от тебя зависит. Моё благополучие, твоё благополучие… И обязательно надень ту брошь с изумрудом твоей покойной матери, – Фирс Львович подцепил указательным пальцем подбородок дочери и развернул Варино лицо к свету. – Глаза покраснели, не дело это. Так ты никакого жениха не поймаешь. – И, тяжело вздохнув, продолжил: – Нас только двое на этом свете. Я рассчитываю на твоё понимание и помощь.

Глаза Вари заблестели от слёз. Как ей было противно притворяться кокеткой! Хотелось сбежать из Москвы, от этого унизительного положения, в котором она оказалась. Но что тут поделаешь…

Послышались шаги. В комнату торопливо вошёл Борис.

– Простите, не помешал я вам?

– Нет, нет, Борис Антонович, ничуть. Мы с Варенькой воркуем о том о сём. Ничего важного. Прошу.

– И всё же я не хотел мешать… – молодой человек развёл руками, выказывая искреннее извинение. – Моя сестра Лиза вчера позабыла здесь свою работу. Она вообразила себя умелой мастерицей и теперь всё свободное время занимается рукоделием.

– Ах, как интересно! – Фирс Львович поднялся с дивана. – И что же, позвольте узнать, Елизавета Антоновна мастерит?

– Вяжет шерстяные носки для калек и ветеранов войны. Говорят, у неё хорошо получается. – Низко наклонившись, Борис заглянул под диван, на котором всё ещё сидела Варвара.

Барышня вскочила как ужаленная и отбежала к окну. Мелех подошёл к дочери и, взяв её за руку, стал подавать бровями непонятные сигналы. Варя удивлённо смотрела на отца. Борис продолжал осмотр диванной:

– Да только вот беда, Лиза всё время бросает своё вязанье где попало, а потом гонит меня, чтоб искал. На прошлой неделе, например, оно обнаружилось в кухне! Как оно вообще могло туда попасть?

– Что вы говорите? В кухне? – сильно смущаясь, переспросила Варя. – Хотите, мы с отцом вам поможем?

– Это было бы замечательно, – Борис бросил короткий благодарный взгляд на барышню.

Ответ Бориса обрадовал Фирса Львовича, и он, энергично потирая руки, заявил, что поиск утерянного надо организовать по правилам. Конечно же, именно он в этих правилах разбирался лучше всех и таким образом принял на себя руководящую роль.

– Вы будете осматривать все диваны, двигаясь по часовой стрелке, начиная от этой двери. А я обойду комнату, загляну в углы и под портьеры, – он приподнял ближайшую к нему штору. – Если не ошибаюсь, то я нашёл.

На паркете лежало нечто бурое и лохматое, напоминающее небольшого щенка с торчащими из него прутьями. Борис поднял находку и пожал плечами:

– Это даже на носок не похоже. И вроде как спиц должно быть больше. Здесь только две.

– Вот ещё одна, – Варя подняла короткую металлическую палочку с заострёнными концами и протянула Борису.

– Благодарю, – молодой человек поклонился. – Надеюсь, что сегодня пропаж больше не случится.

Мадам Дабль стояла посреди кухни и с высоты своего роста обозревала суетящихся вокруг неё слуг. Природное стремление к порядку и логический ум были скорее свойственны мужчинам, политикам или военным, но мадам Дабль реализовала их в своём собственном стиле ведения хозяйства в особняке «Мраморный слон». Всё было организовано по-военному чётко, и самой экономке отводилась роль контролёра. Все слуги знали свои обязанности и неукоснительно выполняли их. Если же кто-то не справлялся, то в несколько дней ему находилась замена. И опять отлаженный механизм начинал работать как швейцарские часы.