Пятничные обеды были венцом искусства Агаты Дабль. Меню начинали составлять уже в субботу утром, чтобы к следующей пятнице успеть найти и выкупить все необходимые ингредиенты. Для этого главный повар княгини Сильвен Ришар, бывший, как и сама экономка, французом, открывал кулинарные книги, на покупку которых мадам Дабль не жалела ни времени, ни денег. В коллекции были иностранные поваренные тома на французском, немецком, английском и даже турецком языках, а также большие тетради в телячьей коже, куда Ришар своею рукой заносил придуманные или подсмотренные где-то рецепты. В течение всего сезона ни одно блюдо на пятничных приёмах у княгини Рагозиной не повторялось дважды.

Ситуация с ананасами была неприятной. Именно в таких случаях механизм грозил дать сбой, и мадам Дабль включалась в процесс, чтобы исправить ситуацию. Как хорошо, что третьего дня один из поставщиков фруктов заглянул к ней и предложил ящик лимонов. Хоть цена была высока, но экономка не раздумывая согласилась. И как же сейчас эти лимоны оказались кстати.

В кухню приоткрылась дверь, и лицо в обрамлении жёлтых оборок чепца появилось в проёме. Глаза женщин встретились.

– Нет ли здесь моего сына? – так и оставшись наполовину скрытой дверью, спросила Ольга Григорьевна.

Мадам Дабль нахмурила брови, как бы пытаясь о чём-то вспомнить. Она стояла вполоборота и лишь повернула голову в сторону говорившей. Вдруг глаза француженки заблестели, и, развернувшись всем корпусом, она направилась к женщине.

– Как раз о вашем сыне, сударына, у меня ест разговор до вас. – Стремительно двигаясь, мадам Дабль подошла к двери и, взяв женщину за локоть, втянула в кухню. – Слэдуйте за мной. Вот суда.

– Но постойте, – запротестовала Ольга Григорьевна, – я заглянула, лишь чтобы найти моего Петрушу, мне некогда с вами разговаривать.

– Это много времени не займёт, – сообщила мадам Дабль, так и не выпустив локтя в жёлтом платье. – Здесь нам никто не мешат.

Женщины оказались в небольшой кладовке при кухне. В целях экономии мадам Дабль зажгла лишь одну свечу, которая скудно осветила обстановку. На длинных деревянных полках, уходящих под потолок, стояли горшки с вареньем, мёдом, домашним мармеладом и бог знает с чем ещё. Одна из стен была сплошь утыкана гвоздями, на которых в холщовых мешках хранились высушенные пряные травы.

– Зачем вы меня сюда завели? – испуганно зашептала Лисина. – Мне надо к Петру. Выпустите!

Мадам Дабль пожевала губу:

– Мне неприятно говорит вам. Вы – мать, я понимат. Но я должна предупредит, что молчат я не стану, если такое повторится.

– Да о чём вы? – шёпот сменился шипением, и в отблеске свечи на жёлтом лице отобразился оскал дикой кошки.

– Я дважды видет, как ваш сын Пётр берёт то, что ему не принадлежит, – жёстко отчеканила мадам Дабль. – И если ещё раз заметит подобное, я буду вынуждена доложит княгине.

Дикая кошка превратилась в тигрицу, и, не будь мадам Дабль на целую голову выше её, Ольга Григорьевна кинулась бы в бой.

– Это ложь! – взвизгнула она.

– Как вам будет угодно. Но моё слово крепкое. Как я сказала, так и будет, – экономка посторонилась, давая дорогу Ольге Григорьевне.

Вырвавшись на свет, Лисина бросилась к двери. Подальше от этой страшной женщины. Да что она вообще может понимать? Её Петруша на такое не способен! Одно слово – иностранка.

Запыхавшаяся и раскрасневшаяся, Ольга Григорьевна спешно шагала по коридору. Теперь ей точно надо найти Петра. В гостиной и столовой никого не оказалось. Зато в оранжерее она наткнулась на генерала. Хотя его было сложно обнаружить: старик стоял, заложив руки за спину, скрытый ветвями пальмы, и не отрывая глаз наблюдал за кем-то сквозь стекло. Часто дыша, женщина спросила:

– Константин Фёдорович, не видели вы моего Петю?

– Вы только посмотрите, как они похожи, – будто не услышав вопроса, протянул генерал.

Лисина мельком взглянула в окно и увидела княгиню Рагозину и Аннет. Барышня рассказывала, видимо, что-то очень смешное, потому что Анна Павловна то и дело взмахивала руками и смеялась. Действительно, было что-то неуловимо схожее в их движениях, в сиянии их глаз, улыбках. Будто две сестры, только одна из них очень старая.

Наконец генерал вышел из своего укрытия.

– Милочка, зачем же так спешить? Раскраснелись как! Нехорошо, – он покачал головой. – Сын ваш не должен видеть вас в таком виде. Да и никто не должен. – С этими словами Константин Фёдорович ушёл.

– Да что ты понимаешь, старый вояка, – в сердцах воскликнула пристыженная Ольга Григорьевна.

В глубине оранжереи раздался шорох, и из дальнего угла вышел высокий молодой человек с длинными тёмными волосами.

– Петруша! – женщина бросилась к сыну. – Как же хорошо, что я нашла тебя.

Пётр остановился в некотором отдалении от матери, но Ольга Григорьевна подбежала, обняла сына и сразу отпрянула.

– Ты опять курил, – печально констатировала она. – И доктор тебе не указ. Батюшка твой слаб лёгкими был, от этого и умер молодым, а ты весь в него. Уж если тебе своего здоровья не жаль, то подумай хоть обо мне. Я же теперь места себе не найду…

– Маман, – нетерпеливо прервал причитания матери Пётр, – вы лучше скажите, удалось ли раздобыть денег? Сейчас для меня это важнее всего на свете.

Ольга Григорьевна опустила голову, отчего её спина ссутулилась ещё больше.

– Ох, сыночек, просила я сегодня об этом княгиню. Отказала она. Боюсь, в этот раз не дождаться нам от неё помощи.

– Это слышали все, маман, – в нетерпении бросил Пётр. – Я же говорил вам к старухе не ходить, а идти к дядюшке. Судя по бриллиантам, что он и его дочь надевают к месту и не к месту, денег у них предостаточно.

Лисина горько вздохнула:

– Вчера у Фирса Львовича просила.

– И что ж? Не дал?

– Нет, сказал, что все деньги вложены в дело и наличности с собой много не имеет.

Развернувшись на каблуках, Пётр нервно зашагал по оранжерее.

– Как же некстати всё это приключилось, – рассерженно заговорил он и, остановившись в том месте, где ещё совсем недавно стоял Константин Фёдорович, машинально схватился за прут, торчащий из кадки с пальмой, и стал с силой втыкать его в землю.

С улицы раздался шум. Обычно в оранжерее не слышно, о чём говорят снаружи. Но не в этот раз. Кричала Аннет:

– …Вам наплевать на меня! На мои чувства, на мои переживания! Какая же вы чёрствая!

Лисина подскочила к сыну. Они оба уставились в окно на разыгравшуюся сцену. Бледная Анна Павловна сидела в своём кресле и протягивала руки к Аннет. Та, отбежав от бабушки на несколько шагов и развернувшись к ней, кричала, вытирая слёзы:

– Я никогда вам не прощу! Никогда! Уйду к себе и буду плакать весь вечер, пока вы все будете веселиться, а завтра уеду из этого дома… Раз моя судьба для вас не важна, значит…

Барышня обняла себя за плечи, с которых соскользнула меховая накидка, и с громкими стонами бросилась прочь из сада в дом. Княгиня неподвижно смотрела ей вслед, не опуская протянутых к внучке рук, пока не подоспела служанка и не покатила кресло княгини следом за Аннет.

Борис находился в своей комнате, где собирался убить время до начала приёма. Он стоял перед книжным шкафом и разглядывал корешки двух десятков томиков, пылившихся здесь, но так ни на что и не решился. Молодой Добронравов маялся скукой. У Лизаветы в доме княгини хоть было с кем словом перемолвиться, она дружила с кузиной Аннет и Варварой Мелех. А он так одинок здесь, как былинка в степи. Конечно, можно послушать россказни старика Зорина про войну, про походы да про сражения, но всё это уже в прошлом. Отжило, отыграло, мхом поросло. Текущее положение политических дел генерала мало волновало. Борис же, напротив, с удовольствием бы об этом порассуждал.

Петра Лисина Борис как друга не воспринимал, хотя студент и был ему интересен. Да только он с утра до ночи где-то пропадал со своими дружками очень сомнительного происхождения. Борис полагал, что ему такое общество не пойдёт на пользу. Если же случалось, что Пётр оставался в доме, за ним неотрывно следовала его маман, не давая молодым людям сблизиться. Сделав несколько неудачных попыток сойтись с Лисиным покороче, Борис остыл к нему.

Был ещё столичный франт Фирс Львович, слишком богатый и старый, слишком спокойно живший и размякший от этого. Интересовали его только модные наряды и камни самоцветные, прямо как барышню какую. Вот дочь его Варя совсем другая была, хвостом не крутила, и похоже было, что богатства своего даже стеснялась. Это Борису нравилось. Но была она уж слишком застенчива, робка да неуклюжа в танцах, что странно для столичной девицы. Получается, в большом особняке Борису друга по сердцу не сыскалось.

Выйдя из своей комнаты, Борис оказался на пути бежавшей с прижатыми к лицу руками и вследствие этого ничего не видящей Ани Белецкой.

– Кузина, что случилось? – молодой человек попытался её остановить.

Аннет громко всхлипнула и, не сбавляя шага, пронеслась мимо.

Борис проводил взглядом плачущую барышню и направился вниз, чтобы узнать, что же всё-таки произошло.

Перед распахнутыми настежь стеклянными дверьми в сад в несуразно большом кресле на колёсах сидела сгорбленная старушка и молчала. Плотно сжатые губы, сдвинутые брови и холодный взгляд как-то не вязались с её миниатюрным телом. Даже меховые накидки и шали не делали фигуру княгини Рагозиной больше, чем она была на самом деле. Вокруг кресла неловко топталась служанка, то поправляя накидки, то пытаясь их снять.

– Двери! – громогласно скомандовал подоспевший генерал. – Закройте эти чёртовы двери!

Лакеи бросились исполнять. Наконец в столовой сделалось теплее, и служанка начала раздевать княгиню. Константин Фёдорович наклонился к старушке.

– Матушка, голубка моя, что тут у вас творится?

Та в ответ лишь сверкнула глазами.

– Они-с с Анной Сергевной поругали-с, – тихо начала служанка, развязывая кашемировый платок, что был надет на голову княгини поверх чепца.

– Цыц! – неожиданно для всех взревела княгиня, меняясь в лице, и рывком скинула с себя платок. – Нечего прислуге барские дела обсуждать. А ну пошла вон.

Служанка со страху попятилась и скрылась за дверьми, сквозь которые в столовую вошли Лисины, мать и сын. Увидев бескровное искажённое лицо княгини, Ольга Григорьевна молитвенно сложила руки и запричитала что-то себе под нос. Пётр остановился на почтительном расстоянии и склонил голову.

В это же время, но с другой стороны в комнате появились мадам Дабль и любопытствующий Борис. Экономка тут же оценила ситуацию и, подойдя к княгине, строгим голосом заявила, что Анне Павловне нужен отдых, что её сейчас же уложат в кровать, а приём есть ещё время отменить, и что надо бы послать за доктором…

– За доктором?! – резко вскинулась княгиня. – За душеприказчиком посылай. Буду завещание править. Раз не хочет по-хорошему, будет по-моему, – старуха заходила ходуном в кресле, исподлобья озирая стоявших вокруг неё. – А может, всех вас вычеркнуть и отписать всё на приюты?

Княгиня схватилась за сердце и часто задышала, закатив глаза. Зорин не мешкая сунул ей под нос пузырёк с нюхательной солью.

– Вот, дыши, матушка, дыши, – закудахтал он, делаясь похожим на жирную наседку. – Нервишки у тебя пошаливают. Нельзя так в нашем возрасте себя изводить.

– Я всё же настоят на отмене приёма, – воспользовавшись паузой, вставила мадам Дабль, – и срочно в постел уложит…

– Агата, прекрати тараторить. – Княгиня, отдышавшись, заговорила твёрдо и медленно: – Это так тебе не идёт. Приём отменить не позволю. Иди, занимайся своими делами, обо мне найдётся кому побеспокоиться.

– Тогда я посылат за доктором, – не сдавалась француженка.

– Не вздумай! На всю Москву ославить меня хочешь? – вскинула брови Анна Павловна. – Как увидят его коляску у «Мраморного слона», сразу слухи поползут, что умираю я. Или уже померла. Даже не знаю, что из этого хуже.