– Прости, начальник! Обознался!

Нормальная повседневная милицейская работа. Обычный человек на ней свихнется за пару дней, а для меня вроде и ничего. На Украине и похлеще карусели крутились.

– О, Куркуль! – обрадованно развел руками Антипов, разглядев задержанных в количестве пяти отпетых особей, когда мы их, прилично помятых, поставили на ноги и расставили в ряд вдоль стены. – Только вчера на тебя ориентировка пришла. Ты на лыжи встал и оставил места отбывания заслуженного, заметь, наказания.

Квадратный, почти лысый Куркуль зло посмотрел на него и потупил глаза.

– Вот только не пойму. Чего ты рванул? Тебе два месяца чалиться оставалось.

– Да на ножи суки правильных воров поставить хотели, – пожаловался на несправедливость судьбы беглец. – Там столько народу полегло. Потом вертухаи шмаляли по всем подряд. Я и ушел в суете.

– Ну готовься теперь обратно.

– Не, я в сучью зону не пойду! Лучше руки на себя наложу!

– Да не ко мне вопрос…

Сдали картежников в отделение. Отработали.

Давно стемнело. Неужели на сегодня этот дурдом закончен? Но главное не то, что он закончился, а то, что результата опять нет.

Я еще успевал на трамвай. И двинул домой, к Никитским Воротам.

А там жена, все же сходившая в кино одна, привычно дулась и принялась упрекать меня в бездушии и пренебрежении семьей. Я привычно отбрехивался. Дочка привычно спала. Но все это было для меня каким-то фоном. Все мысли у меня были о недоделанной работе.

– Все-таки черствый ты, чекист, – выдала мне зло Аня.

Я только рассеянно кивнул. Со всем согласен. Я черствый. Я чекист. И утром мне опять на территорию – пахать за уголовный розыск. Отработка криминального элемента продолжается.

Подустал я что-то от мерзости бытия. За эти дни передо мной прошла галерея совершенно гнусных личин. То ли Ломброзо, автор учения о соответствии преступных наклонностей убогой внешности, был прав, то ли весь этот контингент жизнь так потрепала, но один другого краше. Фиксы, небритые рожи, низкие лбы, выступающие нижние челюсти, иногда цепкий, но чаще тупой взгляд. Да, это явно не играющие мышцами красавцы физкультурники с демонстрации на 1 Мая, а будто какой-то другой биологический вид. Только один сахарно-смазливый попался, хорошо одетый и с манерами, да и тот мошенник.

Кроме ворья, мы шерстили и барыг, втихаря скупающих краденое, – с ними было легче всех, они обычно добросовестно барабанили на розыск. И хулиганье – там в основном ученики ремесленных училищ, детдомовцы и дворовые крысята. Они кучковались по району стайками, на полном серьезе считали себя весомой силой, обороняли места своего обитания от таких же, как они, со словами: «Ты откуда? Ты чего по нашей земле ходишь?»

Многие из шпанят выглядели не намного лучше воров – та же печать дегенерации, злобные глазенки людей, жаждущих самоутверждения и насилия, трусливые завывания «отпустите, дяденька», когда их брали за шкирку, как нашкодивших котов. Достаточно мерзкое и опасное порождение неблагополучных районов. И шанс, что именно они напали на нашего ученого, был высок.

…С утра пораньше снова с начальником уголовного розыска на территорию. Опять воришки, хулиганье и прочие паскудники.

– Сейчас мы их поприжали. А вот после войны от них житья не было. – Антипов препроводил увесистым пинком очередного шпаненка, на которого мы наткнулись, когда он присматривался, что бы спереть на железной дороге. – Табунами бродили, на прохожих нападали, сумки рвали с продуктами и карточками. Ну тогда понятно – безотцовщина, голод, неустроенность. А сегодня просто распущенность… Так, пришли…

Вперед… Еще один подвал отработан. И опять без результата.

Постепенно накатывало ощущение бесполезности всей этой работы. Уже не верилось в успех. Хотя по своей практике я знал, что при такой тщательной отработке территории нередко кажется все беспросветно, и вдруг раз – и цепляешь кончик ниточки, а потом и весь клубок разматываешь. Главное, не упустить этот момент и крепко ухватиться.

К часу дня мы вернулись в отделение. Там за чашкой чая прикидывали ближайшие планы, и Антипов, видя, что я постепенно впадаю в меланхолию, предложил:

– Пошли на природу.

– Это в леса?

– Почти что. Посмотрим, что за контингент в парке Лихачева в пивнухе трется. Там иногда можно повстречать очень неординарных личностей.

Ну что же, мы и пошли. И повстречали этих самых неординарных. Да еще каких…

Глава 7

Пивная точка представляла из себя дощатый хлипкий павильон под сенью парковых деревьев. Бойница окошка, куда совали деньги и откуда получали кружки, напоминала амбразуру дота. Вывеска незатейливая, исполненная масляной краской на длинном куске фанеры, – «Пиво». Время ее потрепало и потерло, так что она едва читалась. За вкопанными в землю высокими деревянными столиками посетители пили стоя. Правильно, место не для того, чтобы вальяжно разваливаться на стульях и скамьях. Постоял, выпил и быстренько пошел по своим делам.

Хоть и раннее время для пива, но на точке уже толпились люди, желающие приобщиться к культуре пития. У одного столика цивилизованно проводили время трое работяг. Опасливо озираясь, они доливали в кружки из бутылки водку – дополнительный прицеп, чтобы «коктейль» молотом врезал по мозгам. И вели интеллигентный разговор, что мастер, сука такая, неправильно им наряд закрыл, управы на гада нет. Хуже старорежимного буржуйского приказчика к народу относится. И что с ним делать? Бока намять или в партком идти?

От столика к столику бродил небритый инвалид без руки, в солдатской шинели без петлиц и знаков различия, держал перед собой пустую кружку:

– Плесните, люди добрые.

Обычно добрые люди отливали чуток.

– Выпей за наше здоровье, – сказал работяга, плеснув.

Инвалид с достоинством кивнул:

– За ваше здоровье!

Таких нищих инвалидов, жертв войны, и не только войны, особенно много было в Москве лет пять назад. Некоторые действительно не могли себя найти в мирной жизни, другие с готовностью скатились по социальной лестнице до маргиналов – им так удобнее. Власти время от времени принимали меры: кого-то пристраивали на работу, кого-то в дом инвалидов, а кого и в тюрьму. Постепенно этих людей становилось меньше. И уже не первый год в Москве обещали решить проблему окончательно – очистить столичные улицы от этого позора, загнать тех, кто не понимает русского языка и продолжает бродяжничать и попрошайничать, в соответствующие им места.

Два густо татуированных «питекантропа», улыбаясь во все свои фиксы, мирно беседовали и попивали пиво. Перед каждым из них стояла пара покрытых пеной, как Эльбрус снегом, кружек.

Как уверял начальник угрозыска, пиво здесь хорошее, почти не разбавленное. Бывало, что ведомая жаждой справедливости разгоряченная публика лупцевала не понявших, куда попали, торговцев пивом за недолив и разбавление водой божественного напитка. Правда, пенить и разбавлять не перестали – тут уж у работников прилавка непреодолимый условный рефлекс, но наглеть и волновать народ, озабоченный культурой пития, прекратили.

Инвалида, приблизившегося к их столику, один из «питекантропов» отшил обнадеживающим обещанием:

– Бог подаст.

И татуированные вернулись к разговору. Мы застали самый его конец, логическое завершение. Как я понял, в пылу диспута один другого назвал чем-то непотребным.

– Ты за базар-то хоть отвечаешь? – грустно осведомился татуированный номер один.

– Отвечаю, – легкомысленно проинформировал татуированный номер два.

Тогда первый номер, больше ни слова не говоря, сосредоточенно разбил о столик кружку, остатки пива выплеснулись как на спорщиков, так и на столик. В его руке осталось импровизированное оружие – ручка с острыми стеклянными лезвиями. Им он с ходу полоснул собеседника по лицу.

Тот оказался тоже парнем не промах. Невероятно шустро отпрыгнул назад. Рука его нырнула за пояс. Нож там наверняка.

Нет, не нож. Заточенная отвертка. Добрый инструмент. Продырявить можно так же надежно, как и финкой, но в разряд уголовно наказуемого холодного оружия не попадает.

– Ша, урки! – гаркнул Антипов. – Замерли! Оружие на землю!

Оба татуированных будто налетели на стену. Покосились на начальника уголовного розыска. Видно, наблюдали его не в первый раз, и отнюдь не с доброй стороны. Тут же синхронно отбросили предметы нанесения ран и увечий – мол, не наше это, случайно под руку подвернулось. Сопротивляться никто и не думал. Капитан Антипов держал район железной рукой.

– Коррида, значит, – удовлетворенно кивнул начальник уголовного розыска. – Пошли, тореадоры. Разговор по душам будет…

Вскоре оба задержанных ждали своей участи в отделении. Первым мы допрашивали того самого, с разбитой кружкой, требовавшего ответить за базар. На его лбу выступил пот, он пыхтел, ерзал на стуле, зябко поводил могучими плечами – казалось, в тесном кабинете начальника уголовного розыска ему не хватает и простора, и воздуха.

– Ну что, Лука, – присел напротив него Антипов. – Один раз я тебя простил. Да ты, как погляжу, все не угомонишься!

– Гражданин начальник! – залепетал виновато Лука. – Я же мирный. В завязке. Но ты представляешь, Сутулый меня как назвал!

– И как?

Страшное слово Луке сперва не давалось, но он все же с натугой выдавил:

– Козлом!

– М-да, – сочувственно протянул Антипов. – Такое оскорбление смывается только кровью.

– Ну вот, вы же понимаете!

– Да ни хрена я не понимаю! – взорвался Антипов. – Все эти ваши козлы, петухи и прочий зоопарк! Ей-богу, вы, урки, как дети малые! Все обижаетесь. Дуетесь. А потом как бараны рога топорщите – и в бой! Что, надоела жизнь на воле?

– Не, не надоела, – затряс головой задержанный. – На зонах сейчас совсем плохо. Не все выживают.

– Ну вот и посмотрим, какой ты живучий.

Опасения Луки были вполне понятны. В местах лишения свободы последние годы творились сумятица и чертовщина. Образовывались враждующие фракции уголовников. Ссученные, польские воры, ломом подпоясанные – голову сломаешь. И все друг другу в горло вцепиться норовили. Классические воры, которые по их закону не должны работать, служить в армии, бились с теми, кто отслужил в штрафбатах, загремел снова под суд и теперь признавался «автоматчиком» или ссученым, лишался в воровской среде всех прав и состояний. Уже и название появилось – сучьи войны.

А тут еще массово осужденные бандеровцы организовывали свое подполье – уж они в этом деле мастера. Администрация в эти процессы не сильно и вмешивалась. Почему так? Да просто утомленное войной государство, судя по всему, решило плюнуть на уголовный сброд. Собрать взрывоопасный элемент вместе. И пускай варятся, грызут друг друга, лишь бы производственный план давали. Никто кормить задарма уголовников не собирался в период, когда страна гигантскими усилиями восставала из развалин.

Все чаще это напряжение нарастало до крайности и разряжалось резней и бунтами. Тогда лязгали затворы, автоматчики и пулеметчики на вышках косили всех без разбора и особых раздумий. Были случаи, что в бунтующие зоны вводили танки.

Правда, основной пик пришелся на первые послевоенные годы. Но не успокоилась система исправительно-трудовых учреждений до сих пор. Время от времени случались массовые вспышки насилия.

По моему мнению, эта политика была ошибочна. Ведь эти озверевшие уголовники рано или поздно выходят на свободу. И приносят туда свои волчьи законы, свои правила, свою осатанелость.

– Ким Сергеевич, а нельзя ли… – заныл Лука. – Я ж не порезал никого. Так, побалакали. Ну чего между корешами не станется.

– Это, друг мой ситный, хулиганка, – наставительно произнес Антипов. – Или даже покушение на убийство.

– Гражданин начальник! Какое покушение?! – чуть не подпрыгнул на месте Лука.