Открытая рана (страница 8)
Я только кивнул. Завтра так завтра. Все равно воскресенье – это только для рабочих и служащих, согласно Указу Президиума Верховного Совета 1940 года о семидневке, единственный выходной в неделю. У нас чаще и такого нет. Провожу его в Особняке, погруженный в нескончаемые бумаги, нарываюсь на очередной выговор от жены, которую все в кино тянет.
– А на сегодня свободен. Езжай домой. Собирай чемодан. – Беляков потянулся за своей вечной газетой, демонстрируя, что разговор закончен.
Тут его взгляд упал на статью на третьей полосе «Правды». И он возмутился:
– О, смотри, что гадкие империалисты творят. Генерал-полковник вермахта Гудериан, тот самый, разрабатывает ныне проект структуры военного аппарата США. Всю фашистскую сволочь подбирают! Совсем не стесняются!
– Генерал проигравшей армии, – сказал я. – Может, научит, как вовремя сдаться.
– Для этого нам нужно оружие. И «Астра-1». Понимаешь ответственность?
– Понимаю.
– Ну и хорошо. – Полковник окончательно углубился в газету, а я отправился домой…
Глава 11
Человек я на подъем легкий. Добраться до квартиры. Покидать в чемодан заранее подготовленные на такой случай вещи. Тут проблем нет. Проблемы начинаются дальше – объявить об отъезде жене. И утонуть в очередной волне недовольства от нее.
Так, надо начать заискивать и умасливать. Хотя вряд ли поможет, но хоть попытаюсь.
У Никитских Ворот я зашел в кондитерскую. Хорошая такая кондитерская, от изобилия аж глаза разбегаются. Шоколадные конфеты «Рот-фронт», «Мистер Твистер», «Коломбина». Шоколад «Гимн», «Дирижабль» и «Октябрь». Пирожные – безе, эклеры, муфточки, кольца, трубочки, обсыпные глазированные «картошки». От одного их вида даже у меня, не великого сластены, слюнки потекли. Будет пир на весь мир.
Господи, пирожные, кондитерские. Еще года три назад я бы вылетел в трубу с такой покупкой. В коммерческих магазинах цены были просто запредельные. Сегодня все доступно. В том числе и пирожные – они все еще не дешевы, но и не так дороги. Цены на них упали больше чем в десять раз.
Я купил коробку разных пирожных, самых крошечных, чтобы дите подольше их осваивало. Покупка сделана. Теперь мне в кривые и горбатые московские переулочки.
Вот и мой двор за кованой металлической оградой. Его сторожит бессменный Али – наш дворник-татарин, массивный и колоритный, в фартуке, с бляхой на груди, в кармане свисток. Он вечно со скрежетом метет землю своей метлой и собирает бумажки. Он настоящий домовой, охранитель жилья – от него веет надежностью, порядком и спокойствием.
Завидев меня, он уважительно произнес:
– Доброго вечера, товарищ начальник!
Меня он считает большим начальником. Оно и неудивительно. Только две семьи во всех домах, у которых он метет асфальт, имеют свои отдельные квартиры. Хоть и крохотная, с маленькой кухней и с комнатой, куда с трудом помещается шкаф, кровати и стол, но все же своя. И еще телефон. Определенно, ну очень большой начальник. А дворник начальство уважает, особенно которое по повадкам имеет отношение к органам. Сам каждый вечер вместе с другими дворниками отчитывается и получает задания в ближайшем отделении милиции.
Аня встретила меня в прихожей. Взяв у меня коробку с пирожными, холодно и утвердительно произнесла:
– Уезжаешь.
Ну конечно, она прекрасно знала мои привычки. Пирожные в коробке – это верный признак того, что снова несет меня куда-то на другой край света. Это как бы мое извинение, что я опять уезжаю от семьи и ее проблем.
– Ненадолго, Анечка.
– И снова неожиданно. И опять… – Она по привычке хотела высказать мне все и сразу, но тут нам помещали. Из комнаты материализовалось торнадо, все закрутилось и заходило ходуном. Имя торнадо было Настя.
Она с лету запрыгнула мне на шею с победным криком:
– Папка пришел!
– А кто будет нынче есть пирожные? – спросил я, подбрасывая в воздух мою четырехлетнюю дочку, страшно энергичную и не по возрасту рассудительную.
– Я! – крикнула она радостно и добавила уже грустно: – Ну и ты с мамой.
– Не бойся. Всем хватит.
Чай на гудящем керогазе подогрели. Расселись вокруг круглого стола на тесной кухне.
Дочка умяла одно пирожное. Потом другое, уже с трудом, но нет таких трудностей, которые эта сластена не могла преодолеть.
– Еще эклер хочешь? – спросил я.
– Не хочу. – Настя все же сломалась.
– А что хочешь?
– Пулемет!
У меня чуть чашка из пальцев не выпала.
– Что?
– Пулемет.
– Почему пулемет?
– Мама сказала, что ты свои пулеметы, гранаты и шпионов больше нас любишь. Вот я и хочу пулемет. Хочу, хочу, хочу, – закапризничала дочка.
– Вот вернусь. И поговорим, – пообещал я, прикинув, что, может, дать ей поиграться с пистолетом, из которого извлечь все патроны, но тут вспомнил, что мне высказала жена, когда однажды я сделал это.
Беспокойное дите отправилось играть в комнату. А я хмыкнул:
– Значит, пулемет мне дороже.
– А что! – тут же вскинулась Аня, как пионер – всегда готовая к свершениям, а также к скандалу и выяснению отношений. – Тебе лишь бы подальше от семьи!
Она гневно раскраснелась, а у меня в груди что-то екнуло – она была все такая же красивая, как и раньше, а эмоции, пусть и вредные, придавали ей очарования и энергии.
– Лишь бы ребенка лишний раз в кино не сводить и мороженым не кормить! Лишь бы…
– Аня. Не начинай. Я слышал это не раз.
Как-то у нас с ней в последнее время не ладится. Мы вроде как не семья, а просто две рабочих особи в улье. Побыли вместе несколько часов, поели, поспали и полетели жужжать по своим делам. Каждый живет работой. Я извожу супостатов. Аня обучает в школе подрастающее поколение и числится самой строгой училкой. Все эти строгости практикует и дома. Все должно быть по ней.
И вечные претензии, что я не занимаюсь домом, с дочкой был в парке последний раз год назад. И что она тянет на себе всю семью. И что мне предлагали должность повыше и поспокойнее, а я отказался.
Почему все это? Да черт его знает. У нее спокойная профессия, размеренная жизнь, милые мирные заботы на работе и в быту, которым она принадлежит. И при этом в ней так много жажды движения и сильных чувств, ей нужны от меня вечные проявления внимания, эмоций, поступки, в центре которых будет тоже она. Ей претит сухая обыденность. А я не могу дать всего этого. У меня вечная война, которой я принадлежу весь, без остатка.
Мне кажется, она просто ревнует меня к этой войне. Но и заурядная ревность ей тоже не чужда, что не удивительно, когда муж неделями дома не бывает. Так что разговор, как обычно, вильнул на этот скользкий каток.
– Слушай, Иван, – как-то многообещающе сказала она. – Мне все чаще кажется, что ты не чекист, а матрос.
– Почему? – изумился я. Это было что-то новенькое в ее богатом арсенале семейной войны.
– Потому что у тебя в каждом порту зазноба! Катя, Катюша. А кто следующая? Леночка и Танечка?
Катя, Катюша. Да, Аня припомнила мне действительно имевшую место легкую интрижку. Ну право, с кем не бывает, пусть первый бросит в меня камень. Интрижки страшны лишь тогда, когда выходят на свет. А та самая как раз вышла. И вызвала лавину чувств у моей благоверной – хорошо, до развода не дошло. Но теперь та история вспоминалась по поводу и без повода. Аня будто наслаждалась, произнося эти «Катя, Катюша».
Правда, иногда мне казалось, что ее ревность – это просто способ воскресить увядающие чувства. Так или иначе, порой дома я уставал куда больше, чем на работе, так что вечные переработки меня нисколько не угнетали.
– Знаю я твои командировки, – все не могла успокоиться жена. – Все эти твои…
– Кати, Катюши, – хмыкнул я.
И получил новую бурю эмоций.
Все, надо завязывать этот пустой и нервный разговор. Электрон так же неисчерпаем, как атом, – говаривал Ленин. А причуды женской психологии так же неисчерпаемы, как электрон. Разбираться в женской душе – жизни не хватит. А мне есть на что тратить эту самую жизнь. Например, на обеспечение запуска комплекса «Астра-1»…
Утром у дверей Аня обняла меня, прижалась всем телом. Всхлипнув, произнесла:
– Возвращайся, Ваня! Только возвращайся!
Она все же была женой чекиста. И прекрасно знала, что даже из простеньких командировок возвращаются не все и не всегда. И знала, что такое, когда вместо этого самого возвращения ее приглашали в госпиталь, где лежит муж, при этом заверяя фальшивым голосом, мол, никакой угрозы для жизни, просто легкое ранение. Ну да, легкое, насквозь, кровопотеря от бандеровской пули… Да, всякое бывало.
– Конечно вернусь! – заверил я.
Теперь обнять дочку. И можно идти.
Машина уже ждала внизу. Это была не наша разъездная отдельская «эмка», а представительский ЗИМ – длинный, черный, до ужаса солидный. На таких министры ездят. Ну и мы. Иногда.
Мой начальник считал, что во время всяких служебных официальных визитов нужно держать марку и максимально пускать пыль в глаза, чтобы все знали, насколько у нас серьезная контора. И, надо отметить, это часто срабатывало. Такие вот лакированные просторные машины внушают уважение и делают рабочие контакты гораздо легче и продуктивнее…
ЗИМ проехал на территорию аэропорта Внуково через служебные ворота. В двухэтажном приземистом здании с башенкой и аршинными буквами «Москва» ждали своего отлета пассажиры «Аэрофлота». Но нам туда не надо. Машина подкатила прямо к трапу самолета, принадлежащего Первому главному управлению при Совмине.