Сергей Малицкий: Общее место

© Сергей Малицкий, 2025

ISBN 978-5-0065-8338-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Общее место

Глава первая. Стрела

Стрела в один миг пробила ветровку, голубую рубашку, ношеную после стирки и глажки всего один день, майку, надетую по настоянию мамы, утверждающей, что майка – это необходимая прослойка между рубашкой и телом интеллигентного мужчины, само тело и в обратном порядке – майку, рубашку, ветровку. Мгновенно и почему-то беззвучно. Ничего себе, прогулялся по утренней Москве. Таким образом, с фронтальной стороны из меня торчал зазубренный наконечник, а сзади, предположительно, – оперение. Я тут же попытался нащупать его, вывернув руку, но, разумеется, не ухватил. Тоже самое и с наконечником. Стрела явственно выходила из груди, но в руки не давалась. Пожалуй, оно и к лучшему. И следов крови на ней не было. Кажется, не пострадала и одежда. И то хлеб, не придется объяснять маме, каким образом я умудрился разодрать новую ветровку. Собственно, и в пробитом туловище и даже сердце никаких ощущений тоже не случилось, разве что какое-то тревожное томление образовалось. Ну, еще бы…

Раздался смешок. Почему-то только в этот момент я обернулся. В десятке метров над пластиковыми санкабинами, подергивая пальцем тетиву на изогнутом луке, висел амур. Он был неприятного землисто-желтушного цвета и напоминал проснувшегося после тяжелого похмелья борца сумо в миниатюре, только без маваси. Последнее меня вовсе не обрадовало, лучше бы он прикрылся. За спиной у амура болтался пластмассовый колчан из магазина детских игрушек. Перья на стрелах напоминали куриные.

– Не понял, – с досадой спросил я. – Какого лешего? И отчего в спину?

– Ты меня видишь, что ли? – вытаращил мутные глаза амур.

– Нет, – зло буркнул я. – Сам с собой разговариваю.

– И слышишь?!

Лицо у летуна вытянулось. Он еще пару раз поупражнялся с луком – точно, как придворные из «Записок у изголовья» Сэй-Сёногон, что пугали коней звоном тетивы, потом затрепыхал крылышками и подлетел чуть ближе.

– Ты кто есть-то, такой глазастый и ушастый?

От амура явственно несло перегаром, и это тоже было странным. Обычно пакость не пахла. На повседневном уровне так уж точно. Я оглянулся. Раннее утро, выходной, народу пока немного, но Арбат есть Арбат, зеваки топают по брусчатке от метро Арбатская к метро Смоленская или обратно, многие, как и я, одеты сравнительно легко, апрель выдался теплым. Середина недели получилась дождливой, похолодало, но сегодня, когда я наконец-то выбрался на прогулку… И что теперь делать? Как разбираться с этим стрелком? Понятно, что ни стрелу, ни этого похмельного пельменя с крыльями никто кроме меня не видит и не слышит, но сам-то я и слышим, и видим. И, кстати, не такой уж я ушастый. Не Адам Драйвер, восхищение и почитание актеру, уж точно. Хотя волосы тоже ношу длинные. Петька называет меня престарелым хипстером, хотя старым я себя не чувствую. А я его франтоватым гопником, пусть даже он больше похож на интеллигентного маньяка, одна ухмылка чего стоит.

– Так ты наобум пуляешь? – сквозь зубы процедил я.

– Даже не знаю… – ковырнул в носу амур и зыркнул вдоль улицы. – Твою же мать… Ты не должен был меня видеть…

– Ну, извини, – развел я руками, косясь на наконечник и одновременно пытаясь понять, кого выглядывает стрелок. – И что мне теперь делать?

– Делай, что должно, и… – неуверенно хмыкнул амур и прищурился, следя за моей рукой. – Это ты чего это там? Чего замышляешь-то?

– Не бойся, – пробормотал я. – Святой воды нет. К сожалению. Или ты не из преисподней? Да и не действует на них вроде… По виду-то… Не этот же… Не Эрос? Не с Олимпа?

– Куда мне, – вздохнул амур, продолжая ковырять в носу. – Не из преисподней, но и не из светлых. Из пакости. Вторичные верования. Продукт суеверий, по существу. Контркультура. Мусор, можно сказать. В хорошем смысле. Смею надеяться.

– Косплеер?

– Не. Реконструктор, скорее. По призванию.

– Экзотический фрукт, – кивнул я, набирая номер. – Хотелось бы взглянуть на твоих родителей… Или нет. Сколько вас в Москве?

– Такой я один, – приосанился амур. – Холодно тут у вас в неглиже-то. Даже летом. Но если с водочкой, то ничего так.

– И как же ты в одиночку окормляешь влюбленных? – поинтересовался я. – Как все успеваешь?

– Влюбленные и без меня справляются, – хмыкнул амур. – Не, я только по причине тяги к искусству или на заказ.

– А мой случай какой? – спросил я.

Лизка почему-то не брала телефон. Восемь утра уже. Черт, это для меня уже. Для нее еще только восемь утра…

– Твой случай?

Амур растерялся и замахал крылышками, явно намереваясь сделать… ноги? Или крылья? Нафиг они ему? Никакой же подъемной силы… С другой стороны, если это левитация, то вполне приемлемый способ руления.

– Ты куда? – обозлился я. – Чья хоть стрела? И почему наконечник алюминиевый? Должен же быть серебряный или свинцовый?

– Так и ты не древний грек, – буркнул через плечо амур и, видно, решил слишком уж не испытывать судьбу, потому как вдруг поджал прыщавые ягодицы и с неприличным звуком исчез. Лопнул, как мыльный пузырь. Нет, не лопнул, конечно. Переместился куда-то, иначе я бы его не упустил. А ты не так прост, птенчик…

Я прищурился. Над туалетами завивался спиралью и исчезал в небе ментальный инверсионный след. Хитро. С изгибом и отскоком вверх отследить труднее. Зато так дистанция уменьшается… Ну, Лизка!

– Алло! – она наконец взяла трубку. – Какого черта? Восемь утра! Я еще сплю! И почему по телефону? В сон постучаться не мог?

– Не мог, – буркнул я. – Кошмары снятся, боялся поделиться. Да и люди кругом, как ты это себе представляешь? У меня проблема!

– Что стряслось? – она явно зевала в трубку.

– Любовная стрела пронзила сердце, – ответил я.

– И кто от этого умирал? – продолжала зевать Лизка. – Наконец-то, кстати. Пора бы. Тридцатник-то уже отстучал? Что я говорю, отмечали же… Эх, мне бы твои годы… Если что, я замужем. У меня ребенок…

– Лиза! – повысил я голос. – Шутки в сторону! Вошла со спины, вышла из груди. Только что! Ментальная, но я ее вижу! Хотя, вроде… Нет вижу! Выпустил… какой-то купидон, эрос, амур – не знаю. Довольно неприятной наружности со всеми причиндалами и без всякого умиления. Из лука, мать твою! И растворился. Димка твой сказал бы, что трансгрессировал. Этот амур левитировал, кстати. Вовка где?

– Спят, – пробормотала Лизка, явно приходя в себя. – Все дома, и все спят. Суббота же. Димка в Доту рубился чуть ли не до утра, а Вовка после второй смены. На метро катался. Ему молоко за вредность выписать надо. Послушай, ты вот сейчас не шутишь?

– Нет! – прошипел я.

Люди вокруг меня начали замедлять шаг.

– Что есть с собой? – спросила она уже вполне привычным голосом и зачастила. – Обереги? Элексиры? Острое что-нибудь?

– Ничего! – отчеканил я.

– Ты идиот, – процедила она сквозь зубы. – Быстро, палец в зубы, прокуси, прорежь, занози, что хочешь, главное, чтобы не с грязью, но потом за щеку его и пока до меня не доберешься, изо рта не вынимай! Бери такси!

– Какой палец? – спросил я.

– Какой не жалко! – рявкнула она в трубку да так, что я едва не выронил телефон.

– Вы жонглировать будете? – спросила у меня бабушка в китайской дутой куртке и белой бейсболке. Сочетание мне показалось довольно нелепым.

За ее спиной замерло еще с десяток пенсионеров. Наверное, жаворонки, как и я. Ранние пожилые птички. Апрельские. Почти майские.

– В другой раз, – я еще раз подбросил телефон и прижал руку к груди. – Простите.

Глава вторая. Коктейль

Москва. Если бы ты знала, какой я вижу тебя. Стоит чуть прищуриться, слегка сменить ракурс, сдвинуть фокус восприятия, и вот я уже словно долька лимона, брошенная в стакан, заполненный радужным слоистым коктейлем. Отрицательные эмоции скатываются вниз и клубятся у мостовой. Злоба и зависть чернеют вязкими лужами и взлетают брызгами тоски и обреченности от ударов тысяч каблуков и шпилек, булькает океан ненависти из канализационных люков. До колен простирается серый туман болезней, обмана, невезения, ссор, обид, тоски и обыденной скуки. Около пояса смог светлеет, и появляются проблески дружелюбия, удивления и радости. Водоворотами закручивается и воспаряет надежда. Сверкают блики симпатии. К плечам все расцветает и светится теплом и миролюбием. А выше! Еще выше над головами сияет любовь. Так и хочется подпрыгнуть и зависнуть в этом великолепии, жаль высоковато. Только небоскребы стоят в сиянии как оплывшие свечи, с которых непрекращающимся потоком стекает нечто мутное и не всегда светлое. И люди, которые бредут по зыбкому вареву, напоминают кометы, оставляющие за собой длинные шлейфы – черные, белые, цветные…. Но нимбов не разглядишь. Да и к чему они? Было бы, чем дышать. Наклониться страшно от черноты. Поэтому и выхожу я на улицу пораньше, когда меньше уставших или несчастных людей. Когда расплескавшаяся боль уходит через ливневую канализацию и метро, чтобы через миллионы лет, может быть, превратиться в нефть.

Впрочем, можно и не жмуриться. Ничего не видеть и жить, как большинство. В минуты отчаяния закрывать глаза, стискивать зубы и затыкать уши. Вот только мрачные черные столбы, что высятся словно грязевые вулканы над государственными локациями, пробиваются и сквозь ясный взгляд, и сквозь ресницы, и сквозь опущенные веки. Наверное, примерно так выглядит знаменитая Долина Монументов, что раскинулась на границе Аризоны и Юты, если взглянуть на нее через черное стекло и слегка размыть. И это я тоже могу лишь предполагать, там я не был. Интересно было бы взглянуть через мой прищур на тот же Белый Дом. Или на Пентагон. Чисто для обретения оптимизма или скатывания в обреченное философствование. Для окончательной ясности. Здесь с этим приходится мириться. Такова данность этой территории. Непререкаемая инфернальность. Или, как говорит наш старший консультант Марк – не наша юрисдикция. В сторону государственности и всяческой под и над законности и административной вспученности – ни шагу. Не по Сеньке шапка. Мы занимаемся только мелкой пакостью. И ничего больше. Ни-ни…

Марк, кстати, в минуту душевной слабости, закусив сигарету и прижавшись дряблой щекой к стакану с портвейном, зажатому в кулаке, шептал, что в его юности эти столбы были куда чернее и отливали красным. Можно сказать, парили кровью. И выше вздымались. Да и больше их было, едва ли ни над каждым жэком, а то и над отдельными квартирами и людьми. А вокруг все отливало серым. А если что и вспыхивало, то лишь на мгновение, и сразу гасло, подрагивая…

Он знает, о чем говорит. Его детство – это предвоенные годы, юность – послевоенные… Понятно, что речь идет о той, давней войне, не о том, что происходит сейчас… Сколько же ему лет? Лизка, что мчалась к нему на такси с медицинским саквояжем, когда у Марка схватывало сердце, говорила, что за девяносто. Тогда все сходится. Кстати, от него же долетало, что в 53-м чернота не развеялась. Так, чуть меньше стало красным поблескивать. Зато сейчас оно сверкает в полную силу. Или Марку из его Сокольников не видно? Вовка говорит, что и парит кровью. В нос бьет и от висков к ушам давит. Это я все вижу глазами, хотя и не только. Он чувствует и слышит. Особенно когда ветер с запада и юго-запада. А Петька Пошагин чует и то и дело повторяет с ухмылкой, что как бы мы ни трепыхались, нам скоро настанет белый пушной зверек. И поделом. Кто ж так ≡≡≡≡≡?

По словам Марка иногда чернота и на площадях за пояс захлестывала. А то и с головой накрывала. Сам он этого не видел. Передавали очевидцы. Теперь очевидец я. В самом прямом смысле. На Арбате не захлестывает, все-таки высокое место. Но если спуститься к Моховой, можно и захлебнуться. Если смотреть, конечно. В метро вообще беда. Только Вовка рискует туда заходить. Иногда Петька. Но я еду на такси.